Она принадлежит ему

25

Филиция

— Синьора, — меня будит чей-то голос, но я его игнорирую. — Синьора Филиция, проснитесь, — голос звучит уже громче, только у меня не хватает сил открыть глаза, но все же я это делаю, когда сильные пальцы смыкаются на моем плече, и тут же подрываюсь, замечая напряженное лицо Киро.

Он быстро убирает от меня свою руку и увеличивает дистанцию, будто боится, что за его вольность ему ее отрубят.

— В чем дело, Киро? — спрашиваю немного раздраженно от испуга, поправляя съехавший с плеча халат.

— Босс… — Его челюсти сжимаются. — У него приступ, и вы нужны ему.

Мое сердце тут же сжимается, превращаясь в месиво кровавых осколков. Господи... Провожу дрожащими ладонями по волосам, окончательно избавляясь ото сна. Столько лет прошло… я совершенно забыла, когда меня в последний раз будили с этой просьбой. Но прийти к нему означает снова стереть себя с лица земли и надеть маску Мелоди. Снова позволить ему называть себя ее именем и каждый раз при этом разбиваться вдребезги. Потому что в такие моменты он не видит меня, а я снова почувствую себя ничтожеством, которое наутро забудут.

С трудом сглатываю, прежде чем посмотреть на Киро и произнести осипшим голосом:

— Мой муж болен, Киро. Вызывайте врача. — Качаю головой, ощущая, как волна слез уже грозит задушить меня. — Мне нечем ему помочь.

С этими словами я забираюсь под одеяло и отворачиваюсь, желая, чтобы Киро как можно скорее убрался из комнаты. Он, видимо, в шоке от моего отказа настолько, что его удаляющиеся шаги раздаются только спустя минуту, а потом следует мягкий хлопок дверью. Я остаюсь одна в звенящей тишине на скормление одичавшей совести, которая будет отрывать от меня по куску, пока он умирает там без меня в агонии своего прошлого.

Но я не прошлое. Я настоящее. Я Филиция. И я больше в этом не участвую.

***

После ухода Киро у меня так и не получается заснуть. И дело даже не в шуме, доносящемся из глубин дома. Хотя отчасти он тоже виновник моей бессонницы. Но нет, причина, конечно же, в другом. Она где-то в глубине моего изувеченного сердца. Что-то больное и уродливое бьется там подобно ржавой игле, напоминая мне о том, что где-то в холодных стенах этого дома мучается он. Один на один с тенями прошлого. Нуждающийся в том, кто поможет ему вынырнуть на поверхность и сделать первый вдох свободы.

Вот только ему никто не поможет.

А самое ужасное в том, что все это время я задыхаюсь вместе с ним. Потому что стоит мне прикрыть глаза, как перед ними появляются картины, которые душат меня.

Мне трудно дышать, будто я чувствую вину за то, что оставила его.

Несколько раз моргаю, словно пытаюсь избавиться от образа мающегося мужа, и только потом замечаю на часах 3:15 ночи. Переворачиваюсь на спину и, запустив пальцы в волосы, теряю протяжный вздох.

Это продолжалось три часа.

Три часа агонии, душевных метаний и истошных криков мужа. Они сводили меня с ума настолько, что я ощущала себя собакой, которая сидит на цепи и предчувствует приближение волка к деревне. Которая предчувствует свою погибель, будто ее вот-вот сорвут с привязи и растезают в клочья. И у нее нет шанса сбежать. Она мечется из стороны в сторону, ожидая своей неизбежной участи. Как и я, когда не желала слышать адских звуков, стискивая зубами подушку, сминая ее до боли в пальцах, лишь бы не сорваться к нему. В самую пасть зверя, чтобы избавиться от мучений…

Свесив с кровати ноги, разминаю ноющую шею и собираю волосы в хвост, завязывая их узлом. Затем поправляю халат и направляюсь на кухню. Мне нужно выпить. И желательно что-нибудь холодного и покрепче. Поэтому, нашарив в шкавчиках в полутьме бутылку бурбона, бросаю в стакан пару кусочков льда и заливаю их янтарной жидкостью. А когда беру прохладный стакан в руки, прижимаю его к своему лбу и сглатываю. Как же я устала…

И вроде бы сегодня я впервые за долгое время ощущаю хоть какие-то потребности и нахожу в себе силы находиться в вертикальном положении более пяти минут, тело все еще ломит от тяжести. Не знаю, когда приду в норму, и алкоголь не лучшее решение, но мне нужно перевести дыхание, я замучила себя самоедством. Ведь, помимо мужа, меня все еще гнетет мысль о Джии и невозможности связаться с ней. Пока у меня даже телефона нет.

Знает ли она, что Эзио нашел меня? Хотя актуальнее задать вопрос, знает ли Эзио об участии в моем бегстве нашей давней подруги? Это я собираюсь выяснить в ближайшие дни лично у Эзио.

Обхватываю край стакана искусанными губами и делаю обжигающий глоток, прикрывая глаза от соблазнительного бряканья льда о стеклянные стенки. Меня всегда манил этот звук. И я всегда слышала его в этом доме, после которого обычно следовало чирканье колесика зажигалки. Я бы тоже сейчас не отказалась от сигареты…

Я уже почти делаю следующий глоток, как он встает поперек горла, а стакан с лязгом возвращается на мраморную столешницу. Начинаю громко закашливаться, не отводя взгляда от мрачной фигуры Эзио.

Череда вдохов помогает мне успокоить саднящее горло, но не сердце, которое замирает, дрожа под ребрами. Потому что свет, проникающий от луны в кухню, помогает мне разглядеть пошатывающееся тело мужа, в руках которого практически пустая бутылка виски, а его некогда белоснежная накрахмаленная рубашка небрежно выпущена из брюк и запачкана каплями крови.

Он стоит, опершись одной рукой о выступ стены, позволяя мне проследить взглядом путь до разбитых костяшек и обратно до пугающе спокойных глаз. Сейчас он действительно пугает меня. И судя по тому, что я вижу в его взгляде, мне стоит убраться как можно дальше, но мое истыканное совестью сердце начинает скрестись к нему и скулить, вымаливая прощение, как пес, сбежавший от хозяина на охоте.

Уйти. Мне просто нужно уйти.

Но вместо этого я уже шагаю к нему и аккуратно забираю из рук бутылку алкоголя, опускаю ее на пол и осмеливаюсь заглянуть в изможденное от мук лицо мужа. И снова я ощущаю этот взгляд, смотрящий сквозь меня, от которого позвоночник сводит холодными мурашками. Вблизи мне удается разглядеть его пустые зрачки, превратившие голубые глаза в черные дыры. А потом замечаю под носом белые следы, свидетельствующие о том, как он пытался избавиться от удушливых видений. Так не может больше продолжаться. Если Эзио не прекратит, у него есть все шансы отправиться следом за своей погибшей бывшей женой.

И казалось бы, это могло стать лучшим исходом для меня. Своего рода освобождением, но что я могу знать об этом? Как могу желать ему смерти, если не могла вынести и трехчасовой пытки, когда он молил о помощи? Никак. Это невозможно. И пусть я выдержала и не пришла к нему, но это не отнимает того, как я завишу от его боли. Не помогает мне избавиться от нездоровой связи с ним. Этот дефект слишком глубоко въелся внутрь меня. Ему плохо, а у меня нет и малейшего желания признаться себе в том, что он заслужил этого. Ведь если признаюсь в подобном, чем я буду лучше?

Судорожно втягиваю воздух и сглатываю, ощущая свербящее чувство в груди. Я чувствую это. Чувствую его обреченность, эхо боли и отчаяния. Они еще слишком свежи на его лице, и я пытаюсь стереть эту маску мученика, когда нежно дотрагиваюсь до его щеки костяшками пальцев и провожу по ней.

— Посмотри на меня, Эзио, — шепчу я, вытирая большим пальцем следы кокса под его носом, а потом снова обнимаю его щеку ладонью, впервые ощущая на ней легкую колючую щетину. — Эзио… — Качаю головой, прикусывая дрожащую губу. — Я здесь. Посмотри…

На миг уставившись на меня, Эзио позволяет мне заметить какой-то блеск в своих глазах, следом за которым я вижу дергающийся кадык. Он будто вырывается из кокона, что душил его в уродливой темноте. А теперь, часто и тяжело дыша, Эзио прижимается к моему лбу своим и начинает рвано хватать ртом воздух.

Такой уязвимый…

Прикрываю глаза, позволяя слезе сочувствия процарапать по щеке.

— Дыши, — шепчу тихо-тихо. — Я здесь. С тобой.

Эзио отшатывается от стены, чтобы заключить мое лицо в шероховатые ладони и сжать его до дрожи в руках.

— Не уходи, — хрипит не своим голосом, потираясь лбом о мой. — Не оставляй меня больше.

Имя. Назови имя. Я должна знать, что он говорит это мне…

Поглаживая большими пальцами, Эзио медленно хрипит:

— Я пытался не проводить параллель с тем, как вы похожи с Мел, и мне стоило дать себе время после ухода твоей сестры. — Дыхание перехватывает, когда я понимаю, что все это время здесь, стоя на кухне, он видел меня. — Жаль, что я этого не сделал. — Эзио отстраняется, показывая на своих губах кривую усмешку. Больную и уставшую. — Я поторопился, — он вытирает очередную ускользнувшую от меня слезу большим пальцем, все еще удерживая мою голову так, будто, если отпустит, я упаду. — Я допустил много ошибок и недостойно относился к тебе, ослепленный собственным горем. — Он тяжело сглатывает, а затем неспешно облизывает нижнюю губу и продолжает: — Мне жаль, Фел… — кивает, — жаль, что тебе пришлось столкнуться с той частью меня, которая погрязла в холодной темноте. Эта темнота овладела мной с того самого момента, когда мне прислали твою сестру в коробке. — Мороз мурашек охватывает мой позвоночник. — Волосы, — он с печалью в голосе проводит по моим медным прядям, — глаза и голос… Ты так напоминала мне о ней, Фел, что вы обе смешались в моей голове… Я потерял связь, кто из вас реален. И то, от чего я пытался оградить тебя, постигло меня самого. Я заставлял себя отстраниться от тебя. Не видеть и не слышать. Вот только каждый раз ты находила способ разрушить все барьеры, когда тени прошлого душили меня. Мое спокойствие. Контроль. Они трещали по швам, а ты не прекращала бороться за то, чтобы я увидел, наконец, тебя. Однажды нам обоим стоило бы остановиться. — Пауза. — Разумеется, мы не ищем легких путей. — Эзио сжимает челюсть, и я сглатываю в такт этому движению. — А потом ты перестала бороться. Исчезла. И не вернулась ко мне, даже когда я нуждался в тебе. Сегодня. И последние два года. Я задыхался без тебя, Филиция.

Я судорожно втягиваю воздух и закусываю губы, чтобы не упустить звук поражения. Я столько лет ждала этих слов…

Эзио убирает от моего лица ладонь и обхватывает мое запястье, чтобы поднять его и прижать к своим губам местом, где татуировка:

— Прости меня, мотылек…

О, Боже… Скрипучий звук рыданий ускользает от меня, и я дергаюсь, мотая головой из стороны в сторону.

— Я знаю, что не вправе просить у тебя этого, но прости… и вернись ко мне.

Вернись ко мне.

Прости меня.

Я даже не знаю, что именно простреливает мое сердце сильнее.

Видеть Эзио таким уязвимым и разбитым — это какая-то адская пытка. Раньше непреклонный, жесткий и холодный, как глыба, сейчас он растоптанный и разорванный в клочья собственноручно. Пальцы скручивает от того, как безжалостно старые обиды и боль, принесенные им, прорастают сквозь меня кривыми корнями, подбираясь прямо к шее, чтобы удушить, если я протяну ему руку помощи. Но как я могу проявить черствость, глядя на его искаженное муками лицо? Никогда прежде не показывающий мне эмоций, сейчас он распят передо мной. Ждет своего приговора. Вот только кто бы знал, что даже после всего пережитого его боль родная для меня. Я чувствую ее и страдаю вместе с ним. И не могу быть ему судьей.