Феминизмы. Всемирная история

Заключение Глобальный феминизм

В 1911 году Хирацука Райтё опубликовала в журнале «Сэйто» свой знаменитый манифест:

Первая женщина была солнцем.

Сначала женщина и вправду была солнцем. Была настоящим человеком. Но сейчас женщина — это луна. Она живет, завися от других, она сияет светом других, она луна — с бледным лицом больного человека{17} [347].

Мы обнаруживаем Хирацуку в кабинете, разделенном на две части, которые обставлены в западном и традиционном японском духе. Ее манифест также отражает переплетение культур. Хирацука и ее соотечественницы, бросившие вызов конфуцианству, которое предписывало женщине покорность родственникам мужского пола, опирались на тексты западных авторов — Генрика Ибсена, Эллен Кей, Джона Стюарта Милля. Однако они черпали вдохновение также и в местных культурах, например в солярной символике. Солнце как символ синтоистской богини Аматэрасу и японских императоров было объектом культа. Неслучайно этот образ открывает главное японское феминистское издание начала XX века[348]. Опора на японские символы, однако же, не спасла редакцию, и, когда требования и идеи «Сэйто» показались правительству слишком смелыми, журнал закрыли. «Сэйто» служит убедительным примером сочетания глобального и национального влияния, формировавшего борцов за права женщин, эмансипацию или гендерную справедливость. Принимаясь за проект всемирной истории феминизма(ов), я хотела выразить протест против прочного доминирования истории европейского и североамериканского феминизма во многих уже существующих работах и бросить свет на новые исторические исследования, выявившие гораздо более пестрый ландшафт. Я ожидала найти некоторые данные о разнообразии феминизма (и многие из них включила в книгу), однако заимствования и трансграничное влияние в таком масштабе, какой я обнаружила, стали для меня сюрпризом. Глобальное влияние (явление далеко не исключительное) широко представлено в деятельности сетей, биографиях феминисток, интеллектуальных традициях и практике большей части феминистских организаций.

В книге отражено развитие транснациональных феминистских историй, выявляющих широчайший круг проблем (право женщин владеть и распоряжаться собственностью, право на образование, гражданские права, борьба за мир, антифашизм, социальное обеспечение и государственная защита материнства и детства, социальная справедливость, трудовые права и права человека, половая свобода, культурное самовыражение и репродуктивные права). Хронологическое изложение не позволяет надлежащим образом учесть глобальные закономерности феминистской мобилизации. Американо-европейская периодизация феминизма (предполагающая две волны: суфражистскую 1890–1920-х годов и связанную с «освобождением женщин» — 1970–80-х годов) отвлекает нас от таких важных явлений, как международный феминистский пацифизм 1920–30-х и левый феминизм коммунистического и рабочего движений 1940–60-х годов. Более того, в отрицающей линейность феминистской мозаике можно разглядеть присутствие определенной цикличности. С феминистской политикой часто пересекаются иные, в том числе местного масштаба, кампании и проблемы. Темп этих кампаний различен. Так, в Новой Зеландии борьба женщин за избирательное право увенчалась успехом еще в XIX веке, но она до сих пор, в XXI веке, продолжается в Кувейте и Саудовской Аравии. Часто мы видим, что права завоевываются не навсегда и их нередко приходится защищать или отвоевывать заново. В композициях возникают повторяющиеся мотивы. Так, в последние два с половиной века феминизм был неизменно тесно связан с национальным самоопределением, пацифизмом и социализмом. В мозаике, таким образом, появились частично совпадающие рисунки, а также уникальные элементы.

Феминистки представляли мир (зачастую недостаточно хорошо) полем своей борьбы. Так, квакер Энн Найт, путешественница, во время революций 1848 года напечатала во французском феминистском журнале La Voix des Femmes полемическую статью, указав, что в африканских племенах, а также у североамериканских гуронов, англосаксов и галлов женщинам принадлежала политическая власть[349]. Эти общности Найт представляла себе достаточно смутно, а противопоставление ею так называемых дикарей старшим цивилизациям выдает свойственный той эпохе иерархический подход к разным народам. При этом само перечисление демонстрирует широту взгляда на мир, охваченного, по ее словам, совместной «борьбой за свободу».

Из-за отношения Найт к расовому равноправию ее планетарная фантазия не свободна от противоречий, но глобальный охват отражает и такие позднейшие явления, как «новая женщина», и политические объединения наподобие антиколониальных женских движений. Все они помещались в воображаемом глобальном ландшафте, однако отличались более глубоким пониманием того, как действительность с ее отчуждением и маргинализацией может уничтожить мечту. Найт, которой выпала возможность путешествовать за границей, посетила революционный Париж. Эта привилегия оказалась доступной также ученым, например Анне Джулии Купер, состоятельным активистам, например Фунмилайо Рэнсем-Кути, и литераторам, например Мине Лой. Другие, здесь нами названные, не путешествовали или делали это не по доброй воле. Изгнание в Японию Тан Цюньин, поиски Эрнестиной Роуз заработка и ее бегство от нежеланного брака, попытки Мины Кешвар Камаль спастись от казни напоминают нам, что путешествия по миру не всегда привилегия.

Заимствованию и обмену мнениями между феминистками всего мира в последние два с половиной века способствовало, кроме поездок, усовершенствование систем коммуникаций. Распространение и ускорение в XIX веке почты, а затем изобретение телеграфа, телефона, печати, фотографии, аудиозаписи и радио формировали мир взаимосвязей и сетей. Так, Кэти Дэвис утверждала, что распространение и перепечатка книги «Наши тела, мы сами» породили «глобальное воображаемое сообщество феминисток», упрочившееся именно потому, что оно никому не навязывало общие интересы и цели. Указанный текст позволил проводить совместную политику знаний, основанную на воспроизведении, адаптации и переводах[350]. Цифровые медиа продолжают в XXI веке эти практики и поддерживают диалог с прежними технологиями.

Еще двадцать лет назад акцент на воображаемом и осязаемом «глобальном» едва ли показался бы допустимым. Недавние исторические изыскания сильно расширили понимание международных сетей, способствовавших связям между странами и группами активистов. Это пролило свет на деятельность таких организаций, как Женский христианский союз трезвости, Международный союз за избирательное право для женщин, Международный совет женщин и Международная демократическая федерация женщин. Паназиатская, панарабская, панамериканская и панафриканская политика также стала для активистов (в основном из стран Юга) важным источником вдохновения и примеров лидерства. Эти сети и политические проекты укрепляли дружеские связи, обеспечивали возможности для съездов и визитов, позволяли отстаивать свои идеологические или религиозные позиции[351]. В архивных источниках, повествующих об их работе, как правило, преувеличивают достигнутую сплоченность и победы, а временами благоразумно умалчивают о разногласиях. Союзы и международные сети нередко были хрупкими. Историки указывают на предполагаемое доминирование американок и европеек в таких организациях, как Международный совет женщин, и маргинализацию активисток, говоривших не на европейских языках или не исповедовавших христианство. В 1937 году из Международного совета вышел перуанский Национальный совет женщин, объявивший, что в деятельности этого органа «отсутствует подлинно международный дух и явным образом доминирует британско-скандинавско-славянское большинство…»[352]. В другие сети проникали агенты разведки, или они были глубоко скомпрометированы поддержкой войны, участием в пропаганде или своим доктринерством. Тем не менее знание о том, как функционируют и развиваются международные организации, помогло выявить новые исторические фигуры и переосмыслить временные рамки феминизма.

Интернационализм, однако, не единственная структура. В фокусе глобальной истории помещается также концепция «совмещенных» (connected) или «переплетенных» (entangled) историй, полезных для отражения более широкой динамики глобального — часто в условиях неравенства — взаимодействия. Они заменяют макроподход (рассматривающий народы и международные отношения) всемирной историей. Так, принадлежность Энн Найт к квакерам и сложные отношения Пандиты Рамабаи с христианством и индуизмом — это формы совмещения и переплетенности, которые выходят за рамки категорий национального и интернационального. Есть много народов и организаций, пребывающих между государствами-нациями. Я рассказывала о много ездивших людях наподобие Аманды Берри Смит, о пограничье, беженцах и диаспорах, о взаимоотношениях религиозных или этнических групп, которые прямо ни к одному национальному государству не относятся. Более того, локальный аспект остается важным для понимания эффекта от выступлений, например празднования Международного женского дня или акций против мужского насилия. Удерживая в поле зрения локальный, международный, транснациональный и региональный аспекты, мы получим новые интересные способы написать историю феминизма. Я сосредоточилась на феминистских практиках и на том, как их можно видеть, слышать и осязать, имея дело с гимнами и песнями протеста, обувью и покрывалами, камнями и болторезами. Регулярно заходила речь об организации физического пространства. Данная тема помогла связать эти события с местом и лучше понять, каково это — получить права и доступ к пространству. Такой подход помогает нам установить, каким образом феминистская мозаика из идей, кампаний и людей скреплялась, приобретала прочность или, наоборот, рассыпалась и пересобиралась. У нас возникает возможность тщательно проанализировать канон матерей-основательниц феминизма и обнаружить прежде скрытые фрагменты мозаики.