Лето, бывший, я

Глава 24

Алекс Нечаев: Завтра презентация кухонной техники новой компании, концерн хочет затащить их в первый отель. У меня пакет с предложением от Вячеслава, нужно будет передать местному представителю. Заберу тебя в восемь. Форма одежды: не кеды.

— Не кеды… — закатывая глаза, копирую Нечаевское выражение лица, с которым он писал это сообщением вчера вечером.

Достаю коробку со шпильками. Они и правда всё время после приезда пылились на полке. Надевать было просто некуда, да и некогда. Не то, что кеды и босоножки. А сейчас эта пара не самых удобных лодочек идеально подошла к тонкому бирюзовому платью.

В сотый раз поправляю двойные бретели на топе, пришитом к клешеной юбке, длиной выше колен. Распускаю волосы, продеваю в уши крохотные жемчужные серьги, дополняю образ браслетами на запястье.

Верчусь из стороны в сторону перед зеркалом, наблюдая, как взлетает юбка, оголяя бёдра. Всё тело приятно покалывает лёгкими импульсами. Улыбаюсь себе. Мысль о том, что можно было отказаться идти на презентацию, на миг возникла и растворилась. Хочу пойти. И понравиться тоже хочу. Наношу блеск на губы.

Нетерпеливо переминаюсь, поглядывая на время. Без пяти восемь. Красный трактор уже двадцать минут стоит внизу под знаком “Парковка запрещена”, но телефон молчит. Меня никто не торопит. Вижу в окно, как обладатель блондинистой шевелюры в белой рубашке и светлых брюках туда-сюда расхаживает по тротуару, заложив руки в карманы. Ждёт.

На улицу выхожу вовремя. Лёша замирает, задерживаясь взглядом на щиколотках, потом на подоле юбки, на ключицах и весь остальной путь смотрит в глаза. Издалека видно, что приехал с десантом чертей, резвящихся в густой синеве, прикрытой ресницами.

Без приветствия протягивает прохладную ладонь, помогая преодолеть высокий порог трактора. Щурясь, ещё раз осматривает всю целиком и резюмирует:

— Великолепна.

На презентации не протолкнуться. Все знакомы друг с другом, и Нечаеву рады в тусовке. Он непрерывно меня кому-то представляет — череда новых лиц никак не заканчивается. Дизайнеры, строители, архитекторы, журналисты, но чаще кокетливо улыбающиеся журналистки. Невольно вспоминаются времена “Фомальгаута”, кажется, что они сейчас начнут совать ему свои номера телефонов в карманы брюк.

Позируем для фото. Лёша невзначай прижимает меня за плечо или талию к себе, но так же быстро отпускает, оставляя на обонятельных рецепторах следы своего парфюма. Сегодня это что-то свежее, даже немного восточное — отчётливый бергамот, деликатный лимон, ром, кедр… В какой-то момент прикосновения моего спутника перестают дёргать неправильностью, и я с готовностью приближаюсь к его твёрдому боку в ответ на просьбы фотографа улыбнуться в камеру.

Начинается шоу. Ведущий вместе с привезённым шефом готовят нечто простое, эффектно фламбируя в финале. Зрители, увлёкшись синими языками пламени, не замечают, что вызывают добровольцев на второй этап шоу, который тоже включает приготовление блюд, только из неизвестных заранее продуктов.

— Осталось два добровольца, — бодрым голосом объявляет в микрофон ведущий.

Тут я ощущаю мягкий толчок горячей груди в спину. Меня слегка пошатывает и ведущий краем глаза замечает движение.

— Вот, девушка точно хочет! Идите к нам, — призывно машет мне ладонью.

Набираю воздух, чтобы отказаться от позора, но ещё один толчок с еле слышным смешком на оставляет путей к отступлению. Ах, так, Нечаев? Что ж. Ты меня сюда привёл, со всеми знакомил, краснеть будем вместе! Подхожу к свободному столу и расправляю лежащий на нём фартук.

Каково было моё возмущение, когда Лёша вышел следом и направился к соседнему пустому столу! Посылаю ему испепеляющий взгляд. Нечаев озорно улыбается и перестаёт дурачить нас с ведущим, становясь рядом со мной.

— Так нечестно! — слышится с разных сторон, — по двое нельзя!

— Я только посмотрю, — откровенно врёт наглец Алексей, забирает фартук, надевает на меня через голову и обнимает, завязывая хвосты пояса на талии.

Возбужденно шепчет, щекоча ухо:

— Не дрейфь, птиц, сейчас всех порвём.

Понимаю, что нужно встать и бежать, как тогда в роще. Даже быстрее. Правда, понимаю, но не могу. И дело не в ногах, которым сейчас так хорошо, что они отказываются куда-либо идти дальше. И не в людях вокруг, которым Лёша сегодня меня представлял, как свою сотрудницу, а осенью взрослой Бет предстоит с ними общаться уже в другом статусе. И не в “метеорите” — Карл аккуратно напоминает, что наши отношения построены на более разумной и крепкой основе, чем любовь.

А в том, что у Нечаева слишком горячие руки, а у меня слишком тонкое платье. В том, что от его дыхания на плечах и затылке поднимаются волоски и волнами разбегаются мурашки. В том, что Лёшкины глаза пьянеют, и с каждой секундой в них всё больше чертей. Такие знакомые, такие любимые мной, девятнадцатилетней, черти. Когда-то они могли подбить меня на что угодно. И сейчас просят отведать десерт, который приготовил этот блондинистый выпендрежник.

Лёша прочищает горло, облизывая нижнюю губу. Хрипло выговаривает:

— Остывает.

Обрываю зрительный контакт, выныривая из наваждения. Ставлю на барную стойку тарелку с бутербродами, чтобы не мешала, и, наконец, отламываю кусочек умопомрачительно пахнущего персика с шапочкой из подтаявшего мороженого. Отправляю в рот и прилагаю все усилия, чтобы стонать потише. Мммммм!

Очумело взираю на закусившего губу повара. Это просто восхитительно! Корица творит чудеса со вкусом сочной подпечённой мякоти с тонкой кислинкой, а ванильное мороженое окутывает всё это нежнейшей сливочной вуалью. Боги! Нечаев, гад! Спасибо…

Уплывая от удовольствия, замечаю, как Лёша смотрит на вилку с очередной порцией богического десерта. Сглатывает. А-а, не выйдет. Не делюсь едой, особенно десертами. Особенно такими.

— Даже не думай, — с хитрой улыбкой оборачиваюсь к тарелке с бутербродами, беру один и шутливо затыкаю ему рот, чтобы не зарился на чужое.

Лёшка хищно кусает дыню в хамоне, прикусывая и мои пальцы тоже. С визгом дёргаюсь, неловко соскальзывая с колена. Нечаев ловит меня, пытаясь вернуть равновесие нашей ненадёжной конструкции, и его рука оказывается у меня на бедре. На внутренней стороне. Под фартуком, который я так и не сняла, когда шла за ним сюда, как дети за гамельнским дудочником.

Захлёбываюсь от ощущений. Широкая горячая ладонь не торопится исчезать, пальцы едва заметно скользят по чувствительной коже. Пялюсь в пространство, сосредоточившись на фейерверках, которые плотной цепью взрываются в теле с севера на юг. Сердце разогналось, поднявшись к самому горлу. Приоткрыв губы, хватаю воздух мелкими глотками.

Слышу, как шумно сквозь зубы вдыхает виновник моего внутреннего стихийного бедствия. Двигает меня чуть дальше, не убирая руку. Так сидеть неудобно, устраиваюсь получше. Прокашливается и сипит:

— Не ёрзай… пожалуйста.

Смотрю на его влажные губы с чётко очерченной аркой купидона, на дёргающийся кадык, на мощную шею и ритмично подрагивающую грудь. От разогретой закипающей кровью кожи ярко пахнет самим Нечаевым. Смыкаю ресницы от микровзрывов в груди — память подбрасывает флешбек, как я прижималась щекой к его лопаткам и не могла оторваться, вдыхая этот запах.

Чё-ё-ё-ё-ё-ё-ёрт.

Ловлю Лёшин взгляд сквозь упавшую чёлку, такой же пьяный, как мой. Рука сама тянется к его волосам на затылке. И шут с ним, как это выглядит со стороны, потому что я просто умру, если не почувствую пальцами коротенький ёжик у шеи. Вернее, не я, а та по самые уши влюблённая девятнадцатилетняя Сова, которая вырвала штурвал у повзрослевшей Елизаветы Зарницкой.

В себя нас приводят несколько вспышек фотоаппарата, направленного на группу людей в фотозоне. Лёша утыкается лбом мне в плечо и шепчет, купаясь губами в мурашках:

— Доедай, птиц, и поехали уже отсюда.