Феминизмы. Всемирная история

Одежда, бунт и классовая напряженность

Классовая природа костюма издавна была источником напряженности и борьбы за власть в женском движении. Стратегии гиперконвенциональности, применяемые суфражистками Эдвардианской эпохи, оказались недоступны тем активисткам, кому ограниченность в средствах не позволяла приобретать изысканные шляпы и платья. Из-за того что женщины из рабочей среды были лишены возможности участвовать в манифестациях, для которых требовалась модная одежда, на многих из самых громких акций Женского социально-политического союза тон задавали представительницы буржуазии и аристократии. Но и женщины из рабочей среды находили способы поучаствовать в парадах, иногда надевая характерную для своего ремесла одежду, например платок и башмаки ткачих (так иногда наряжалась предводительница суфражисток Энни Кенни) или форму акушерок и медсестер. При этом пролетарский костюм носили в том числе для конспирации или ради удовольствия. В 1909 году хорошо образованная и со связями суфражистка Барбара Айртон-Гулд (1886–1950) выбрала для Женской выставки костюм рыбачки, изображая Грейс Дарлинг — дочь смотрителя маяка, героически спасавшую утопавших. Нередко возникает ощущение, что представительницам буржуазии и аристократкам просто нравилось пролетарское платье. Леди Констанс Литтон (1869–1923), однако, представлялась женщиной из рабочей среды Джейн Уортон по более серьезной причине. После ареста в 1909 году Литтон, к ее разочарованию, не отправили за решетку: она подозревала, что все дело в ее высоком общественном положении. Тюремная администрация утверждала, что причина — ее больное сердце.

В 1910 году, когда Литтон в образе далекой от какой-либо элегантности Джейн Уортон арестовали, на ней была

твидовая шляпа, длинное пальто из зеленого сукна, которое я приобрела за 8 шиллингов 6 пенсов, шерстяной шарф, шерстяные перчатки, шейный платок из белого шелка, пенсне, кошелек, вязаная сумка для кое-каких моих бумаг[203].

В этом костюме Литтон приговорили к каторжным работам и восемь раз без врачебного осмотра принудительно подвергли кормлению. Ее заболевание, однако, было настоящим, и у Литтон случился сердечный приступ, от которого она до конца так и не оправилась. Суфражистки понимали и демонстрировали способность костюма поддерживать классовое неравенство в эдвардианском обществе. Но движение за предоставление женщинам избирательного права продолжало разными способами уклоняться от борьбы с условностями в сфере моды. Следующие поколения проявили в этом отношении гораздо больше решительности, однако классовые барьеры по-прежнему оставались важнейшим фактором для определения, что следует носить феминисткам.

В конце XX века, когда сторонницы освобождения женщин и лесбийские группы выработали собственные дресс-коды, для женщин, принадлежащих к разным социальным классам, культура одежды подразумевала весьма разные значения. Австралийская феминистка Лекки Хопкинс вспоминала, как носила комбинезоны — синие и хаки, которые для нее имели тесную символическую связь с телесной автономией: «Мы апроприировали одеяние рабочего, показав, что наше тело — это наше тело и должно использоваться для нашего собственного удовольствия, что оно не для продажи, оно не добыча»[204]. Впрочем, это, возможно, не так уж и отлично от неделикатного выбора одежды привилегированными суфражистками начала века. Сама разница в социальном происхождении вела к разнице восприятия классовой политики «феминистского облика»: для некоторых женщин она оказывалась некомфортной и неприятной. Нэт Харт, активистка североамериканского движения феминистской книготорговли, отметила: «Не у всех есть экономические возможности сказать „нет“ при столкновении с навязываемыми гендеризированными дресс-кодами». Харт полагает, что попытки феминисток одеваться «по-другому», в джинсы и рубашки (denims and flannels), приводят лишь к тому, что «женщины из среднего и высшего класса одеваются так, как женщины из рабочей среды и бедные женщины одевались всегда»[205]. Для Сью Кац из Бостона эксперименты с общим владением одеждой представляли собой проблему. Кац, выросшая в бедной семье, отмечала, что у женщин из рабочей среды и темнокожих женщин отношение к одежде может быть особенным, в результате чего совместное пользование ею оказывается проблемой:

Многих белых и темнокожих детей из рабочего класса строго наставляли быть чистыми, опрятными и отутюженными, а не дорого одетыми, модными и балованными. У некоторых из нас были ценные предметы одежды, на которые мы накопили или на которые сильно потратились, и ими не слишком-то хотелось делиться… Мне никогда не хотелось делиться вещами. В детстве почти вся одежда доставалась мне от старших… У тех, кто все детство получал хорошие новые шмотки, конечно, не такое отношение к одежде. Они относились к вещам без особой серьезности — зная, что мамочка с папочкой купят еще. Для них горы посередине комнаты были чем-то вроде мешков на ярмарке, из которых вытягивают вещи наугад[206].

На эти противоречия указывала и Фрэнсис Бил в брошюре «Двойная ноша» (Double Jeopardy, 1969). Она знала, что феминистская оппозиция женской моде имеет долгую историю, и указывала на то, что модницы «проводят досуг прихорашиваясь и красуясь, зацикливаясь на показном потреблении и ограничивая жизненные функции одной только половой ролью». При этом в жизни темнокожих женщин Бил отражение этого идеала не находила:

Думать, будто темнокожие женщины только заботятся о доме и детях, подобно белым из среднего класса, — пустые мечтания. Большинству темнокожих женщин приходится работать, чтобы помогать по дому, кормить и одевать семью. Темнокожие женщины составляют значительную долю работающих темнокожих, и это верно и на примере самой бедной семьи темнокожих, и в случае семьи из так называемого среднего класса. Темнокожим женщинам никогда не была по карману такая лицемерная роскошь.

Наблюдения Бил отражали расовое неравноправие в прошлом. Соджорнер Трут, бывшая рабыня и аболиционистка, в 1870 году жаловалась, что участницы съезда суфражисток разрядились в такие роскошные одежды, что их просто невозможно было принимать всерьез: «Это что ж вы за реформаторы такие — с гусиными крылышками на голове, будто вот-вот взлетите? Это, получается, вы так вырядились, чтоб о реформе и правах женщин поразглагольствовать?»[207] Однако белые суфражистки не желали терпеть критику бывшей рабыни. В суфражистском Woman’s Journal Трут, нередко носившая простое квакерское платье, подвергалась нападкам за свой костюм.

Феминистки разделились по вопросу о том, что такое мода: явление вредное и патриархальное или принадлежащее к сфере удовольствия и самовыражения. Этот спор растянулся на долгие десятилетия. Костюм выступал тем культурным пространством, которое многие женщины из рабочей среды и темнокожие женщины предпочитали не политизировать. Нэт Харт утверждала, что

женщинам [должны быть позволены] самоидентификация и самоопределение своих собственных тел. Но мы должны учитывать, что первыми этой привилегией воспользуются те, кто ближе всего знаком с привилегиями[208].