Феминизмы. Всемирная история

Как выглядит свободная женщина

Много десятилетий спустя некоторые приемы активисток начала XX века снова пошли в ход. Турецкая феминистка Гюль Озъегин вспоминала, как в 1980-х годах в Анкаре вместе с другими активистками она раздавала булавки для лацкана с большими фиолетовыми бусинами. Шляпные булавки и веера предназначались для мужчин, распускавших руки в общественном транспорте. Прочно вошедшая в женский арсенал булавка для лацкана стала для турчанок полезным и полным особенного смысла знаком непокорности[192]. Этот цветовой сигнал участия в женском движении также может способствовать различению феминисток и развитию чувства солидарности.

Впрочем, многие феминистки конца XX века относились к приемам и решениям предшественниц скептически. Одной из сфер разногласий была как раз манера одеваться. Суфражистки начала столетия, методично следовавшие традиционным нормам женственности и нередко носившие буржуазные или народные костюмы, похоже, не имели желания оспаривать полномочия мужчин, которые навязывали женщинам неудобные фасоны и физические ограничения. Повседневная «подрывная деятельность» активисток движения за реформу костюма середины XIX века ближе по духу к решительному отказу сторонниц освобождения женщин от всего традиционно женственного.

Мария-Тереза Макгиверн, феминистка из Белфаста, вспоминает, что в 1970-х годах

мы не носили макияж… Патриархат заставлял нас наносить макияж. И не носили высокие каблуки. Носили хорошую практичную обувь, всегда с плоской подошвой, но никаких высоких каблуков… Мы не носили облегающее. Носили удобную одежду и одевались не для мужчин.

Макгиверн с самого начала подчеркивает, что все это не означало желания выглядеть по-мужски: «Мы были стильными, поскольку в некотором смысле были женщинами, и серьги становились все более и более затейливыми… Волосы все больше стояли торчком и были выкрашены в красный»[193]. Свойственное панку в 1970-х годах стремление к самостоятельному изготовлению вещей («сделай сам») вполне устраивало женское движение: его легко можно было связать с возрождением традиционных женских занятий вроде вязания и петчворка.

Макгиверн вспоминала, как женщины носили «куртки из довольно яркой ткани, часто из лоскутов… То были славные куртки, но, опять-таки, очень свободного кроя. Не приталенные, ничего такого». Эти куртки отражали визуальную эстетику маоистского Китая, намекая на значение социалистических традиций для движения за освобождение женщин. Мао Цзэдун написал в 1961 году:

У дочерей Китая высокие устремления.
Они любят свою форму, а не шелка и атлас[194].

Заимствованная из Китая — несколько скорректированная по фасону — хлопчатобумажная куртка стала для жительниц Белфаста феминистским предметом одежды, символом отказа выставлять свое тело на мужской суд.

Активистки движения за освобождение женщин смешивали стили, например надевая грубые ботинки и платья: получившийся ансамбль выглядел провокационно. На одежду наносились лозунги. На футболках американской профеминистской группы Дартмутского колледжа в конце 1970-х годов красовался призыв BTMFD (burn the motherfucker down, «сжечь сукиного сына»). Сью Кац из бостонской лесбийской пролетарской группы Stick-It-In-The-Wall-Motherfucker Collective вспоминала, как носила кожаную одежду и мечтала наделить подрывным потенциалом мини-юбку из ПВХ[195]. Многие активистки движения за освобождение женщин сочли новые варианты костюма эффективным средством для бунта в повседневной жизни. Некоторые приняли гендерный нонконформизм кросс-дрессинга, культивирование растительности на теле и бинтование груди. Женщины признавались, что они очень рады не следовать традиционной или установленной мужчинами моде и желают одеваться так, как нравится им самим или другим женщинам.

Элисон Бартлетт из Австралии вспоминала: «Было большим облегчением снять лифчик. Это было чувственно, не стесняло в практическом отношении… и экономило деньги». Участница знаменитого марша под лозунгом «Вернем себе ночь» в австралийском Брисбене вспоминала спонтанное и гордое избавление от рубашек и футболок:

По мере того как стал действовать эффект от ощущения причастности к большому коллективу, другие тоже решили раздеться до пояса и гордо прошли по городским улицам и мосту [Виктории]. Старые и молодые, толстые и тощие, груди колыхались и подпрыгивали, торчали и выглядывали, лениво висели и задорно мотались… Полицейские в своих защитных костюмах и с оружием выглядели уязвимее — как если бы сами нуждались в защите от выпущенных на свободу прямо на улице обнаженных грудей.

С точки зрения этой женщины, их поступок оказался «шикарным, бунтарским и, в общем-то, чувственным». На этом фоне тяжелая экипировка полицейских выглядела нелепо[196]. «Феминистский облик», таким образом, представлял собой не только новый гардероб, но и размышления о телесности, и выход в физическое или общественное пространство.

В 1980-х годах в женском лагере мира рядом с базой Гринхэм-Коммон англичанки выработали особый стиль — «яркий, практичный и изобретательный: коротко остриженные волосы, перехваченные цветными лентами, и многослойная свободная одежда, в том числе цветные шарфы, сапоги и плащи». Временами, чтобы обойти режимные меры, активистки отходили от феминистской эстетики. Надев обычные платья и юбки, две женщины из [лагеря] Гринхэм проникли на базу и с удовольствием смотрели телевизор в комнате для семей военных. Поскольку они сняли ленты и длинные свитера, в них не признали активисток, пока они через главные ворота не отправились в лагерь[197].

Женщины, оказавшиеся у власти, столь же расчетливо подходили к тому, что они носят. Англичанка Валери Уайз, политик местного уровня, в 1980-х годах добившаяся миллионных ассигнований женским группам, отказалась от рабочего комбинезона, заменив его на обычный костюм с юбкой. В момент, когда сторонницы движения за освобождение женщин отвергали условности моды, избавлялись от бюстгальтеров и отказывались сбривать волосы на теле, Уайз сочла «очень рискованным» решение просто коротко постричься. При этом она прекрасно понимала, что общепринятый костюм придает ей больший политический вес: «Я хотела, чтобы люди слушали то, что я говорю, и не желала тратить часы на то, чтобы выбирать себе наряд… Я не хотела, чтобы моя одежда отвлекала их. Я не была похожа на пинап-герл»[198]. Сара Дауз, в 1970-х годах возглавлявшая Управление по делам женщин в австралийской гражданской администрации, также рассказывала, что не надевала «ничего слишком яркого, но ничего и слишком модного». После назначения на должность она сменила джинсовые брюки на длинную джинсовую юбку. Правда, в 1980-х годах Дауз отметила, что для «фемократов», теперь носивших деловой костюм (power suit) с подложенными плечами, коды изменились: «Жакет теперь нередко красный. Этот цвет во многих культурах ассоциируется с властью, а также с сексуальностью. Не менее важно… возвращение [высокого] каблука с его сложным, противоречивым сочетанием властности и сексуальности»[199].

Культивирование «феминистского облика» было доступным способом образовать новое сообщество. Феминисткам из Белфаста узнаваемый костюм давал ощущение причастности: Макгиверн отметила значение комбинезона, но подчеркнула, что раздобыть его в Белфасте в 1970-х годах было непросто. Посетив в конце 1970-х годов Нью-Йорк, она купила для женщин из своего коллектива одинаковые комбинезоны. Единообразие костюма соответствовало приверженности группы принципам независимости и совместного распоряжения ресурсами.