Она принадлежит ему

18

Филиция

Не знаю, что будит меня первым: звук приближающихся шагов или тяжелый запах алкоголя вперемешку с табаком. А потом я ощущаю, как около ног прогибается тахта.

В этот момент что-то во мне шевельнулось. И это что-то оказалось первым признаком жизни среди бесконечных слез и медленно, по кирпичикам разрушающей меня боли.

Я даже не знаю, день сейчас или ночь, не знаю, сколько прошло времени, как снова оказалась в стенах отравляющего меня прошлого. Все превратилось в мутное пятно. Атрофировалось так же, как и мой разум. Я не ела с того самого утра в Норвегии, где позавтракала одним кофе. Хотя и желания к еде, если честно, за последнее время у меня не возникало.

Стоило закрыть глаза, и я видела Хансона, иногда Пен, вспоминала работу, к которой успела привыкнуть, и маленькую балетную студию, но все же большую часть моих мыслей и воспоминаний занимал Ханс, особенно тот вечер. Мы поссорились, после чего моя судьба снова оскалилась, отдав меня в руки монстру с холодными голубыми глазами. И я… я даже не смогла извиниться перед другом и попрощаться с ним. Но самое ужасное оказалось в том, что он совершенно не был обижен…

Я вспоминаю каждую деталь нашего последнего разговора и то, сколько боли и страха было во взгляде дорогого мне человека, а его голос… Я не могу перестать слышать его в своей голове. Он любил меня. А я не смогла дать ему и толику того, что он заслуживал больше, чем кто-либо в моем мире. И это убивало меня. Чувство вины, подобно леске, обвивало мое горло всякий раз, когда я вспоминала, что это из-за меня к его голове приставили дуло пистолета.

Нет. Это невыносимо…

Не в силах больше думать об этом, я зарываюсь лицом в подушку, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы. Потому что он здесь. А я не хочу давать ему ни малейшего повода зацепиться за мою боль. И эта боль разрастается в его присутствии с космической скоростью.

Глупая, почему ты до сих пор не можешь принять свою судьбу?

Все это время Эзио сидит неподвижно, однако меня раздражает то, что я невольно ощущаю рядом с ним. Но я по-прежнему пытаюсь сопротивляться этому. Не реагировать и не отзываться на мужчину, который был самым настоящим чудовищем.

У него есть удивительная способность вытаскивать истину из-под кожи, как и пропитывать своей атмосферой каждую молекулу воздуха. Именно это всегда делало меня эмоционально обнаженной перед ним. И сейчас делает. Только теперь я ненавижу его. И эта ненависть мешает мне дышать. Я буквально чувствую, как воздух покидает мои легкие. Кажется, еще немного, и я задохнусь от отравляющей близости.

В какой-то момент откидываю одеяло, которое он принес мне на следующее утро после побега из нашей спальни, и пытаюсь подняться. Вот только делаю это совершенно зря, потому что, как только отрываюсь от тахты, перед глазами все смазывается в одну палитру, и в следующее мгновение я чувствую его руки. Руки убийцы, прижимающие меня к мужской груди. И мне не нужно себе напоминать о том, что этими руками он убил моего отца, моего друга… и, возможно, мою сестру. Теперь я больше ему не верю. Более того, отказываюсь верить, что Эзио Торричели способен испытывать что-то вроде любви.

Отравляющий запах дорогого алкоголя, парфюма и табака вызывает у меня приступ рвоты, и мне до дикости необходимо оттолкнуть от себя источник, вызывающий этот побочный эффект. Но мне не хватает сил даже оторвать свою голову от мужской груди. Внутри которой бушует что-то похожее на сердце, только я знаю, что там его нет, вместо него дыра. Пустота. Черная и холодная.

Не знаю, сколько проходит времени, пока я беспомощно зажата в объятиях чудовища, но Эзио наконец усаживает меня на тахту и отодвигается на край, даруя мне свободу, и я с жадностью начинаю хватать ртом воздух.

Мне требуется пара минут, чтобы сфокусировать зрение на темном пятне, прежде чем все обретает четкие очертания. Господи, зачем я вообще его разглядываю?

Приподнявшись, отползаю к стене, но по-прежнему продолжаю изучать поникшую позу мужа. Эзио сидит, опершись локтями о колени, взгляд в никуда, дерзкие черные пряди свисают на глаза, а ладони с избитыми костяшками медленно трутся друг о друга. Приоткрыв рот, он проводит кончиком языка по нижнему ряду зубов, покачивая головой в такт немым мыслям.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу…

— Я хочу, чтобы ты ушел, — вырывается как-то сипло, и мне приходится сглотнуть, потому что кажется, что я не говорила целую вечность, и сейчас звук, вырвавшийся из моего рта, оглушает.

Мне не нравится, как присутствие этого монстра пробуждает во мне что-то жгучее, пробирающееся по венам прямо к замерзшему сердцу. Пробуждает к эмоциям, которых я не хочу. Я больше ничего не хочу, лучше сдохнуть, чем вернуться к прежней жизни, а точнее существованию.

— Ты должна поесть, — его голос прозвучал настолько хрипло и мрачно, что внутри меня все съежилось, будто к моим внутренностям пробирается огромный тарантул, грозя обвить глупое сердце в ядовитую паутину.

Даже в таком изможденном от голода состоянии моему пульсу удается достигнуть максимальных пределов. Я собираюсь послать его к черту, честно, пытаюсь, но в горле будто появилась какая-то преграда, не дающая пробиться ни единому звуку. Поэтому я лишь беспомощно открываю рот, чувствуя себя все более и более уязвимой, но все меняется, когда слышу следующее.

— Послушай, мы должны с чего-то начать, так не может продолжаться, твой организм находится на грани истощения.

Эзио, не поднимая головы, поворачивает ее, позволяя замерзнуть от пустоты, которая разверзлась в его ледниках.

— Я не хороший человек, Фел, и никогда не скрывал этого. Ты прекрасно знала, кто я, и понимала, что не могла просто взять и куда-то сбежать от меня. И все же ты это сделала, — он кивает несколько раз, — сделала, зная, на что я пойду, чтобы вернуть тебя.

Ублюдок! Я не знаю, откуда черпаю виток сил, но подрываюсь на колени чтобы прошипеть ему в лицо:

— Ты не имеешь права винить меня в том, что ты убийца!

Медленно, чертовски медленно, он царапает взглядом каждую искаженную гневом черту моего лица.

— Не имею. Но и не жди от меня раскаяния в содеянном. Потому что мне не жаль, Филиция. И, если бы мог, оживил бы придурка, поцеловавшего тебя, и убил его гораздо медленнее.

— Ты больной, — шепчу я, мотая головой, — больной на всю голову! — срываюсь на крик, прежде чем спрыгнуть с кровати и, черт возьми, тут же распластаться у его ног прямо лицом в пол… Блядь, мой нос.

Я хватаюсь за онемевшую от удара часть лица и пытаюсь свернуться калачиком, только слишком быстро меня отрывают от пола.

Гулкий рык врезается мне в макушку, когда мое тело грубо возвращают на тахту, только лечь не позволяют. Эзио впивается пятерней в мое горло, нависая надо мной, как огнедышащий дракон.

— Твою мать, — шипит он мне в губы, видимо, с трудом сдерживая желание то ли задушить меня, то ли поцеловать. Только не делает ни одного, ни второго. — Что, блядь, ты творишь? — его гневное дыхание с привкусом алкоголя и крепкого табака доставляет мне гребаное блаженство. Прикрываю глаза и ощущаю, как к горлу подкатывает истерический смех. Проклятье, я такая же больная.

Хватка на шее смягчается, а потом Эзио упирается своим лбом в мой, неспешно потираясь об него. Хочу отстраниться, когда его горячее дыхание врезается мне в висок, но почему-то не делаю этого.

— Еще раз встанешь с кровати в таком состоянии, — тяжело дыша, он облизывает свои губы, — и я, блядь, привяжу тебя к чертовой матери!

Судорожно сглатываю, снова и снова, желая избавиться от пульсации в горле из-за его близости и не задохнуться яростью, которая пытается зализать годы равнодушия от этого мужчины, пока что-то теплое не стекает мне на верхнюю губу. И от внимания Эзио это не ускользает. Ну разумеется нет.

Он отстраняется и внимательно всматривается в мое лицо, спускаясь взглядом ниже.

— У тебя кровь, — касается большим пальцем моей переносицы, а меня от неожиданного порыва нежности выворачивает наизнанку, и я тут же бью его по руке.

— Не смей меня трогать! — вырывается из меня на выдохе.

— Я мудак, Фел, но меньше всего хочу, чтобы ты продолжала вредить себе.

Мой подбородок начинает дрожать, и я вытираю с него кровь рукавом пижамы, изо всех сил пытаясь игнорировать омывающую меня изнутри злость, обиду и отчаяние. Он не должен мне этого говорить, так же как и я не должна реагировать. Мне плевать, он никто. Никто!

— Убирайся!

Челюсти Эзио сжимаются.

— Я принесу лед и твой пропущенный обед. Не вставай, если не хочешь, чтобы я привел свое обещание в действие.

Делаю спасительный глоток кислорода и приближаюсь к его лицу, не боясь запачкать белоснежную рубашку мужа кровью, когда сжимаю накрахмаленный ворот в кулак.

— Оставь меня в покое, если не хочешь, чтобы я ночью выковыряла твое сердце вилкой.

Эзио выпячивает нижнюю губу, склонив голову набок, и на несколько долгих минут сосредотачивается на моих глазах, а потом губах, прежде чем убрать мою руку и подняться, продемонстрировав мне одну из своих волчьих ухмылок.

— Черт возьми, — Эзио протягивает руку и, поймав мой непослушный локон, потирает его между длинных пальцев, — не останавливайся, женушка.

С этими словами он уходит, оставляя меня в полнейшей прострации от смены его настроения. Я даже не замечаю, как мое дыхание начинает набирать опасную скорость. Что за чертовщина?