Лето, бывший, я

Город — как на ладони, пёстрый, живой. Зеленые берега с обеих сторон искрящейся реки, игрушечная набережная с деревцами, лавочками и кафешками, порт с деловыми подъемными кранами, важные теплоходы и юркие катера у причалов. Но это всё ерунда по сравнению с ошеломительным синим небом, которое намного реальнее, чем всё, что там внизу. С краю подтягивается грозовой фронт, серым графитом оттеняя огромные, сияющие белизной облака на переднем плане.

Теряюсь перед этим великолепием. Поворачиваюсь к Блонди и успеваю поймать за подглядыванием. Резко отводит взгляд. Любуется небом, пряча улыбку.

Не хочу думать, зачем сюда привёл и стоит на пионерском расстоянии, делит со мной восторг. Желаю просто вдыхать облака и наслаждаться продолжением полёта, эмоции от которого не умещаются в груди.

— Спасибо, — еле слышно проговариваю севшим голосом.

Он пожимает плечами в ответ. Пожалуйста, совёнок.

К площадке, где проходит концерт, посвящённый какому-то городскому празднику, подъезжаем с катастрофическим опозданием. Остальные ребята уже на сцене и, кажется, Лёша был слишком самонадеян, утверждая, что без него не начнут.

Прозвучавшее “нас” предпочитаю игнорировать, потому что, как только Блонди начал пробираться к сцене, его окружили поклонницы, и сразу вспомнилось насколько он “общий”. С кем-то Лёшенька на бегу расцеловывался, кто-то просил, чтобы он позвонил, а остальные просто тянулись потрогать кролика. Куртку, кстати, пришлось вернуть — сценический образ.

Воздушный шарик эмоций, распирающий грудь, сдулся. Ну почему я всё время ведусь на суперспособность Нечаева — дать почувствовать себя особенной, когда на самом деле таковой не являешься? По мнению ирландцев, я сегодня полезла в то же болото, в котором однажды утонула, а по-русски — второй раз встретилась лбом с черенком грабель. И не ясно, кто из них более деревянный.

Когда нахожу стол ангелочков, выступление “Фомальгаута” уже началось. Народ отрывается у сцены, сидячих мест нет, роль столов выполняют крашенные в разные цвета бочки. Услышав аккорды любимой песни, уныло вздыхаю по времени, когда мы просто ходили на концерты парней, тащились от их музыки и энергии, которой они щедро заряжали зрителей. Тогда я не знала, как потрясающе целуется Блонди…

Пальцами выстукиваю ритм по поверхности шлема. Он так и остался у меня. Наконец, могу рассмотреть детали: белые выступающие уголки — действительно скромные крылышки. Внутри снова теплеет от мысли, что Лёшка не просто взял первый попавшийся шлем, а старался, чтобы понравилось. У него получилось.

— Это, случайно, не та коза, что перед тобой осенью задницей крутила?

Слышу сзади знакомый мужской голос в перерыве перед последней песней, но отвлекаюсь на Кваса. Мокрый, уставший и страшно довольный солист, не стесняясь, радостно машет нам. У Нечаева чёлка тоже сырая, прослеживает направление взгляда Димы и улыбается.

— Она, она! Как там её? Лиза? — вторит ему другой. И с гаденьким смешком добавляет, — я её по заднице и узнал. Поздороваемся?

Не успеваю обернуться посмотреть, кто там хамит, потому что меня разворачивают силой. От испуга подскакивает пульс. Возмущенно хватаю воздух.

Позади стоит мрачный Станислав Бычков, центральный нападающий команды по водному поло и трое его сокомандников, включая капитана. Несколько бутылок пива на таком же столе, как наш, говорят о том, что спортсмены нарушают режим. Ещё не пьяны, но ясность мысли в глазах частично утеряна. Ну вашу Машу! Что ж нам на даче не сиделось!

— Быстро руку убрал! — С вызовом смотрю на крупную пятерню, держащую в твёрдом захвате моё предплечье. Точно будет синяк. Он ржёт в ответ и тянет к их столу. Снова требую, уже громче, только начинается песня и мой голос тонет в густых басах вступления.

Стас делает ленивое движение ладонью, мол, пусть живёт, но его миньон не унимается.

— Давай удели нам пару минут своего драгоценного времени, “красавица”, - последнее слово звучит с едким сарказмом и злостью, будто я отказалась встречаться лично с ним. — Расскажи, чем тебе Стас не зашёл? Тут практически честь команды под вопросом, да? — обращается к остальным, которые кивают с ухмылками.

Дёргаю руку, борясь с приступом паники. Бугай не отпускает, явно наслаждаясь моими хилыми потугами и игнорируя звереющего Станислава, который несколько раз зовёт того по имени и рычит: “Отбой!”

Ангелочки отошли танцевать, окружающие люди тоже как будто не замечают происходящее. Понимая, что помощи не будет, свободной рукой хватаю шлем и со всей силы бью им здорового лося по плечу, прочерчивая крылышками две смачные царапины на бицепсе, в которых сразу же проступают крошечные капельки крови.

— Ах ты, ….! — звереет он и перехватывает меня выше за рукав. Чувствую треск ткани…

Пуговицы на топе отлетают, сильнее оголяя живот. Второй рукой бравый ватерполист пытается отобрать у меня шлем, и, пока этого не случилось, я снова замахиваюсь, чтобы вырваться уже точно. Шлем цепляется за край бочки и улетает лосю в живот, теряя силу удара. Хватка на рукаве ослабевает и пропадает совсем. Пячусь назад, выставив шлем перед собой. Пусть только попробует подойти! Пульс оглушительно долбит в ушах, сердце снова выскакивает. Спасибо, адреналин, в первый раз я была тебе рада гораздо больше. Не слышу ни музыки, ни шума толпы, лишь истерично дышу, не выпуская из вида скрючившуюся фигуру, к которой подскакивают друзья. Хана мне.

— Сова, Сова! — Лёшкин голос пробивается сквозь оглушение, а затем и он сам возникает передо мной. Инстинктивно в защитном жесте выставляю шлем в его сторону. — Дай-ка это сюда, птиц, — осторожно, как у дикого зверька, изымает моё оружие, — ты в порядке?

Бегло осматривает лицо, плечи, ноги. Возвращается взглядом к вырванным с мясом пуговицам, к наливающемуся цветом синяку на руке, сжимает челюсти и отодвигает меня подальше, в укрытие. Молча разворачивается, и я вижу, как шлем взлетает и опускается сначала на приставшего ко мне бугая, потом достаётся Бычкову и рикошетом ещё одному их товарищу.

Стас узнает Нечаева и кидается в ответ, хватая за воротник куртки. Если бы не подоспевшая охрана, не знаю во что бы всё вылилось. Феерический побег Блонди со сцены, когда он прямо во время песни снял гитару и бросился защищать какую-то Сову в беде, привлёк всеобщее внимание. “Фомальгаут” иногда чудит на концертах, вот и сейчас зрители подумали, что это очередной перфоманс. И не сильно ошиблись. Представление басист устроил знатное. Вернее, мы все, включая спортсменов, продолжающих меситься с охранниками.

Подхватив меня под бёдра и спрятав лицо в куртке, чтобы я не стала звездой соцсетей, так как нас снимают на камеры телефонов, Лёша быстро направляется за сцену — там стоянка. Тело будто свинцовое, как он вообще несёт? Обнимаю мощную шею покрепче, и окунаюсь в то самое чувство безопасности, которое испытала во время полёта на мотоцикле. Хочу вдохнуть поглубже, но выходит предательский всхлип. С силой сжимаю веки и трачу последние капли энергии на то, чтобы не разреветься, как маленький ребёнок.

Подходим к открытому микроавтобусу и забираемся внутрь. Просто сидим, под звуки дыхания обоих. Потом он поднимает моё лицо за подбородок, внимательно смотрит в глаза и, поглаживая по спине широкой тёплой ладонью, мягко спрашивает:

— Испугалась?

Тут-то и случается самое страшное за этот день.

Так хотела ответить “нет” и даже попыталась пару раз отрицательно мотнуть головой, но долбанные слёзы, никого не спросив, начинают катиться вместе со словом “очень”. И я, опять уткнувшись ему в шею, горько рыдаю, выливая все страхи. А вдруг бы не успел? А вдруг бы они все сразу? А вдруг бы охрана не услышала? А вдруг…

Гладит голову, плечи и голые бёдра, снимая дрожь, успокаивая. Бережно убирает волосы за уши и целует мокрые веки с ресницами, кончик носа, щеки по очереди. Прижимается к виску и несколько раз глубоко вдыхает мой запах. Горячие губы с красивой арочкой купидона легко прикасаются к мочке уха, пощипывают и отпускают.

Когда всхлипы сходят на нет, очень нежно целует мои припухшие солёные губы и, не отрываясь, тихо произносит с улыбкой:

— А ты у меня, оказывается, боевой птиц, да?

Отчаянно киваю на всё. И на “боевой”, и особенно на “у меня”. Прижимает к себе, укачивая, и не отпускает целую вечность.

Отключаясь, я думаю, что хоть он и не перестал быть общим, теперь я его.