Она принадлежит ему

21

После того как Эзио вылетел из комнаты, я больше не смогла заснуть. Я до сих представляю его дикие от гнева глаза. Не знаю зачем, но делаю это с особенным мазохизмом. И только сейчас, вспоминая каждую искаженную черту жестокого лица, я понимаю, что какое-то из моих слов причинило ему боль.

Боль, что подобно уродливому шраму, на мгновение поднялась со дна на поверхность, но безумие ослепило меня, требуя выплюнуть рвущиеся из моих разбитых глубин эмоции, поэтому совершенно не заметила этого. К тому же я врала. Потому что я не ненавидела Мелоди. Завидовала? Да. Хотела оказаться на ее месте? Всегда. Но не ненавидела.

Сейчас я это точно осознаю. Она просто не заслуживала ни единой капли ненависти, которой был затоплен весь мир вокруг нас. Мелоди была воплощением доброты, солнцем среди всей темноты, просочившейся в наши души, но только не в ее. Ей удавалось заставлять людей улыбаться и чувствовать себя счастливыми, даже его. А мне недоступно это. Я злодейка на ее фоне. И даже сейчас завидую ей. Потому что она по-прежнему остается той самой трещиной, которую этот мужчина не в силах срастить. Забыть и излечить себя от боли, делающей Эзио слабым и уязвимым. И его реакция на мои слова лишь очередное доказательство.

Доказательство того, что он все еще ее любит, и того, что это до сих пор задевает меня.

Черт, черт, черт! Хлопаю ладонями по матрасу и тут же стискиваю в кулаке простынь. С силой сжимаю челюсти, наивно считая, что этим смогу заглушить то, чего я не хочу. Больше не хочу.

Не желая больше ощущать себя ненужным серым пятном в своей же голове, я поднимаюсь на ноги, на этот раз осторожно и медленно. Хотя внутри меня все кипит, плавится и сворачивается в единое месиво. Но я рада тому, что хотя бы головокружение практически сошло на нет, а сытый желудок позволяет мне почувствовать себя капельку лучше. Несмотря на то, что это не так. Мне не лучше. Мне чертовски хуже. Из-за его гребаной заботы, которая с восходом солнца превращается в ложную пыль.

С каждым шагам по мрачным коридорам этого дома отвращение подкатывает к моему горлу.

Каждая чертова стена, картина, дверь и даже тяжелые темно-синие жаккардовые шторы. Все! Я не могу находиться здесь и не испытывать этого сокрушительного чувства. Это не дом, это мой личный ад.

Но когда я дохожу до лестницы, над которой висел портрет моей сестры, из моей груди вырывается вздох. Его нет. Он исчез! Оставив после себя лишь темный прямоугольник, напоминающий о том, сколько лет картина с ангелом провисела в этом доме. Боже мой… что я наделала?! Зачем все это наговорила ему? Я ведь не такая, как он. Мне не нужно причинять людям боль, чтобы почувствовать себя лучше. Но в этот раз я почувствовала.

Тут же пускаюсь прочь, не замечая, как с каждым шагом дыхание начинает причинять жгучую боль, а слезы размывать все перед глазами. Я словно пытаюсь убежать от того, что уже вросло мне под кожу, как ржавая коррозия — в скалу. Мне нужно в душ. Мне нужно смыть с себя все, что я сейчас чувствую. Я грязная. Дефектная. Ужасная!

Всхлип с прерывистым рыком вырывается из меня, эхом разлетаясь в пустынном коридоре, пока я быстро перебираю ногами в свою комнату, на ходу вытирая слезы с глаз, будто это чертовски раздражающие меня осколки.

Но прежде, чем потянуться к винтажной дверной ручке, чтобы зайти в комнату, я замираю с дико колотящимся в груди сердцем и поворачиваю голову в сторону, заметив в конце коридора распахнутую настежь дверь.

Дверь, которая все эти годы была под замком.

Сглотнув, я делаю череду вздохов и меняю свои планы, чувствуя, что направляюсь в самый мрак. Но остановиться не могу, я должна узнать, что было столько лет скрыто от меня, от всего дома. Вот только мое желание в очередной раз сбывается самым жестоким образом.

Потому что, заглянув за открытую дверь, я попадаю… в детскую комнату, выкрашенную в пастельные цвета, с кроваткой и балдахином, и кучей мягких игрушек, посреди которых я обнаруживаю то, что простреливает меня прямо в сердце, разрывая его на кровавые ошметки.

Эзио. Он стоит на коленях, держа в руках маленький голубенький чепчик. Бог мой… Накрываю рот ладонью, чтобы не выпустить звук поражения. У них был ребенок? Еще сильнее сдавливаю ладонью рот, глотая горечь, рвущуюся наружу. Зачем… зачем я сделала это?.. В груди что-то щелкает, и жгучая агония расползается прямо по моим венам. Его плечи тяжело вздымаются, очень тяжело, настолько, что, кажется, я физически ощущаю его боль. Пока он не поднимает голову. Медленно. Пугающе медленно. Когда наши взгляды сталкиваются, я вздрагиваю от того, что вижу в потухших, когда-то голубых глазах.

Старая уродливая боль. Она вырвалась из него наружу. Из-за меня.

Словно замерзшая под тяжестью его ледяных глаз, не могу даже вдоха сделать, а пальцы настолько крепко сжимают дверную ручку, что я практически их не ощущаю из-за онемения.

Я жалею, что посмотрела на него. Жалею, что поддалась глупому любопытству и пришла сюда. Ведь все, что сейчас происходит внутри… все это из-за того, как он смотрит на меня, заставляя испытывать какое-то первобытное чувство вины. Боль и желание исчезнуть. Саморазрушение. Вот, что сейчас происходит со мной. А может быть, и с ним. И я уже собираюсь сбежать от уничтожающей меня картины, но замираю как вкопанная, когда слышу:

— Меня не было рядом, когда твоя сестра истекала кровью. В полном одиночестве.

Его хриплый, едва слышный голос, лишенный любой эмоции, подобно ржавой бензопиле, разрезает сгустившуюся тишину. И меня вместе с ней. Но все же я нахожу крупицу сил, чтобы повернуться к сломленному горем мужчине.

— Никого не было, — Эзио медленно качает головой, продолжая отламывать от моего остекленевшего сердца по кусочку своим бесчувственным взглядом. — Мэл сражалась один на один со страхом и приближающейся смертью нашего ребенка. — Его острый кадык дергается. — Я должен был быть рядом, но пришел слишком поздно.

Бог мой… Эзио делится со мной. Рассказывает то, что и сам много лет держал под замком. Но самое худшее не это, а то, каким равнодушным, с примесью арктического холода тоном он говорит. Это причиняет боль. И, возможно, мне было бы легче, увидь я в его глазах обвинение или ненависть за то, что я наговорила ранее, но ничего подобного там нет. Он не осуждает меня. С этим я и сама прекрасно справляюсь.

— В тот день мы потеряли ребенка, — челюсти Эзио дергаются, а голубенький чепчик исчезает в его сжавшемся кулаке, но вот голос… он по-прежнему звучит, как холодая сталь. — У нас должна была родиться девочка. — Не говори мне этого. Остановись. — Преждевременная отслойка плаценты... — удушливый смешок, — нелепый случай забрал маленькую Эсми. А вместе с ней он забрал и Мелоди. — Кривая ухмылка мужа причиняет мне боль. — Я потерял жену еще до ее смерти… Она просто сошла с ума. Мэл оставила меня раньше, чем ее тело превратилось в холодные останки.

Волна дрожи поднимается к горлу, и моя ладонь соскальзывает со рта, позволяя скрипучему звуку вырваться наружу.

— Эзио…

— Я хотел этого ребенка, Филиция. Мы оба его хотели.

— Перестань, — выталкиваю из себя по колючей букве. — Я... я не знала...

Наконец он выпускает меня из-под фокуса льдистых глаз, когда неспешно поднимается на ноги. Затем подходит к комоду и возвращает в верхний ящик чепчик, который сминал в кулаке. И, схватив с того же комода начатую бутылку виски, направляется на выход.

На мгновение мне показалось, что если не отойду в сторону, то он пройдет сквозь меня, напомнив мне, что я всего лишь призрак в его доме. Но Эзио останавливается, возвышаясь надо мной мрачной тенью. Пронзая насквозь смертельно опасным взглядом. Я даже не успела заметить, в какой момент он спрятал всю свою боль на самое темное дно. Туда, куда есть доступ только ему.

— Я говорил. Не стоит меня провоцировать, Филиция. То, что скрывается внутри, разочарует тебя, — Эзио заправляет локон моих волос мне за ухо с такой нежностью, что мне самой хочется взять кусок льда и перерезать себе глотку. А потом он уходит.

И как только холод его присутствия сменяется жгучей болью в груди, я срываюсь на частые вдохи.

Не в силах выдержать зловещих теней, окутывающих эту маленькую светлую комнату, я убегаю. Меня одолевает страх, что они настигнут меня, поглотят и задушат так же быстро, как и чувство вины. Не останавливаюсь ни на секунду, пока не оказываюсь в спальне, где беру первое попавшееся чистое белье и снова срываюсь с места. Дрожа всем телом и задыхаясь от разрывающих меня эмоций. И даже когда прячусь под теплыми струями душа, чувство вины никуда не исчезает. Поэтому я царапаю свою кожу, будто хочу содрать ее с себя вместе с тем, что уже пробралось гораздо глубже.

Желанное облегчение от теплого душа меркнет по мере того, как я просушиваю полотенцем кожу и влезаю в махровый халат, но окончательно теряется, как только я по пути на кухню замечаю в нашей спальне Эзио, сидящего на краю кровати и пьющего свое привычное пойло в тумане сигаретного дыма.

С минуту наблюдаю, как небрежно он подносит стеклянное горлышко к губам, а затем запрокидывает поникшую голову и совершает череду быстрых глотков. После этого Эзио сминает фильтр сигареты и запускается пятерню в черную копну взъерошенных волос. Почему мне так тяжело видеть, что мои слова сделали с ним? Почему забываю то, что он сделал со мной? Зачем пытаюсь принять правильное решение, позволяя чувству вины толкнуть себя на слабость? Я ведь всего лишь укусила в ответ, уязвленная своей болью. Причиненной им! Нет. Я должна уйти, потому что не хочу, чтобы он решил, будто я вернулась в нашу спальню, поддавшись его требованию. Хотя, после случившегося не думаю, что оно по-прежнему актуально. И тем не менее… я не ухожу. Вместо этого приближаюсь к нему и аккуратно забираю из мужских рук полупустую бутылку и сигарету. Последнюю я докуриваю под прицелом его уставшего взгляда исподлобья. Сглатывая терпкий вкус его губ. Горький и мрачный, такой же, как и весь этот мужчина. А потом тушу окурок прямо в бутылке.

— Если ты еще хочешь, чтобы я вернулась сюда, прекрати здесь пить и курить. Это наша спальня, а не кабак.

Сказав это, я остаюсь неподвижной, наблюдая за реакцией Эзио, лицо которого частично скрыто свисающими на лоб черными прядями, но естественно ничего не получаю. Разве что однобокую ухмылку, которая дает мне сигнал убраться прочь, но, как только я делаю шаг, меня останавливает крепкая хватка на запястье.

— Не уходи, — царапает он тяжестью своего голоса, отчего внутри что-то надламывается, и я оборачиваюсь, встречаясь с печально нахмуренным лицом мужа. — Не будет выпивки, — кивает, медленно прикрывая глаза, чтобы через мгновение затянуть меня обратно на самое дно мрачных ледников. — С сигаретами завязать не обещаю.

При чем здесь сигареты, Эзио?..

— Прости меня. Я не имела права так срываться на тебя, не зная правды, — говорю то, что должно загладить жгучий отпечаток тех проклятых слов, которые я бы хотела запихнуть обратно себе в глотку, если бы только была возможность отмотать время назад.

Слабая улыбка трогает его губы.

— В этом нет твоей вины.