Она принадлежит ему

37

Эзио

Филиция все еще не доверяет мне. Пусть и отрицает это. Точно так же, как и не может принять моего подарка, несмотря на то, что твердит обратное. Однако прошла уже целая неделя после того, как я вручил ей ключ от студии, но она ни разу к нему не прикоснулась. А в студии так и не прозвучало ни одного звука, хотя бы отдаленно намекающего о ее занятии.

Я даже лично съездил с ней в магазин, чтобы она выбрала себе пуанты, у которых потом вырезала заднюю часть стельки, перешила ленты и процарапала подошву. И если последние два изменения были внесены для удобства, то безжалостное вырезание важного элемента поддержки стопы осталось для меня непонятным.

Это был единственный раз, когда моя жена зашла в студию. Она сидела на полу посередине зала. В полной тишине, нарушаемой лишь специфическим хрустом.

Филиция не закрыла дверь и совершенно не заметила моего присутствия, подарив мне возможность полюбоваться, с какой воинственностью она боролась с подошвой пуант. А на мой вопрос, зачем она это сделала, Фел, немного подумав, ответила:

— Когда-то я увидела, как Мэл делает то же самое, а потом она рассказала мне, для чего такая уловка нужна.

Но сегодня что-то изменилось. И дело не только в аромате свежих цветов, что теперь оплетают кованые перила лестницы, ведущей на второй этаж. Подобные перемены очень пришлись по вкусу Нагайне и, если присмотреться, то можно увидеть переплетенное среди зелени листьев тигровое тело питона.

Скольжу пальцами по гладкой коже питомца, пока поднимаюсь наверх. Туда, где все отчетливее слышится мелодия, мягко разливающаяся по всему дому.

— Добрый вечер, синьор Торричели, вы сегодня рано. Подать ужин?

Скидываю пиджак приветствующему меня дворецкому.

— Я не голоден, спасибо, Альваро, — ослабляю галстук и стремительно направляюсь туда, откуда и доносится музыка, которую этот дом не слышал долгие годы.

Нетерпеливо прохожу через длинный коридор, декорированный яркими живыми цветами, что особенно выделяются на фоне кремовых стен и не вызывают желания задержаться в нем дольше положенного. Еще немного, и внутри меня расцветет гребаная пеларгония. Вот только единственный запах, для которого я готов вырезать место в своих легких, это аромат ее кожи.

Признаюсь, привыкнуть к новому интерьеру дома и к тому, сколько теперь света в него попадает, непросто, черт возьми. Порой у меня даже закрадывается подозрение, что Фел нарочно издевается надо мной, ведь, помимо оранжереи, вместо плотных штор теперь у нас панорамные витражные окна. Но по великодушию моей жены в доме все же остались места, где я могу чувствовать себя более комфортно. Спальня. Обеденная зона. И мой кабинет.

Усмехнувшись нашим обоюдным изменениям, качаю головой и берусь за ручку, слегка приоткрывая дверь, но по какой-то причине останавливаюсь. И эта заминка беспокоит меня, ведь обычно я никогда не отказываю себе в том, чего хочу. Однако, если бы Филиция не желала гостей, то заперла бы ее на ключ, чего она не сделала.

А стоит мне зайти внутрь, как я тут же оказываюсь в плену сольного танца Фел. И пусть мне не видно ее лица из-за выбившихся прядей золотистых волос, я могу наслаждаться видом стройного тела и хрупких плеч, которые способны выдержать рыцарские доспехи. Воительница с глазами цвета летнего неба.

В этом вся прелесть Филиции.

Она борется даже с музыкой. Диктуя той свои правила.

Порхает, как маленький мотылек, вокруг кусающих его языков пламени, вот только под уязвимостью тонких крыльев скрывается еще больший огонь.

Она то поднимается на носки и выгибает спину, то поворачивается на одной ноге, позволяя мне проскользить взглядом по лентам пуант, плотно обернутых вокруг миниатюрных икр. Настолько плотно, что, мне кажется, атласные ленты вот-вот окрасятся каплями крови. Словно Филиция нарочно хотела наказать себя в этом танце.

Подобное восхищает и уничтожает одновременно, но то, как неистово вздымается ее грудь, вызывает внутри меня лишь более темное желание обладать ей. Желание, вопреки которому я должен остановить Фел и позволить ей отдышаться. Только ни один из нас не делает и шага друг к другу.

Она, потому что сейчас пытается убежать от самой себя.

А я, потому что не могу лишить себя ангельской красоты, растворяющейся в мрачном безумии танца. Он полностью соответствует моей любви к этой девушке.

И вместо того, чтобы остановить ее, я снова смотрю, как она выгибает спину, демонстрируя свою изящную шею и ключицы, блестящие от пота, когда Филиция вытягивает руки над головой, а после вместе с прыжком ускользает и начинает кружиться в чистом безумии.

Я больше не слышу музыки, потому что каждое новое движение Фел кричит намного громче. Вращение, прыжок и снова вращение. Ее глаза плотно закрыты, а на напряженном лице звучит столько боли, словно она проживает сейчас в своей голове другую жизнь, не менее печальную, чем эту. Но в следующее мгновение одним взмахом руки снимает всю тяжесть танца и падает на колени, чтобы вновь вскочить на пуанты и завладеть всем вокруг, вплоть до мельчайших крупиц воздуха.

Секунда нежности, и вновь ее движения становятся агрессивными. Суровыми. Бесконтрольными. Она, подобно мрачной тени, заполняет собой все пространство, не позволяя просочиться в свой танец даже малейшему сиянию дня. Кругом ночь. И вместо солнца — луна. Свет которой гаснет одновременно с танцем, когда я выключаю музыку, и Фел свободно падает, напоследок взмахнув своими руками, как крыльями.

Она знает, что не одна. Поэтому мои аплодисменты не сбивают ее с толку.

Филиция принимает их с совершенной элегантностью.

Но в какой момент она заметила меня? И повлияло ли мое присутствие на энергетику танца? Ведь если бы она следовала музыке, то должна была быть перышком, а не тенью, оставляющей за собой кровавые следы.

Фел поднимается и, по-прежнему не глядя на меня, пытается отдышаться.

Но я не хочу давать ей эту возможность.

Сглотнув тяжесть, сковавшую горло, я двигаюсь с места и через пару шагов становлюсь позади Фел. Подцепив выбившуюся прядь волос, медленно потираю локон между пальцев, прежде чем вдыхаю его цветочный запах и встречаюсь в зеркале с ее взглядом, от которого за грудной клеткой разрастается неприятное жжение. Что, блядь, с ней такое?

Дыхание становится глубоким, и мне требуется все силы, чтобы не прийти в ярость от того, что блестит в ее глазах вместе с гребаными слезами.

— Мы правда разные? — шелестит едва слышно, прерывисто хватая ртом воздух.

Вот оно что.

Не считая нужным отвечать на глупый вопрос, я склоняюсь и прижимаюсь губами к ее шее, чтобы оставить один укус.

— Что ты…

А затем еще один, пробуя соленую кожу на вкус.

Фел ахает и дергается, но я удерживаю ее на месте, расположив ладони на бедрах. Они обретают здоровую форму. И мне это нравится. Ее худоба была для меня больным напоминанием о том, как я собственноручно уничтожал свою жену. К черту, я не собираюсь возвращаться туда, куда она так упорно бежит. И мне непонятно почему. Если причина в этой студии, я завтра же сожгу ее к херам собачьим.

Тут же избавляюсь от гнусных мыслей, сжав манящие бедра крепче и облизав ее кожу языком более требовательно. Она великолепна на вкус. Соль. Терпкость и натуральная сладость женского тела.

Сначала Филиция не отвечает мне, но когда я добираюсь до ее сосков, выпирающих сквозь тонкую ткань спортивного топа, и сжимаю их между пальцев на фоне очередного укуса, она приоткрывает губы и испускает стон.

— Прекрати думать, Фел, — поднимаю руку, чтобы поддеть пальцем одну бретельку топа и снять с плеча, после чего оставляю мягкий поцелуй за ухом, вынуждая ее запрокинуть голову и на мгновение расслабиться в моих руках. — Я хочу только тебя.

Бросаю взгляд в зеркало и жду, когда она сфокусирует васильковые глаза на мне.

— Я вижу только тебя, — вкрадчиво шепчу я и замечаю, как ее дыхание учащается, а шея покрывается красными всполохами от моих укусов. Возможно, еще от смущения. Это мне нравится не меньше. — Чувствую только тебя, — снимаю вторую бретельку, но она останавливает меня.

— Эзио, перестань… Я вся мокрая, — трясет головой и бормочет, пытаясь высвободиться из моей хватки, но я не обращаю внимания на это, покусывая ее нежную кожу и снова находя пальцами чувственные соски, чтобы причинить им легкий дискомфорт. Проклятье. Я уже твердый. — Мне… мне нужно в душ.

— Ты знаешь, что тебе сейчас нужно. Мы оба это знаем, — я подталкиваю ее к станку. — И это не чертов душ, — выдыхаю с рычанием и заставляю Фел схватиться за поручень, укусив ее за плечо сильнее разумного.

С минуту она борется за возможность дышать, прежде чем решается посмотреть на нас в отражении.

— Что ты задумал? — произносит с придыханием, но тут же всхлипывает, когда я помогаю ее маленькой заднице почувствовать свои намерения. Я изголодался по ней.

— Ничего, кроме того, в чем ты нуждаешься. И ты не должна мне мешать.

С этими слова я подцепляю резинку легинсов и спускаю их ниже ягодиц, вынуждая Фел перенести вес на руки и с прерывистым вздохом склонить голову. Не мешкаю и то же самое проделываю с атласными трусиками. Она даже не пытается остановить меня. Да и к чему это лживое сопротивление? Ведь мы с ней оба знаем, что нам это нужно. И с этого дня я больше не предоставлю ей времени побыть наедине с собой. Это только все чертовски усложняет, потому что она забивает свою голову совершенно не нужными вещами. И если ей требуется мой член, чтобы приводить мысли в порядок, что ж, я готов давать его столько, сколько потребуется.

— Посмотри на нас, — требую, склонившись к уху Фел, и шиплю сквозь зубы от облегчения, когда дергаю ширинку и высвобождаю свою твердокаменную эрекцию.

Я провожу по пульсирующей длине ладонью и, сжав в кулак, с гортанным звуком направляю головку члена в теплую влагу складок, тут же получая от Фел тихий стон.

Секунда, и она подчиняется, поднимая затуманенный поволокой взгляд на нас. Блядь, ничего привлекательнее не существует, чем этот взгляд.

— Посмотри на нас и запомни, что так будет всегда. Ты и я.

Я толкаюсь бедрами так резко, что Фел вскрикивает, но я глушу этот крик, проникая в ее жаркую плоть глубже, и со стоном ударяюсь лбом о ее плечо. Проклятье, она идеально чувствуется. И я хочу запечатлеть это чувство внутри себя навечно.

На мгновение мы так и замираем, с трудом хватая сгустившийся вокруг нас воздух. А потом я выхожу и снова проскальзываю в тугие стенки, разрушая тишину ее гортанным криком. Блядь, то, как она, утонченная и миниатюрная, стонет на моем члене, отдельный вид искусства.

Одним движением сдергиваю топик вниз и, сжав ее сиськи в ладонях, совершаю еще один толчок с такой силой, что мои бедра шлепаются о ее задницу, и Фел запрокидывает голову. Еще раз и еще, заставляя забранные волосы распадаться золотистой копной все больше и больше, каждый раз, когда моя жена выгибается от столкновения наших тел.

Каждый раз, когда мои пальцы выкручивают ее соски.

С потребностью. Жадностью. И собственничеством, что заставляет ее хныкать и выпрашивать большего.