Она принадлежит ему

16

Эзио

Еще никогда в жизни ожидание так не выкручивало из меня остатки терпения. Словно патологоанатом ломает без анастезии каждую кость. Из-за чувства вины, навалившегося на плечи мертвым грузом, это изводит и лишает возможности контролировать все, что происходит со мной. И единственное, что помогает задушить желание ворваться в комнату Филиции и заставить ее прекратить меня игнорировать, — убойная доза виски, приправленная парой-тройкой экстази. Сейчас это определенно не то, что ей нужно. К тому же я чертовски вымотан, и мне самому требуется сон.

Но, несмотря на свое убитое состояние, мне все-таки не удается перестать вспоминать, как жестоко я лишил ее девственности… и как отчаянно она желала, чтобы я продолжил то кровопролитие. Твою мать! Самая настоящая валькирия.

Взъерошиваю волосы и рывком возвращаю руки на стол, желая избавиться от проклятых картин, подобно киноленте, крутящихся в моей голове. Особенно эти глаза. Черт возьми. Я даже рад тому, что их настоящий цвет скрывали гребаные линзы. Но искусственным стеклам все равно было не под силу спрятать тонну слез, причиной которых являлся я сам, однако в то же время в них было что-то еще… что-то, что напоминало сверкающий триумф. Так и есть. Она жаждала моего промаха из-за глупой ревности, целый год выжигающей мои вены. Блядь… я охренительно облажался, вот только в тот момент я был слеп, чтобы заметить это, и груб, чтобы воззвать себя к человечности, которую уничтожила жажда мести…

Стук в дверь обрывает мои мысленные метания, и, вскинув голову, я замечаю вошедшего Альваро с подносом в руках.

— Синьор Торричели, сегодня ваша жена опять не притронулась к еде.

— Дерьмо.

Опершись локтями на стол, я сжимаю большим и указательным пальцем переносицу и не останавливаюсь, пока из глаз не начинают сыпаться белые снопы искр.

— Вы тоже со вчерашнего дня ничего не ели.

— Я в порядке, — сипло отвечаю, после чего, не услышав удаляющихся шагов, поднимаю затуманенный взгляд на дворецкого. — Я не голоден.

Неубедительно улыбнувшись мне, он кивает и выходит за дверь, а я с шумным вздохом откидываюсь на спинку кресла.

Три дня. Она не ест и не пьет три дня. Черт подери… Я сам проклял себя, ворвавшись в ее жизнь как гребаный дикарь. И теперь девушка, без которой дом, наполненный эхом моей агонии, превратился в призрак, сама вернулась словно мертвой. И мой личный ад длиною в два года грозит обернуться вечным пламенем Геенны. Я горю, ежедневно встречаясь с незнакомкой, сотканной из безразличия и холода.

С того самого момента, как мы вернулись, Филиция еще ни разу не отреагировала на мое присутствие, пока я часами сидел и ждал ее пробуждения, потирая ладони, пропитанные запахом табака. Она потеряла сознание на руках у Гектора и не приходила в себя весь полет, до самого особняка, где я лично отнес ее в свою постель, не желая оставлять одну. Но каково было мое удивление, когда наутро я обнаружил Фел в гостевой комнате. Она ушла от меня, даже не закатив типичной истерики, которую я определенно заслуживал. И это безразличие не предвещало ничего хорошего.

Последующие пару дней я не трогал ее, только сидел в кресле и наблюдал за ней на расстоянии. С трудом, но я убедил себя не заговаривать с ней первым, заставил себя ждать знака, который она бы дала мне, позволив приблизиться к ней. Но этого не произошло. Она не хотела находиться рядом со мной, не могла вынести моей близости, и я понимал причину. Я столько лет отвергал ее, но если бы только знал, сколько мучений приносит подобная пытка…

Ей словно было тесно делить со мной жалкие клочки воздуха. Порой у меня даже возникало ощущение, что она не дышит. Но приближаться и тем более прикасаться к ней я не смел. Казалось, если дотронусь до свернутого в калачик тельца, оно обернется пеплом под моими пальцами. Я собственноручно спалил то, что много лет призывным маяком горело в этой девушке. Я стал тем самым смертельным пламенем для своего глупого мотылька. Сейчас же она напоминает руины города в сизом тумане. А я тот самый разрывной снаряд, уничтоживший все, что мне было дорого в этой девушке.

И сейчас единственное доступное мне зрелище —смотреть, как она прячет свою боль и слезы, утыкаясь по ночам лицом в подушку. Пару раз я слышал, как она воет в нее, сжимая так, что ткань грозилась вот-вот порваться… За всю свою жизнь я видел столько страданий людей, но вот парадокс — я не смог и на унцию вынести мучений голубоглазого бойца.

Порывисто открываю ящик стола и достаю бутылку виски, мгновенно опрокидывая горючее пойло прямо в глотку. Мне нужно найти гребаное облегчение, а лучше выйти на какой-то промежуток времени из реальности, где мне больше нет места. Я готов дать ей время. Но не уверен, что оно способно что-либо исправить. И способно ли вообще что-то в этом гребаном мире заставить глаза, напоминающие васильковое поле, посмотреть на меня как прежде?

Нет, мать вашу! Этого не произойдет, даже если небо разразится молнией прямо в мое несуществующее сердце. Только если случится чертово чудо, но его не существует в моем мире. Я чудовище, особенно в ее глазах, и у меня нет ни единого шанса исправить это. Я понял это еще в ту ночь, когда взял ее грубой силой, будучи уверенным в том, что за целый год она не раз отдавала себя другим мужчинам. Отдавала то, что я не смел взять много лет, оберегая ее от себя, но она с самого начала была обречена стать моей, я лишь оттягивал неизбежное, лелея в душе утрату первой жены. Как глупец игнорировал ту, что помогала мне дышать в моменты, когда кислород отказывался проникать в легкие. А теперь она мстит мне самым хладнокровным образом, мстит так, как умеют только женщины, которым больше нечего терять.

То, что происходит сейчас, не сравнится с тем, что было со мной, когда Фел сбежала и начала жить другой жизнью, когда она уничтожила то, что было моим криптонитом, превратив пшеничную копну мягких волос в острые, как лезвия ножа, медные пряди. Кажется, палец, на который я намотал локон рыжих волос, до сих пор горит огнем. Так же, как и горят мои внутренности от последствий, что теперь равнодушно молчат в комнате, где мне больше нет места.

Мне больше не место рядом с ней, я потерял возможность находиться там, где она хранила меня много лет.

Эзио. Девять месяцев назад

Люди становятся плохими,

чтобы не чувствовать боль.

Месяц безрезультатных поисков вымотал меня больше, чем бешеный рабочий график, хотя мне стало абсолютно плевать на все дела после исчезновения Филиции.

Впервые за долгие годы все мои мысли были полностью во власти голубоглазой валькирии. И я ненавидел то, что со мной делала эта девушка, потому что, стоило только подумать, что кто-то другой касается ее, у меня тут же возникало неконтролируемое желание убивать. Она принадлежит мне. Лишь мне. Но факт того, что Филиция больше не желала этого, приводил меня в такую ярость, что на мгновение я был готов собственноручно придушить ее, окажись она рядом. Был готов причинить ей такую боль, какую она поселила во мне своим предательством. И с каждым новым днем эта гребаная боль грозила разорвать во мне все, что еще осталось от человека. Боюсь, что к моменту, когда я ее найду, внутри не останется ничего живого.

Машина останавливается.

— Прибыли, босс.

Открываю глаза и несколько раз моргаю, чтобы вырваться из туманных оков чертовых мыслей.

— Позвони Винни* и сообщи ему о незаконных операциях Якудзы на нашей территории в Нью-Йорке, — устало хмурюсь. — Он знает что делать. И подготовь мне самолет, я вылетаю сразу, как закончу с дерьмом на складе.

Спидо, один из моих солдат, смотрит на меня через зеркало заднего вида.

— Что-нибудь еще, босс?

— Нет, — киваю. — Выполняй.

Я вылезаю из салона прежде, чем он достает телефон и набирает нужный номер, после чего переключаюсь на то, что мне необходимо в ближайшие пару часов, пока я буду обескровливать тела сицилийских сучек.

На ходу вынимаю из пачки сигарету и зажимаю ее между губ, быстро прикуривая и делая жадную затяжку, а затем захожу в затхлое помещение. Блядь, вокруг стоит такая вонь, что я даже не чувствую вкуса табака.

Сплевываю и снова затягиваюсь до жжения в легких, ощущая лишь, как воздух на складе пропитан запахом пота и крови, вот только не хватает самого важного компонента: страха.

Люди де Сандро непоколебимо принимают каждую изощренную пытку, не проронив ничего, кроме криков агонии и кучки дерьма, при этом ни выдавив из себя ни слова о том, куда делась моя жена.

Ее личность просто-напросто безжалостно стерлась с лица земли. Мне стоило догадаться, что за всем этим стоит Коза Ностра, во главе которой наша давняя подруга. И я убедился в этом, когда мне предоставили любительскую съемку одного из туристов в день пропажи Фел, на которой засветилась Джиа де Сандро с девушкой, похожей по описанию на ту, что исчезла из торгового центра.

Мне развязали руки.

Нам удалось взять в заложники пару солдат де Сандро, подстроив их исчезновение под несчастный случай, но вот уже целую неделю ни один ублюдок не дает мне и толики информации, которая ускорила бы поиски моей жены.

Качая головой, я делаю последнюю затяжку и бросаю сигарету, придавливая ее ботинком под новый крик боли.

— Как успехи?

— Ничего нового, босс. Я все испробовал. У них нет слабых точек: ни семьи, ни жен, ни детей, — пыхтя, выдавливает Киро и наносит удар, за которым следует характерный хруст, а потом стон и истеричный смешок. — Блядь! Эти гребаные ублюдки мазохисты.

Неужели?

На мгновение мои губы уродует кривая ухмылка, подавляя часть гнева. Только на мгновение.

— Сними с него штаны и оставь это дерьмо мне.

Тяжело дыша, Киро еще дважды бьет по лицу мудака Коза Ностры и, выполнив мою просьбу, отступает, заслужив от меня одобрительный взгляд от того, сколько кровавых улик на нем.

Поворачиваюсь к привязанному к стулу заложнику, и мое одобрение сменяется отвращением из-за соплей и слюней, свисающих с его лица. Помимо крови, вытекающей изо всех щелей. Внезапно мое внимание привлекает стонущее тело, прицепленное к батарее.

— Этот новый, — поясняет Киро, прежде чем я задаю вопрос. — Вчера его выцепили.

— Кто-нибудь видел?

— Нет, дорога была пустынной, второй скончался на месте.

— От полиции ждать проблем?

— Никаких проблем, вчера были свои ребята, они все подчистили.

— Хорошо, — киваю и облизываю губы, пока надеваю кожаные перчатки, а затем достаю нож. — Можешь идти, Киро, — произношу, не отрывая взгляда от острого лезвия, которое направляю к болтающимся гениталиям пыхтящего ублюдка. — Я справлюсь сам.

Усмехаюсь, когда получаю желанную эмоцию на искаженном лице, но у него больше нет шанса. И я доказываю ему это, схватив его за большие яйца и отрезав их одним небрежным движением, после чего беру и заталкиваю эту волосатую кучку ему же в глотку, наконец заглушая симфонию раздирающих криков.

Не медля больше, надавливаю окровавленным лезвием на сальную кожу и вскрываю ему глотку, производя фонтан крови и череду булькающих звуков.

— Надеюсь, тебе понравилось зрелище? — обращаюсь к дружку, привязанному к батарее, и делаю шаг в его сторону, на ходу вытирая об рукав лезвие ножа.