Она принадлежит ему

19

Пятый день. Черт, эта женщина сведет меня с ума своей голодовкой. Вчера я приказал себе не появляться в гостевой комнате. И это было одно из самых верных решений за последнее время. Нам обоим нужна передышка, потому что ни она, ни я не были в адекватном психологическом состоянии, к тому же пустые тарелки, которые выносили от нее, слегка успокоили мое нетерпеливое раздражение.

Я даже поверил в то, что голубоглазая валькирия сложила оружие и пошла по тропе примирения. Пока не наткнулся на кучку еды под ее окном, когда вышел покурить на балкон сегодня утром. Дрянь. Снова изводит меня. Такими темпами я сопьюсь или сойду с ума. Одно из двух. Две крайности, которые в принципе меня бы устроили, если бы я не начал желать капризную женушку, которая все еще, как оказалось, что-то испытывает ко мне, хоть и старательно скрывает это под налетом ненависти. Но как же она ошибается, забывая о том, что любовь и ненависть идут рука об руку. Где есть одно, там обязательно появится и второе.

Схватив с кухни приготовленный для Филиции поднос с едой, я кивком отправляю экономку прочь. Я специально нанял ее, подумав о том, что в компании женщины моей жене будет комфортно, но мой благородный жест был послан к чертовой матери. Как и я сам.

Захожу в гостевую комнату без какого-либо предупреждения, что вынуждает тельце на кровати вздрогнуть. Правда, ей не хватает сил на то, чтобы так же быстро подняться и увидеть причину своего беспокойства.

Поставив поднос на прикроватную тумбу, я беру жену подмышки и усаживаю на подушки как тряпичную куклу. Она слишком истощена, чтобы хоть как-то воспрепятствовать мне. И это буквально приводит меня в ярость. Какого черта она с собой делает?!

Но как только я включаю торшер и в полной мере вижу представшую передо мной картину, моя злость сменяется чем-то другим, удушающим и скапливающимся неприятным чувством в груди, которую мне тут же хочется потереть, чтобы избавиться от дискомфорта под кожей.

Ее лицо, уставшее и изможденное, с заметными синяками под глазами, пересохшие потрескавшиеся губы и впалые щеки, а вместо двух зеркально голубых озер я вижу потускневшую пустоту.

Передо мной живой мертвец, и мне приходится втянуть в себя воздух до жжения в легких. Все повторяется… Твою мать. Мое проклятье оживает вновь, чтобы стереть меня с лица земли. Я делаю новый вдох. Но, не получив облегчения, повторяю это вновь и вновь, пока в моей голове что-то не щелкает, после чего меня отшвыривает на много лет назад. Туда, где на ее месте была Мелоди.

ВОСПОМИНАНИЕ

После того как врачи подтвердили, что жизни Мелоди больше ничего не угрожает, я забрал ее домой. Я наивно полагал, что весь ад остался позади, в стенах больницы, где нам принесли нашу дочь только для того, чтобы мы попрощались с ней. Мать вашу. Они даже завернули ее в детское одеяло и надели чепчик с желтыми цыплятами. Проклятье… Этот чепчик Мел показывала мне после очередного похода по магазинам. Она настояла на том, чтобы взять приготовленные в роддом вещи для выписки, и я согласился с ее решением, но слишком поздно понял, насколько это было жестоко.

Черт возьми, это был уже маленький человек, с ручками, на которых было по пять крохотных пальчиков, на них даже уже были ноготки, с прекрасным личиком и маленьким носиком, крылья которого не шевелились, как не двигались и прикрытые глаза. Интересно, какого они были цвета? А потом я переключился на сжатые губки, похожие на бледный бантик…

В какой-то момент это сумасшествие зашло слишком далеко, и на мгновение мне даже показалось, что они вот-вот разомкнутся и из них вырвется плач, которого так ждала моя жена. Но этого не случилось.

Впервые я ощутил влагу в собственных глазах. То, что так привычно для обычных людей и абсолютно недоступно для меня. До этого дня. Но так и было, я действительно позволил себе эту горечь с привкусом соли, когда встал на колени и взял крохотную ручку в свою ладонь, чтобы провести большим пальцем по бархатистой коже.

Я проделал то же самое и с аккуратными чертами маленького личика, неспешно исследуя брови, щечки и носик дрожащим пальцем. И с каждой секундой я все больше желал узнать цвет ее глаз. Желал увидеть, как эти маленькие ножки сделают первый шаг, а миниатюрные губы произнесут заветное первое слово. Каким бы оно было?

Черт, черт, черт…

Я отшатнулся и тяжело задышал. Я готов был каяться Богу во всех своих грехах, в каждом содеянном дерьме, лишь бы он сжалился и не наказывал из-за них маленькое, ни в чем неповинное создание. Плод большой любви. Нашей любви с Мел. В тот момент я понял, насколько хотел стать отцом, как сильно хотел позволить чему-то такому совершенному любить себя и отдавать свою любовь в ответ. Но мои слезы были тихими, и их никто не услышал. Таким же тихим было молчание моей жены, посмотрев на которую, я не увидел ничего, кроме пустоты. Она не плакала, не истерила, ничего. Только смотрела на сверток, вложенный ей в руки.

— Она прекрасна, — голос Мел эхом раздался в тихой палате, а потом она наклонилась и поцеловала маленького ангела в лоб. — Как мы ее назовем? — шепотом спросила она, не глядя на меня, и в тот же миг мое сердце разорвалось на кровавые ошметки. Мел не плакала, потому что считала, что ребенок на ее руках жив. Боже…

Я сглотнул.

— Мел, — мой голос прозвучал мертвецки холодно. — Мы должны вернуть ребенка… он мертв… они не смогли спасти его…

Моя жена тут же прижала сверток к своей груди и прошипела, глядя на меня, как на своего врага.

— Я никому ее не отдам!

Эта была девочка, хотя мы ожидали мальчика, поэтому чепчик на крохотной головке голубой, в цвет одеяла, которое она сшила сама.

А потом ее взгляд смягчился, и она снова посмотрела на ребенка.

— Посмотри, как она прекрасна. — Мел улыбнулась так искренне, что под ребрами что-то закололо. — Ты ведь видишь это, милый?

Я прижал кулак ко рту и закусил его так, чтобы заглушить стон, прежде чем прижаться губами к макушке жены и затрястись от беззвучных рыданий. Как мы переживем все это?

— Да, amoruccio, — кивнул я, добавив хриплым шепотом, — она прекрасна…

После этого моя жена еще на месяц осталась в больнице. Я надеялся, что послеродовая депрессия, как об ее состоянии выразился врач, пройдет, и она станет моей прежней Мелоди, но после возвращения в стены родного дома все стало только хуже.

Сначала она бродила по ночам, катая по длинным коридорам пустую коляску, потом пела у детской люльки колыбельную, качая ее, будто там кто-то лежал. Но когда она начала стирать детские вещи и гладить их, спрашивая меня о том, какой костюмчик мы оденем дочке на первый день рождения, мое терпение лопнуло. Я хотел сжечь все, что мы готовили для ребенка, которого так ждали, но, оказавшись слабым перед собственной болью и не желая расставаться с последним, что напоминало о счастливом прошлом, просто закрыл детскую на замок, сказав жене, что там все умерло. В ответ на это Мел перестала есть, а в последствии и проявлять хоть какой-либо интерес к жизни. Она лежала и смотрела в потолок, иногда пела колыбельную, отказываясь от всего, что ей приносили. Моя жена медленно сходила с ума. И тот мертвый взгляд, что я видел, продолжает меня преследовать и сейчас. Я проклят.

Почувствовав слабое движение, я, наконец, вырываюсь из уничтожающих воспоминаний и делаю несколько громких вздохов, будто только что поднялся со дна океана. А потом замечаю, что все это время Филиция смотрела на меня, и сейчас между ее соболиных бровей заметен глубокий залом, будто она пыталась понять, где я все это время был.

Взяв с подноса плошку с супом, я перевожу дыхание и приближаюсь к Фел.

— Ты должна поесть.

Она смотрит сначала на меня, затем на еду, а после снова на меня.

— Уходи… — едва слышно вылетает из ее пересохших губ.

— Не прогоняй меня. — Качаю головой. — Не проси то, чего я не смогу сделать.

Она не спорит, а просто берет и отворачивается, молча посылая меня к черту вместе с этой гребаной миской супа.

— Если ты поешь, — сжимаю челюсти, — я обещаю ответить на любой твой вопрос.

Я знаю, у нее их сотни. И убеждаюсь, что это работает, когда она через несколько долгих минут поворачивает голову в мою сторону и целое мгновение изучает меня, будто пытается понять, блефую ли я. Но я никогда не лгал ей, поэтому в итоге она слегка кивает в знак согласия.