Мракобой

Что здесь происходит.

— Was passiert hier?

Поначалу никто не понял, кто говорит. Вокруг стоял возбужденный галдеж, Боб замер с кусачками в руках. Немчура вернулась к своему исконному-к пыткам.

— Что здесь происходит? — повторила Эва.

Она была бледна, стояла пошатываясь, но уже пришла в себя.

Инициативу объясняться взял на себя Боб по устоявшемуся уже старшинству. Возможно, он был даже офицером. Но сказать, что он собирается от живого человека кусочки щипчиками отщипывать, было не с руки даже офицеру бундесвера.

— Видишь ли, дорогая! У нашего партнера возникло недопонимание, и он опрометчиво решил, что ничего нам не должен! Мы решили доказать ему, что он слегка неправ! — и Боб широко осклабился.

Если это и была улыбка, то самая противная в мире.

— И для этого вы взяли цанги? — осведомилась Эва холодным тоном.

Если бы в лачуге имелись окна, они бы замерзли.

Разговаривая, Боб помахивал кусачками, причём проделывал это настолько непринуждённо, точно это были палочки из китайского ресторана, а сам он в этом ресторане вел приятную беседу.

Внезапно Эва увидела, что Вершинин, пардон, слегка побит.

— Кто это сделал? — голос ее сделался хриплым.

Боб осмелел. Какого он должен лебезить перед этой французской сучкой.

— Видишь ли, милочка! — начал он пренебрежительным тоном.

И Эва без затей врезала ему. Боб перелетел через всю комнату и обрушился на стол, оставив лачугу вообще без мебели.

— Что смотрите! Взять ее! — крикнул он.

Всего один раз Вершинин видел, как дерется Эва. Это случилось в Кале в баре год назад. Тогда девушка без особых усилий едва не выбила дух из двух здоровенных мужиков.

Но в этот раз мужиков было трое, да еще бабы, тоже в количестве трех, явно обученные не только шерстяные носки вязать.

Мориц ринулся в атаку аки раненный вепрь. Он бил ногами и руками ровно до тех пор, пока Эва не кинула его в стену. Гнилые доски разлетелись, а парниша выкатился далеко снаружи.

Рафа похоже был боксером. Бил аккуратно, но сильно. Из стойки не выходил. Эве прилетело, но даже с кровью на лице девка была красива как никогда. Рафа пропустил подряд пару боковых ударов, силе которых позавидовал бы иной мужик. И она добила бы Рафаэля Надаля, если бы не три ражие евробабы, разом насевшие на нее.

Эти дрались умело в группе. Эва не успевала отшвыривать одну, как наседала другая.

В пылу драки все забыли о еще одном мужике-Джонасе Хоффере. Гаденыш ударил со спины, зло, сильно, без скидки на женщину.

Эва вскрикнула как раненная птица и повалилась на пол.

С начала драки Вершинин так и просидел на земляной кровати. Драться он не никогда не умел. Даже в молодости, не говоря о теперешней скажем так зрелости. Он был уверен, что Эва справится, или на худой конец крикнет «Бежим!», и они убегут. Но все повернулось по-другому.

Группа оказалась тем, чем и являлась. Обученной диверсионной группой. Они кинулись на девушку всей толпой и стали ее забивать.

Вершинин был культурным человеком. Даже интеллигентным. Но когда он увидел катающуюся под ногами окровавленную Эву и этих сосредоточенных упырей, гоняющих человеческое тело точно мяч, вся его культура куда-то делась. Весь многовековой опыт человечества, говорящий, что насилие человеку чуждо, что он должен подставить щеку для удара, любить ближнего и дальнего, отдать жену за миску горохового супа, а сам сидеть и читать умные книжки-все это улетучилось, как нечто не имеющего ровно никакого значения.

Заревев аки зверь, разучившийся говорить и что-то соображать, он вскочил и врезался в центр разбушевавшихся варваров. Первой на пути оказалась спина Рафы, он продавил ее, споткнулся и стал падать. Упаду-амба, запинают, понял он. Чтобы не упасть, схватился за первого попавшегося немца, это оказался Боб Феербах, чуть ли не за яйца. Тот бил по рукам и по-заячьи выл.

В толпе диверсантов появилась прореха, Вершинин прорвался из круга бьющих и рвущих, из этого клубка боли, упал, но быстро вскочил — и побежал. Под ногами хрустели гнилые доски, он проваливался, выдёргивал ноги и бежал дальше. Перед лицом были почему-то не возбужденные лица, а ноги, которые он легко раскидывал в стороны, а диверсанты послушно валились как снопы.

Лачуга полнилась криками, и что-то в них было глубоко неправильным. Вершинин понял, что именно. В них агрессия заменилась неприкрытым изумлением.

Да я по стене бегу, понял он.