Она принадлежит ему

13

Всю дорогу до дома я чувствую, как неприятная тяжесть разрастается в животе, и даже болтовня Хансона больше не в силах что-либо изменить. С каждым новым шагом его голос приглушался пробирающейся в сознание паникой. Не только из-за странного беспокойства, но и из-за страха наткнуться на легендарного хищника здешних краев. Сегодня я впервые встречаюсь с дикой ночью островов. Признаюсь, это жуткое удовольствие, и, если бы не фонарик, боюсь, мы бы даже не нашли тропу до коммуны.

— Эмма? — недовольно зовет друг, и я понимаю, что далека от сути нашего разговора.

— Да… прости, — крепче цепляюсь за его руку, — повтори, пожалуйста.

Хансон запрокидывает голову с вымученным вздохом, после чего какое-то время мы идем в тишине, нарушаемой лишь звуком наших шагов. Он говорил что-то важное?

— Ты сегодня сама не своя. Уверена, что все в порядке?

— Да… все эм… — киваю, — нормально, это все ночные смены. Так что не переживай на этот счет. Мне нужно просто нормально выспаться.

Мы останавливаемся возле моего дома, и наступает неловкая заминка, во время которой Ханс избегает встречаться со мной взглядом. Что за ерунда?

— Если хочешь, я могу зайти…

Он запинается, когда внезапно загораются уличные фонари, и я с облегчением выдыхаю. Провести ночь без света, да еще и в компании кошмаров не очень-то заманчиво. Боюсь, если бы не чудесное возвращение электричества, я бы сама попросила друга остаться. Но умом понимаю, что подобный жест для нас лишний. Для него так точно.

— Не нужно, Хансон, — покачав головой, невозмутимо подхватываю прервавшийся диалог. — Тем более завтра понедельник, и тебе рано вставать. Со мной все в порядке, правда. Просто перенервничала на смене. Сам знаешь, на выходных там… — шутливо жестикулирую руками, — дурдом.

Ну вот почему он так серьезно на меня смотрит?

— Послушай, Эмма, — произносит он таким тоном, что я уже начинаю волноваться. — Я больше так не могу. За последние полгода ты въелась мне под кожу. Да я думаю о тебе чаще, чем дышу, — яростно признается он. — Неужели… неужели ты не видишь, как дорога мне?

Черт! Нет. Отставить, Ханс!

— Не нужно, Хансон, — как-то робко останавливаю его, страшась задеть чувства друга, но сегодня он решителен как никогда.

— Я должен попробовать, — дыхание перехватывает, когда его ладони обхватывают мои щеки и… проклятье, у меня нет ни единого шанса вырваться из этих объятий.

— Хансон…

— Ты не можешь вечно отталкивать меня, Эмма. — Его мягкие губы с силой накрывают мои, и я вздрагиваю, замерев на месте, как ослепленный фарами зверек, у которого вместо сердца маленький моторчик.

Это действительно происходит?

Я приоткрываю губы, чтобы выдавить протест, но делаю только хуже и позволяю ему углубить поцелуй.

И, черт возьми, этот поцелуй такой нежный, чувственный. Уверена, именно так целуются принцы в сказках, вот только все мои поцелуи уже давным-давно принадлежат самому страшному злодею, и мне нечем ответить этому принцу.

Каким-то чудом я заставляю задыхающегося Ханса отстраниться и столкнуться с моим раскрасневшимся лицом, которое буквально пылает после его горячих ладоней. И бессовестных губ.

— Ханс, — шепчу я, опустив голову, чтобы он не увидел, как больно мне произносить эти слова, — прошу, больше не делай так.

— Почему? — в его голосе звенит обвинение и обида, и это вынуждает меня с силой впиться ногтями в ладони. — Скажи как есть, Эмма!

Потому что я люблю другого! И ты не сможешь мне его заменить! Никто не сможет!

— Потому что… — удушливый смешок, после которого я заставляю себя посмотреть на друга, — потому что я не могу. Просто не могу, понимаешь?

Ужасное оправдание. И он не заслуживает его. Но… черт! Все это произошло слишком неожиданно.

— Знаешь, Эмма, — Хан отворачивается, прежде чем прострелить меня самым печальным взглядом: — Я больше не могу притворяться твоим другом. Потому что у меня к тебе нихрена не дружба! — Уничтожающая тишина затягивается, и слышатся лишь наши тяжелые вздохи. — Если ты когда-нибудь почувствуешь… ко мне… то же самое, я всегда буду ждать тебя.

Это что, прощание? Глаза предательски покалывает, пока я пытаюсь осознать, что прямо сейчас происходит что-то непоправимое, и это вот-вот разрушит нас, но я не готова терять его. Ни сейчас. Ни потом. Никогда!

— Ханс… — жалобный писк слетает с моих губ, до того как я их закусываю и делаю шаг к нему, но он останавливает меня.

— Спокойной ночи, Эмма.

Боже, зачем он все испортил? Я ведь никогда не давала ему повода!

Горькая обида, чувство вины и страх затапливают меня с головой, перекрывают кислород и расстреливают коктейлем уничтожающих эмоций, пока я наблюдаю, как высокий силуэт Хансона скрывается из вида. Как вместе со своими словами он забирает все свое тепло и оставляет меня одну.

Господи, я ведь не смогу без него.

Прижимаю ладонь к дрожащим губам, останавливая скребущуюся в груди истерику, и заставляю себя развернуться и двигаться в сторону дома. Я должна уйти! Мне нужно просто лечь спать и забыть этот день. Завтра все будет по-другому.

Мне нужно дать нам обоим время, а не совершать очередную эгоистичную глупость. Я уважаю его смелость признаться во всем. И даже даю себе обещание, что расскажу ему, почему я не могу принять то, что он готов мне подарить. Уверена, останови я его сейчас, Ханс бы остался, несмотря ни на что, он бы остался! Только это сделает меня несчастной, потому что я воспользуюсь чувствами, которых не заслуживаю.

Но… Чтоб его! Как же мне хочется пуститься за ним следом и напрыгнуть на него, чтобы не было между нами этой гребаной пропасти. Однако я этого не делаю, ведь знаю наверняка, что причиню ему тем самым только боль. Потому что знаю также, что не смогу стать той девушкой, которую заслуживает этот замечательный парень. Я дефектная. И ему не место рядом с такой, как я. Когда-нибудь он это поймет.

В полнейшем смятении и расстройстве, я с трудом поднимаюсь по ступенькам и вставляю дрожащими пальцами ключ в замок…

И не успеваю даже испуганно пискнуть, как мое тело одним мощным толчком заносит в квартиру. Я почти теряю равновесие, если бы не диван, который стоит посередине моей крохотной квартиры-студии. Вдох. Выдох. Снова и снова. Все произошло так быстро, что я не сразу понимаю причину удушливой паники. Мне нужен свет!

Оттолкнувшись, я наощупь добираюсь до ближайшего источника света, но после оглушающих щелчков тумблеров с ужасом понимаю, что в моем доме нет света. Есть только темнота. Бешеное сердцебиение и рваные клочки дыхания. А потом… потом где-то сбоку я улавливаю скрип половицы. Что за хрень?!

Я пускаюсь к двери, но оказываюсь отброшенной назад.

— Не смешно, Хансон! — задыхаясь, выпаливаю я со всей яростью.

Дрожь завладевает мной предательски быстро, и я с трудом добираюсь до окна, чтобы раздвинуть плотные шторы и впустить хотя бы свет уличных фонарей. А обернувшись, в ту же секунду отшатываюсь в сторону так, что болезненно сталкиваюсь лопатками со стеной и теряю сдавленный писк…

Святое дерьмо!

Открываю рот и тут же закрываю обратно, задыхаясь знакомым ароматом жестокости и крови.

Он меня нашел! Подобное осознание запускает волну колючих и замораживающих мурашек по спине.

Эти мрачные льдистые глаза… Мрачнее их только человек, смотрящий на меня напряженным взглядом, в котором я замечаю какой-то дикий, ненормальный блеск одержимости. Будто он не спал весь этот год, проливая по моему следу кровь людей. Сейчас достаточно одного слова, чтобы описать Эзио Торричели — безумие.

Наверное, поэтому я не произношу ни звука и застываю, прижавшись к стене, как загнанный в угол зверек. Но самое ужасное в том, что я с гребаной тоской обвожу взглядом каждую черту его чопорного и гладко выбритого лица, под которым скрывается то самое чудовище, разрушившее мою жизнь. А между тем в памяти уже вовсю разрастается картина прошлого, приобретающая самые насыщенные оттенки красного.

Борись, Фили. Не вздумай отменить сражение из-за своей глупой любви! Бежать некуда.

— Ч-что… — часто дыша, быстро облизываю нижнюю губу. — Что ты делаешь в моем доме?

Пристальный взгляд становится невыносимым, и я с трудом сглатываю, пытаясь разглядеть хоть малейшую эмоцию на его хладнокровном лице. Хоть какую-то зацепку человечности у мужчины, которого я больше никогда не хотела встречать. Но он здесь. И чертовски пугает меня своим бездействием. Ожидание вот-вот разразившейся бури полностью обездвиживает меня. Чего не скажешь о моем языке, явно пытающемся закончить мои мучения как можно быстрее.

— Убирайся, — как-то глухо, но это привлекает внимание незваного гостя. — Уходи, Эзио. Все кончено. Ты должен понимать, что я не вернусь к тебе после того… — Внутри меня словно что-то щелкает. — Ты убил моего отца! Ты даже не имеешь права думать обо мне после этого!

Эзио прикусывает нижнюю губу и неспешно царапает ее зубами, кивая в такт своим невысказанным мыслям. А мне хочется обернуться пылью от его леденящего душу взгляда.

Что творится в его гребаной голове? И какого черта он так сдержан? Я уже и забыла, как это может раздражать. Даже год разлуки не пробил брешь в этой черствой глыбе льда.

— С чего ты решила, что я хочу вернуть тебя? — впервые за долгое время его глубокий хриплый голос бьет меня по каждому нервному окончанию, провоцируя внутри самый настоящий шторм. Как давно я его не слышала, но в следующее мгновение этот же голос уподобляется смертоносному клинку: — На какой день ты обесценила себя, милая?

— Это не твое дело! — срываюсь на крик, злясь на себя за то, что позволяю его словам задеть меня, но тут же пытаюсь ответить ему тем же. — Я больше не хочу тебя! Просто уйди и перестань портить мне жизнь, — с каждым глупым словом мое обезумевшее сердце превращается в животное, которое пытается выломать мне ребра.

Меня пугает его молчание и обманчиво спокойная поза. Руки спрятаны в карманах длинного черного пальто, которые, я уверена, он хочет обернуть вокруг моего горла, а лицо каменное и до абсурда безэмоциональное. Но на долю секунды, когда я не стала оправдываться перед ним за свое целомудрие, мне показалось, что его челюсти сжались и дернулись. Эзио ждал этого от меня?

— Расскажешь мне о Хансоне?

Он не посмеет.

Нервно сглатываю и прикрываю глаза. А затем слышу звук чиркнувшей зажигалки и, открыв глаза, вижу до боли знакомую картину.

Эзио наклонил голову так, что его дерзкие пряди закрывают часть лица, пока он обнимает пламя зажигалки, чтобы прикурить. И будь я проклята за то, что неотрывно наблюдаю, как его идеальные губы сжимают сигарету. Он затягивается и неспешно выпускает клубящийся дым изо рта. И я бы поверила его безразличию, если бы не эти проклятые глаза, в которых кроется моя маленькая смерть. Но, несмотря на это, я признаюсь себе, что он выглядит чертовски горячо, и ненавижу себя за то, что смотрю на него с искренней тоской в груди.

— Предпочитаешь, чтобы я спросил у него лично?

Монотонный ответ прилетает мне двойным рикошетом, в момент вызывая на арену мою злость.

— Ты не тронешь его! — прошипев в отчаянии, я шагаю к нему, но тут же замираю, испугавшись опасной ухмылки, подобной осколку бездушного льда.