Великие джазовые музыканты. 100 историй о музыке, покорившей мир

Джаз в СССР: музыка нетолстых

Говоря об истории джаза в СССР, нельзя не вспомнить, как Максим Горький заклеймил грубую, топорную и убогую заморскую диковинку в статье «О музыке толстых», опубликованной в «Правде» в апреле 1928 года: «Нечеловеческий бас ревет английские слова, оглушает какая-то дикая труба, напоминая крики обездоленного верблюда, грохочет барабан, верещит скверненькая дудочка, раздирая душу, крякает и гнусаво гудит саксофон. Раскачивая жирные бедра, шаркают и топают тысячи, десятки тысяч жирных ног». Примерно такой многие десятилетия оставалась официальная позиция советских идеологов относительно джаза.

Не будем судить пролетарского классика слишком строго. Во-первых, неизвестно, какая часть этого текста принадлежит именно ему, а какая — добавлена для сгущения красок не в меру ретивыми редакторами «Правды». Во-вторых, у Алексея Максимовича были личные причины недолюбливать буржуазную массовую культуру: во время написания статьи писатель жил в Италии, и первый этаж просторного дома занимал его сын, который имел обыкновение по ночам устраивать вечеринки с друзьями и девчонками, крутя на патефоне фокстроты. К тому же многие образцы эстрадной музыки 20-х годов и впрямь были далеки от высоких эстетических идеалов.

Тем не менее цитаты из этой эпохальной статьи много лет служили подтверждением совершенной чужеродности джазовой музыки и советского искусства. Некто М. Сокольский в газете «Советское искусство» от февраля 1952 года вторит мнению Горького: «Сама по себе эта джазовая музыка есть полнейшее отрицание всего положительного, что было в музыкальной культуре прошлого. Больше того, это не только отрицание классической музыкальной культуры, это, по существу, отрицание музыки как таковой». И подытоживает: «Джаз — это музыка духовного порабощения». Это написано в 1952 году, когда на подъеме были бибоп и кул-джаз, а Майлз Дэвис уже выпустил знаменитую серию пластинок Birth Of The Cool.

Несмотря на нападки, эстрадная музыка с элементами джаза чувствовала себя в СССР неплохо вплоть до окончания Великой Отечественной войны. Осенью 1922 года в Москву из Парижа вернулся из эмиграции поэт, переводчик и танцор Валентин Парнах. С собой он привез саксофон, банджо, целую ударную установку — и пластинки с джазом, которые разучили московские музыканты. Парнах даже устроил 1 октября 1922 года концерт «Первого в РСФСР эксцентрического оркестра» в зале Центрального техникума театрального искусства (ныне ГИТИС), а позже перешел вместе с оркестром в театр Всеволода Мейерхольда, где пришелся ко двору со своими эксцентричными хореографическими этюдами и игрой на «шумовых» инструментах.

В 1929 году вышла и первая советская джазовая пластинка — «Аллилуйя», записанная первым в Союзе профессиональным джазовым коллективом «АМА-джаз» («АМА» — это Ассоциация московских авторов) под управлением пианиста и студента консерватории Александра Цфасмана. Именно эта популярная мелодия звучит во время визита Азазелло (в виде воробья) к профессору Кузьмину в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита», а также на балу у Воланда. Выходец из украинского еврейского местечка, Цфасман был первой советской джазовой звездой: на концерты его оркестра в саду «Эрмитаж» выстраивались очереди, а его пластинки с легкими эстрадно-джазовыми пьесами даже продавали на черном рынке.

В середине 30-х олицетворением «советского джаза» стал эстрадный певец Леонид Утесов, прославившийся после громового успеха музыкальной комедии «Веселые ребята» (1934) вместе со своим ленинградским оркестром, который он относил к направлению «теа-джаз» («театральный джаз»). Кстати, первоначальным названием этого фильма было «Джаз-комедия», но его поменяли на простеньких «Веселых ребят» по настоянию Максима Горького. Пластинки с джазом в то время были вполне доступны, главным хитом эпохи было танго «Утомленное солнце» польского композитора Ежи Петербургского в исполнении оркестра Александра Цфасмана, который с 1939 года состоял в штате Всесоюзного радиокомитета и играл свою музыку по радио на всю страну.

Тот же год стал роковым еще для одного джазового коллектива: во время вторжения вермахта в Польшу на территорию Белоруссии в полном составе переместился оркестр трубача Адольфа Эдди Рознера — берлинского трубача еврейского происхождения, спасавшегося от нацистов в Польше. В годы войны элегантный чужак Эдди Рознер приобрел колоссальную популярность: его оркестр исполнял самый настоящий свинг. Правда, в 1946 году знаменитый джазмен после попытки полулегально вернуться в Польшу был арестован НКВД, приговорен к 10 годам лагерей и отправлен на Колыму. После освобождения Эдди Рознер собрал новый коллектив, который снялся в фильме Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь» (1956) — правда, без своего руководителя.

Во время войны на фронте и в тылу играли и Эдди Рознер, и Александр Цфасман. Последний из-за невозможности возить по окопам рояль за месяц освоил аккордеон. Так как американцы теперь считались союзниками, джаз был признан более-менее терпимым. Огромной популярностью пользовался показанный в СССР фильм «Серенада Солнечной долины» с участием оркестра Глена Миллера. Леонид Утесов записал на русском языке американскую свинговую песню Comin' In On A Wing And A Prayer («крыло и молитва» из названия превратились в поговорку «на честном слове и на одном крыле»), а Александр Цфасман выслал ноты своего «Интермеццо для кларнета с оркестром» знаменитому свинговому кларнетисту Бенни Гудмену. Американец с благодарностью принял посвящение.

Когда началась холодная война, для джаза в СССР наступила «эпоха разгибания саксофонов»: буржуазная музыка, даже название которой улетучилось из официального контекста, была признана формалистической и чуждой советскому народу (заодно с Дмитрием Шостаковичем и Сергеем Прокофьевым). Оркестры переименовали в «эстрадные» и запретили использовать западный репертуар в ресторанах и на танцплощадках, из обихода исчезли саксофоны и даже шестиструнные гитары — на всякий случай. Зато в 1947 году из Шанхая в Казань прибыл джазовый оркестр под руководством Олега Лундстрема, состоящий из выросших в Китае детей инженеров Китайской Восточной железной дороги. Через десять лет оркестр переедет в Москву.

Кстати, советские власти воспринимали джаз в качестве западной пропаганды не на пустом месте. Известно, что в разгар холодной войны Госдепартамент США разработал проект «Послы джаза» — идеологическое оружие против СССР. В рамках проекта в 1961 году Советский Союз посетил оркестр кларнетиста Бенни Гудмена. На приеме в посольстве США «король свинга» пожал руку Никите Хрущеву и воскликнул: «Значит, вы тоже любите джаз!» Но советский лидер осек музыканта: «Нет, я люблю хорошую музыку». В 1971 году в Советском Союзе с огромным успехом гастролировал сам Дюк Эллингтон: в Ленинграде группа местных музыкантов поприветствовала выходящего из самолета Дюка пьесой When The Saints Go Marching In.

Любители джаза из Советского Союза умудрялись в условиях информационной блокады узнавать о джазе все больше — из западного радио или из лекций, которые проводились, скажем, в ленинградском джаз-клубе в Кировском дворце. Гостивший в СССР кларнетист Бенни Гудмен удивлялся: «Если в некоторых странах, как, например, Ирак или Афганистан, концерты предваряли рассказы о том, что такое джаз, то в России это было не нужно. Армия поклонников джаза, который являлся культурой советского андеграунда, была столь велика, а знание столь глубоко, что ничего, кроме музыки, было не нужно».

Хрущевская «оттепель» 60-х годов принесла кое-какие послабления и в отношении буржуазной музыки, про которую писал Сергей Довлатов: «Джаз — это восхитительный хаос, основу которого составляют доведенные до предела интуиция, вкус и чувство ансамбля». Железный занавес приоткрылся еще во время VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов лета 1957 года, на который пригласили биг-бенд Мишеля Леграна. В стране начали проводиться настоящие джазовые фестивали, появились и свои звезды: пианист Игорь Бриль, джаз-рок-группа «Арсенал» саксофониста Алексея Козлова, авангардное вильнюсское трио «Ганелин-Тарасов-Чекасин» в составе пианиста Вячеслава Ганелина, барабанщика Владимира Тарасова и саксофониста Владимира Чекасина.

В 1965 году на гибкой пластинке из журнала «Кругозор» вышла джазовая пьеса квинтета саксофониста Алексея Козлова, игравшего в кафе «Молодежное» и не принадлежавшего ни к одной официальной организации. Прорыв стал возможен благодаря энтузиазму редактора «Кругозора» Виктора Купревича (который организовал ансамбль «Джаз-балалайка» с целью делать джаз с опорой на русский фольклор) и одобрению Дмитрия Шостаковича. Классик дружил с Александром Цфасманом, уважал джаз и даже присутствовал на клубном концерте саксофониста Кэннонбола Эддерли, будучи в составе советской делегации в Сан-Франциско в 1959 году.

Советские музыканты учились джазу по пластинкам, практически не видя своих кумиров живьем, но когда они впервые оказались на международном джазовом фестивале (Варшава, 1962 год), западные коллеги удивленно подняли брови. Оказалось, за железным занавесом сложилась самобытная джазовая культура с опорой на национальные традиции: молодой трубач Андрей Товмасян с огромным успехом представил свою пьесу «Господин Великий Новгород». Доморощенных джазменов не стоит недооценивать. Обзоры пластинок с советским джазом все чаще можно встретить на западных сайтах: даже избалованная иностранная публика относится к музыке с той стороны железного занавеса со все возрастающим интересом.

Послушать

Ансамбль «Мелодия». «Лабиринт» (1974)

Мелодия

Саксофонист Георгий Арамович Гаранян из «поколения физиков» (в 60-х годах джазом увлеклись студенты технических специальностей) — подлинная легенда советского джаза, и его ансамбль «Мелодия» записал огромное количество эстрадной и джазовой музыки, которую можно услышать и на пластинках, и в кино, и в мультфильмах. «Лабиринт» — джаз-роковый эксперимент группы, состоящий из четырех многочастных композиций (пластинка не переиздавалась, потому что была сомнительна с точки зрения материала). Здесь есть и хаотическая игра на сопрано-саксофоне, как у Джона Колтрейна, и роковая гитара, и фанковый бит, и расслабленные модальные фрагменты в духе пластинок Херби Хэнкока, вышедших на Blue Note, и даже толика авангарда (без Майлза Дэвиса тоже не обошлось). В «Лабиринте» много звука, много музыки, много пространства — то сконцентрированного и сжатого, как пружина, то открытого для возможности парить. Шедевр советского джаза, доказывающий, что в годину брежневского застоя в советской музыке далеко не всегда был застой.