Она принадлежит ему

24

Эзио

Гребаный идиот! Я снова потерялся, оказавшись в плену помутневшего рассудка. Она не должна была меня сегодня провоцировать. Не сегодня, блядь. Я не в себе. И я рассказал ей больше, чем должен был. Весьма опрометчиво. Терпение и контроль — это две вещи, которые рядом с ней отказываются существовать. Потому что, когда дело касается этой девушки, все идет к чертовой матери!

Но все стало хуже, когда появился облик Мелоди. Я не хотел видеть ее сестру и слышать этот проклятый голос в голове. Больше нет.

Раньше я дышал встречами с призраком первой жены, жаждал их и ждал, даже несмотря на появление в нашем доме Филиции. Но в какой-то момент я захотел остановиться, воспротивиться тому, что убивало меня медленной смертью, захотел жить. В тайне от себя я наслаждался, как Фел проявляла свое нетерпение и дурной характер. Наслаждался ее неправильностью. И способностью выживать там, где другим это сделать было невозможно. Я недооценил эту девушку. Она не то что выжила в холодных стенах моего дома, она пробудила такое желание и во мне.

Тогда я впервые за долгое время начал забывать о Мелоди. Я видел ее только в момент, когда тени оборачивались вокруг моего горла тугим узлом. Постепено ее образ вместо того, чтобы заставлять меня дышать ей, стал душить. С каждым годом становилось только хуже. Она будто начала мстить мне за то, что я переключился на ее сестру. Будто ревновала и совершенно отказывалась уступать свое место. Каждый раз, когда Филиция находила брешь в моей броне, Мелоди забивала эти трещины вечной мерзлотой. Собой. Срасталась с моим телом и сознанием в одно целое, напоминая мне о том, что только с ней я мог испытывать то, чего так хотела ее младшая сестра. То, чего захотел и я сам. С другой. Не с Мелоди.

Лишь тогда мне стало ясно, что светлая доброта Мелоди, присущая ей при жизни, обернулась самым настоящим темным злом. Потому что я оставил ее одну. После того, как она умерла в агонии, а я слишком долго не отпускал ее и заставлял скитаться в холодной пустоте между жизнью и смертью. После того, как не позволил ей обрести покой. Я оставил ее. Превратил своего прекрасного лебедя в злого монстра, и в последствии это зло поселилось во мне.

И оно имело власть надо мной, пока своим бегством Филиция не вскрыла этот старый гнойник. Пока не заставила ощутить, как он заново нарывает и пульсирует яростью в ее отсутствие. Как он сочится отчаянием потери. Он напоминал мне о том, что я все еще жив. Физически. Как и раньше. Но меня пугало, что судьба может повториться. Пугало, что я не смогу дать Филиции все, в чем она нуждается. А порой мне казалось, эта девушка нуждалась в целой вселенной. В то время как я не мог дать ей и взгляда. Потому что слишком долго пробыл в мерзлоте и совсем разучился чувствовать. Любая была бы обречена со мной на мучения. И я понимал, что часть моего больного прошлого никогда не даст шанса той, что ждала меня в настоящем и готова была подарить будущее.

Раньше меня это не тревожило, потому что я и не планировал переходить границу с Филицией. Я не хотел ей показывать, каким ужасным, жестоким и до боли полным отчаяния может быть чувство, что она испытывала ко мне. И до сих пор испытывает. И, как бы ни было оно сейчас прекрасно, в конце концов все проходит. Заканчивается. Завершается, как в первый день зимы, превращая тебя в замерзшую статую, для которой больше не наступит весна.

Я знаю это, потому что долгие годы это чувство калечило меня. Моя бесчувственная зима настигала меня с тех самых пор, когда я начал терять Мелоди. И всеми воспетое чувство любви отгрызало от меня по куску, медленно, наслаждаясь, как я истекаю кровью. Ломало меня и сжигало заживо. А в итоге превратило в того, кто я есть. В чудовище. В монстра, замерзшего в многолетних ледниках боли. Там он ее не чувствовал. И самое ужасное, что могло случится с тем монстром, — это солнце. Знойное. Упрямое. Непоколебимое. Такое же бескомпромиссное, как и лед. И оно появилось в моем доме вместе с девушкой, душа которой пылала, как самый яркий факел воительницы.Теперь же она возненавидела меня, а я… захотел ее.

С яростью провожу ладонью по горящим от свежего поцелуя губам, что лишь напоминают мне об этом. И о том, что я сделал все, чтобы Филиция отказалась от этого поцелуя, хотя моей жене не стоит забывать, кто я такой. И в какие моменты ей следует быть предельно осторожной в том, что вылетает из ее прекрасного рта.

Я на грани, слишком много дерьма на меня навалилось. И Филиция виновата в этом не меньше, чем я. Она постоянно произносит то имя, которое я пытался забыть… Блядь, в моей голове все перемешалось. Филиция. Мелоди. Они обе убивают меня. Вот только сегодня я поцеловал не призрака, а Филицию. И получил бы желаемое, если бы не мой помутненный алкоголем и воспоминаниями рассудок. Но я все исправлю. Черт возьми, я сделаю все, чтобы голубоглазая валькирия поверила, что она единственная, кого я хочу.

Пересекая коридор за коридором, спускаюсь на нижний этаж, где обитает мужской состав моего персонала, и изо всех сил пытаюсь погасить огонь, прожигающий в моей груди огромную брешь. Тщетно. Одним толчком я распахиваю двери.

— Киро! — рявкаю, когда захожу в комнату парней, застав их за покером. Они тут же сворачивают игру и вскакивают. — Ты, — тычу в своего солдата, раздраженно облизывая губы. — Собери все фотографии моей погибшей жены со стен, все фоторамки, все альбомы. Все, что найдешь, и отнеси за конюшню!

Он смотрит на меня с ужасом во взгляде.

— Черт возьми, — цежу сквозь зубы, нервно срывая верхние пуговицы рубашки, когда оттягиваю ворот. — Ты что, блядь, оглох? Живо, Киро!

Я отворачиваюсь, чтобы отдать другое указание Массимо, когда…

— Вы уверены, босс?

Усмехнувшись, трясу головой и сжимаю зубы. А потом разворачиваюсь, сминая подбородок ладонью, провожу пальцами по щетине и, расслабленно опустив руки, делаю медленный шаг. И еще один. Вынуждая солдата, который выше меня на голову, оступиться. Но я хватаю его за рубашку и дергаю на себя.

— Уверен ли я?

— Простите…

Встряхиваю его, заставляя заткнуться, и шиплю ему на ухо.

— Да, сукин ты сын, я уверен.

***

Я ничего не слышу, кроме своего громкого сердцебиения и рычащего в горле дыхания. Будто захлебываюсь воздухом.

Перебирая между пальцев зажигалку, я смотрю, как Массимо поливает гору из фоторамок с изображениями моей погибшей жены бензином. Ее образ снова и снова материализуется перед глазами, словно умоляя меня не делать этого. Ей богу, ее губы на портрете… они шевелятся, и я слышу, черт подери, слышу ее голос.

Не дожидаясь, пока солдат отойдет в сторону, я чиркаю колесиком зажигалки и бросаю ее прямо в проклятую фоторамку с призраком. Пламя в ту же секунду вспыхивает и поднимается вверх, грозя поглотить меня, но, в отличие от шарахнувшегося в сторону Массимо, я остаюсь неподвижным, позволяя языкам пламени изредка обжигать оголенные участки кожи. Я заслужил это.

Залезаю рукой во внутренний карман пиджака и достаю оттуда кулон, внутри которого тоже находится фото Мэл. Она подарила мне его на нашу первую годовщину, я же подарил ей белоснежную лошадь, ангела, такого же, как она. Но больше ничего не осталось, ее лошадь скончалась через неделю после хозяйки. Животные умеют тосковать по людям до разрыва сердца. В прямом смысле этого слова. А после я продал и всех остальных лошадей, оставив это место в вечной тишине и холоде.

Сглотнув, я крепче сжимаю цепочку от кулона в кулаке, прежде чем подношу его к губам и оставляю короткий поцелуй на холодном металле.

— Не ходи за мной, Мэл, — осторожно произношу я, после чего раскрываю кулон и протягиваю над костром руку, наблюдая, как в ярко-оранжевом пламени постепенно исчезает ее лицо. Но ее голос, он по-прежнему во мне.

«Эзио, мне страшно, милый. Забери меня домой. Не дай им причинить мне боль. Мне страшно без тебя…»

Задерживаю ненадолго дыхание и трясу головой.

Оставь меня. Оставь меня, любимая. Я больше не принадлежу тебе. Я хочу жить.

— Че-е-ерт поде-е-ери! — рявкаю я, чтобы голос в моей голове заткнулся. — Я хочу жить!

Пламя кусает кожу, но я по-прежнему не отпускаю кулон. И руку. Я держу, ощущая, лишь малую часть боли, через которую прошла Мелоди. Сглатываю, снова и снова, но мне это не помогает избавиться от разрастающегося комка в горле. Мне нужен алкоголь. Я не справлюсь без него. Алкоголь, кокс, сигареты… мне нужно хоть что-нибудь. Нужно убить в себе все, что позволяет думать или чувствовать. Мне, мать вашу, больно терять все, что столько лет возвращало мою жену ко мне. Но я больше не хочу ее возвращений. Не хочу впускать в этот дом призрак, потому что он убивает ее. Кожаная перчатка начинает пузыриться, или это моя кожа… я уже не понимаю, пока грубым рывком меня не оттаскивают от открытого огня.

Хватка Массимо помогает мне удержаться на ногах, но я отталкиваю его в сторону, пошатываясь и поправляя на себе пиджак. А когда мой взгляд возвращается к огню, я будто снова погружаюсь в транс. Потому что прямо сейчас я вижу Мэл. Она словно вышла из пламени и сейчас стоит передо мной во плоти. Но худшее происходит после…

— Иди ко мне, милый, — она протягивает ко мне свою руку. — Иди к нам…

К нам… Нет, блядь, нет! Мотаю головой, когда она берет на руки маленькую девочку, с такими же белоснежными волосами и необычно большими зелеными глазами. А потом целует ее и что-то шепчет на ушко, и на пухлых щечках появляются ямочки. Она как фарфоровая кукла. Идеальная. Маленькая. Прекрасная. Эсми. В голубом наряде. Они обе в голубом. Ей так шел этот цвет. Я помню тот день, когда Мэл купила эти костюмчики. Для себя и будущего сына. Но все исчезает, когда я слышу ее колыбельную, которая утягивает меня в темноту, обвиваясь вокруг горла чувством вины. Я не дышу. Шею сдавливает со всех сторон. Секунда, две, три…

Что-то лопается внутри, и я с резким вздохом отшатываюсь на два шага назад, с хрипом пытаясь наполнить горящие легкие воздухом. Но ничего не выходит. Я опираюсь на колени и начинаю рвано дышать. Это все нереально. Я, блядь, брежу. Их нет. Они мертвы.

Мои плечи ходят ходуном, я вытираю губы, ладонью сминая их, а потом снова облизываю нижнюю и прикусываю ее.

Задыхаясь, достаю из кобуры пистолет и медленно перезаряжаю его. Щелчок, и я прикрываю глаза, позволяя той самой мелодии в моей голове заглохнуть.

Я распрямляю плечи, прежде чем открываю глаза и вижу заказной ад: окровавленную Мелоди, обнимающую такой же окровавленный кулек с крошечным младенцем. А когда она протягивает руку и открывает рот, чтобы позвать меня, из нее вырывается только булькающий, задыхающийся звук. Мгновение, и ее колени выворачивает костями наружу. Они громко ломаются, но ее тело остается будто подвешенным в воздухе. И как только раздается детский плач, я разряжаю обойму несколькими выстрелами, быстро приближаясь к ним и оглушая себя яростным криком. Патроны заканчиваются, но я продолжаю щелкать курком, целясь ей в голову. Только перед глазами ничего нет, кроме ярко-красной пелены безумия. Тяжело дыша, я снова перезаряжаю пистолет и, приставив дуло к виску, плетусь в неизвестном направлении, а потом под раздирающий горло крик спускаю курок…