Шевалье

Глава 20 «Фанатики»

Оголовье готентага с грохотом скользнуло по шлему и соскользнуло на наплечник. Перед глазами заплясали яркие цветные пятна, а в голове появился неприятный шум. Я инстинктивно отшатнулся назад. Очень вовремя, ведь в следующую секунду прямо перед моим лицом просвистело лезвие биллхука. Дерьмо. У этих подонков явное преимущество на длинной дистанции.

Я сплюнул и отступил ещё на шаг, оценивая обстановку. Враги не спешили. Они, гнусно ухмыляясь, обходили меня с двух сторон. Один из них явно собирался меня отвлечь, а второй — напасть со спины. Хреново. Гамбезон не защитит меня ни от шипа готтентага, ни от кривого лезвия биллхука. Но отступать нельзя. Хер его знает, где сейчас тварь. Может, ушла, а может — сидит наблюдает. Нельзя выходить к своим, даже если есть малейший риск притащить её на хвосте. Значит придётся драться.

Боец с готтентагом шагнул вперёд, занося свою дубину над головой. Вот он мой шанс. Рывок. Свободная рука несётся ублюдку прямо в челюсть, клинок остриём нацелился в пузо. Удар. Враг пошатнулся. Пошатнулся, но не упал. В последний момент он успел сделать шаг вперёд, и тяжелая латная перчатка лишь мазнула его по скуле, оставив на ней глубокую ссадину. Лезвие клинка пробило ткань котты и высекая искры соскользнуло по скрывавшимся под ней кольцам кольчуги. Руки с дубиной начали медленно, но неотвратимо опускаться вниз.

Я пригнулся и шагнул вперёд. Резкий разворот. Рука хватает охреневшего от такого поворота событий бандита за шиворот котты. Вторая приставляет лезвие клинка к горлу. Миг. Клинок впивается в податливую плоть. Должен был впиться. Но на деле — скрежещет о металл горжета, соскальзывая вниз. Дерьмо. Нацепили на себя железяк.

Враг начинает поворачиваться. Второй, с биллхуком тоже совсем рядом. Один взмах и… Рука крепче сжимает воротник котты. Удар плечом. Бок простреливает неприятная, но терпимая боль. Боец с дубиной, так и не успев развернуться теряет равновесие и летит прямо на своего товарища, а я тут же срываюсь на бег. Несколько секунд у меня есть. Несколько секунд, пока они будут приходить в себя и пытаться понять, что произошло. Несколько секунд, чтобы завернуть в ближайший проулок и скрыться во тьме ночного города.

Внезапно позади раздался громкий, торжествующий рёв твари. Совсем рядом. В глотке тут же комом встал её смрадный запах. Бежать не оборачиваться. Несколько секунд тяжелой, душной тишины, застревающей в судорожно сжимающихся лёгких и никак не желающих вырываться наружу. Мат, переходящий в отчаянный, полный ужаса и боли, хрипящий вопль. Грохот упавшего на землю тела. Удаляющийся топот тяжелых, окованных сталью ботинок по каменной мостовой. Не останавливаться. Не оборачиваться.

Рана в боку жжёт нестерпимой болью. Глаза заливает пот, капающий с промокшего подшлемника. Лёгкие готовы вывернуться наизнанку. Поворот. Другой. Третий. Узкий, проулок, в котором едва протиснется один человек оканчивается глухим деревянным забором. Времени бежать назад нет. Удар. Треск ломающихся досок. Две посередине прогнулись, дав трещину. Ещё один удар. Грохот. Обломки падают на землю, а я лечу вперёд. В холодную ночную тьму. В выложенный камнем тупик. Нога цепляется за гору какого-то хлама. Удар выбивает воздух из груди.

Перед глазами тьма. То ли улицы, то ли от удара. Тьма. И скользкий булыжник мостовой, переходящие в булыжник фундамента дома. Тупик. За забором оказался тупик.

Бежать уже не было сил. Драться тоже. Я кое-как отполз в дальний угол этого странного закутка, забился за разбитый ящик и принялся ждать. Ждать и дышать, пытаясь успокоить судорожно колотящуюся кровь в висках и лёгкие норовящие выпрыгнуть из груди.

Вдох. Выдох. Вдох. Глухая, вязкая тишина, давящая на грудь. Узенькая полоска звёзд, тянущаяся между угловатыми краями крыш с обломанной черепицей. Выдох…

— Слышал вопли? — голос раздался так внезапно, что я чуть не подпрыгнул на месте.

— Ага. Слыхал, — вторил ему другой. Голоса были приглушенными и доносились издалека. Их сопровождало едва слышное лязганье сабатонов (окованный сталью ботинок) по камням мостовой, — Поди наш пушок ещё какого-то неудачника задрал.

— Угу… Только мне, сука, всё равно как-то не по себе. Аж до мокрых штанов не по себе.

— Штаны у тебя мокрые, потому что ты дрянью их этой перемазал. Как раз затем, чтоб наша зверушка тебя и не сожрала. Но можешь их ещё и обоссать. Для надёжности, так сказать. Тогда она точно побрезгует.

— Я вот всё одно понять не могу, — голоса были всё ближе, — Что мы вообще тут забыли? Здешних уродом мыж всех, значитца, повывели. Лорд местный на нас обозлился, да так крепко, что того и гляди войной пойдет. Торчим в этом вонючем лесу, ползаем по катакомбам или по улицам по ночам. Главные вон вроде и пытаются о чём-то договориться, так местные нас один хер в город больше пускать не хотят.

— Пустят, как миленькие. Когда мы им, значица, торговые путя перекроем и пригрозим, поля да халупы подпалить. Им же жрать через пару месяцов нечего будет. Вот и начнут договариваться.

— В курсе хоть из-за чего такой сыр-бор?

— Да ентож… Ты не слыхал что-ли? Какие-то здешние ублюдки целый отряд наших ребят положили. Да ещё и головы им потом отчекрыжили да на пики насадили. Знамя у них, значица такое. Мёртвая голова или что-то вроде того.

— Что-то я не слыхал, чтоб здешняя стража таким промышляла, — возразил ему второй. Голоса раздавались уже совсем рядом. А вот топот ботинок стих. Остановились, — Мож, кто из приезжих?

— Да хер их разберёт, приезжие, не приезжие. Местные, значица, гутарят, что бригада какая-то наёмничья тут обосновалась. Хер разберёт что им нужно, кто они и откуда. Так вот эти говнюки с нашими, значица закусились. Те пошли к местным банным девкам, ну, как его… Это самое. Справить естественную надобность. Ну те… Всмысле девки и начали как-то кочевряжится. Толи рожи им наших не понравились, толи ещё чего. Ну эти придурки заперли их в купальнях и пригрозили сжечь, ежели не отдадутся. И тут откуда ни возьмись…

— Слушай, тут всегда эта дыра в заборе была? — на противоположную стену упал тусклый оранжевый отблеск ручного фонаря, — Мы тут сколько? Второй или третий день ходим и я что-то не припомню.

— Да какая тебе, к ебене-матери разница, была ни была? — оборвал его первый, — Мож была, а мож и не было. Наше то дело какое? Сказали в патруль идти, вот мы и идём.

— Надо бы проверить. Вдруг туда кто из этих спрятался.

— Ночью? В эту жопу? Ты серьёзно? — раздался звук смачного плевка, — Не бесоёбь. Ежелиб кто сюда сховался, так наш блохастик его бы живо схарчил. По домам они нычутся, да по подвалам. Впрочем, оно же и к лучшему. Мне как-то совсем не улыбается драться с магиками. Жить, понимаешь, хочется.

— Ну, не далее, как сегодня утром мы знатно им понаподдали, — возразил ему первый, — Почитай всех вырезали. Осталось только недобитков достать, и может уберёмся уже отсюда куда подальше. Туда, где на нас зуб каждый второй не точит.

— Енто потому, что мы их застали со спущенными портками. Половину так и вовсе прикончили спящими, а остальные только и успели, что попрятаться или разбежаться. Но ежелиб хоть парочка из них успела эти самые портки натянуть, то не стояли тут с тобой и не разговаривали. Быть может, вообще никто из наших бы потом не разговаривал.

— Ну, ты не загибай. Ежелиб оно так было, мыб давно эту войну проиграли. И сами бы повывелись. Однако, прячутся по подвалам как крысы именно они. А не мы. Всё почему? Да потому, что добрая сталь одинаково хорошо режет, как кметов так и их. Особо ведь не поколдунствуешь, если тебе вскрыли глотку или брюхо вспороли.

— Да какая тут война. Вот именно, что крысы. Одна возня крысиная. Война, это когда армия на армию. Боевые рога, строй пехоты, топот тяжелой кавалерии. Вон, я енто… В 1242 м, значится, при Монрю…

— Дед, хорош тут байки травить. Знаю я, что ты там при Монрю. Десять раз уже слышал. Ты лучше подстрахуй, пока я тут проверяю. Конечно, вряд-ли там кто-то будет, но мало-ли что.

— Ты что, совсем с дуба рухнул? На кой ляд тебе туда лезть? Не дури, говорю. Нет там никого. А ежели и есть, то пропойца какой-нибудь. На кой ляд он нам сдался? Дряни с него какой-нить нацеплять? Так мы сами в этой дряни по уши, новой не надо.

— Да я одним глазком.

— Хоть одним, хоть другим, хоть третьим. Вылазь давай и прекращай выёбываться. А не то я тебе под этот самый третий глаз сейчас наподдам. Пошли. Нам до рассвета обернуться надобно.

— Ладно-ладно, не ворчи. Вылезаю уже, — отблеск фонаря мигнул и пропал, — Так что там, говоришь, за наёмничья бригада то? — послышался топот ботинок. Голоса стали понемногу отдаляться.

— Мёртвая голова, говорюж. Или у них только знамя такое. Стяг. Не знаю. В общем что я говорю то. Наши, значит с бабами закусились. Те заперлись в банях, а эти придурки, давай дверь рубить. Дурачьё, блин. Трахалка вперёд головы думает. Ну, значица, тут эти и повыскакивали. Четыре дюжины, а может и того больше. Все в латы закованные. Молча на них налетели и порубили в миг просто. Только, говорят, их старшему наш нож под ребро загнать успел. Да и то, брешут поди.

— В латах говоришь? Просто так налетели? — первый замолчал, как бы размышляя над услышанным, — Не, дед, это не к добру. Не наёмники это, а странствующие рыцари. Такие и нам пиздюлей наваляют, ежели мы с ними закусимся. Да и вообще, не дело это, на два фронта воевать.

— Не, ты точно головой ударенный. Этож какой такой благородный станет за обычную деревенскую шлюху то вступаться. Да и не припомню я, чтоб енти благородные табунами так ездили, иначе, как на войну.

— Знаешь дед, ты вообще много чего не видел. Я ведь тоже, не первый день наёмничаю. Много где побывал, много чего повидал. Всякие люди в этом мире водятся. В том числе и возомнившие себя по настоящему благородными. Это у них вроде развлечения такого. Или послушания, что у этих, у орденцев. Только если орденцы по уму всё-таки действуют. Кого надо берут в оборот, кого надо — не трогают, а кого подкупом и лестью умасливают, то у этих всё шиворот навыворот. У них видите ли обеты. Слабых в обиду не давать, женщин не ебать, и всякая такая похожая дурь.

— Евнухи что-ли? Аль оскоплённые?

— Хуже, дед, хуже. Фанатики.

— Это хто такие?

— Да как бы тебе объяснить то… — голоса стали настолько тихими, что разобрать слова стало почти невозможно. Я ещё немного посидел, глядя на звёзды и обдумывая услышанное. Из разговора парочки следовали два очень приятных для нас факта. Первый — они не знают, кто мы такие. По крайней мере — пока. А городская молва, похоже, сделала своё дело, накрутив на то, что случилось возле купален целую кучу выдумок и небылиц. Нас теперь, как выяснилось, не пятнадцать голодранцев, а почти пять десятков закованных в броню рыцарей-фанатиков. Неплохое начало. Второй момент — после прошлой ночи они явно не в ладах с местным законом. И со здешним правителем. Это тоже неплохо. Но во всей этой бочке мёда, есть такая хорошая, увесистая ложка говна. Раз их после пожара не перебили и не перевешали всех до единого, а с их главарём и вовсе ведут какие-то разговоры, значит силёнок у местного лорда на это нету. А может и у лорда, и у ордена вместе взятых. А вот это уже хреново. Если эти упыри прижмут их к ногтю, нас могут выдать, как миленьких. В качестве разменной монеты, и чтобы откупиться. И там уже не помогут нам городские сплетни. И разделают нас, как миленьких, тут же на месте.