Склеивая осколки

И это правда. Самая правильная, какая существует в этом неправильном мире. Где двое бывших врагов плюют на преграды, с мукой выстроенные ими самими, казалось, навсегда.

Обман.

Всё один сплошной самообман.

Гермиона думает, что её здесь нет. Опоры нет. Ничего более необходимого тоже. Ведь Малфой целует её так сумасшедше жадно, не позволяя оторваться даже на миг. Глубоко. Яростно. Жарко. Унося остатки сознания. О бог мой, касаясь души.

— Грейнджер... — чьё имя вдруг не причиняет боль, а лишь тает на языке, сорвавшись.

Драко не терпится, пальцы ласкают её между ног: целенаправленно и бесцеремонно. Вибрирующими чувственными движениями вырывая обоих из реальности, улавливают нужный ритм каким-то необъяснимым чутьём. И влажный аромат желания тоже, от которого сносит последние отголоски «нам нельзя».

С его губ слетает:

— Помни меня.

Теперь гори ты.

Хоти меня ярче.

Громче.

И руки сдёргивают бельё до щиколоток, позволив ему упасть на пол. Наплевать! Им обоим.

И Драко призывно шепчет:

— Попроси... — язык мягко проводит по полуоткрытым губам. — Ты знаешь, о чём, — не сексе и магии — о бесстыдной ласке. — Проси, как умеешь...

Но Грейнджер молчит. Только стонет. Сдержанно. Немного отчаянно. Прихватывает плечи Драко, сильнее врезаясь в обнажённую кожу. Чуть прогибается, прижимаясь плотнее и подставляя себя искушающим движениям его руки, будто специально выписывающей на клиторе скользящие узоры.

И Драко наказывает её за упрямство. Его пальцы — один... и второй — легко и нагло проникают внутрь. Толкаются. Ещё и ещё. Заставляя замирать и сжимать губы. Жарко выдыхать между толчками. Запрокидывать голову, но не сдаваться.

— А может?.. — выстанывает Гермиона, и её пальцы касаются повязки.

— Не может, — целуя глубоко и на какую-то крупицу извиняюще. «Не может». — Проси о возможном, Грейнджер, — настойчиво и низко, срываясь на полухрип. Безбожно дразня особым наслаждением, обещанным ноябрьской ночью в лазарете.

Только вслух:

— Пошёл к чёрту! — прямо в губы.

«Вот дурочка...» — но только она способна так сопротивляться. И пусть природа выдаёт её с головой! Ведь Грейнджер хочет этого. Ждёт. Нет, жаждет. Но лишь бы спорить с истиной. И ведь кажется, ещё немного — и кончит.

— Не вздумай, — почти просьба. Почти приказ. — Без меня.

И тут, как подтверждение, протяжное:

— Ма-алфой... Я-я... — вся напрягается. Замирает. Дышит через раз. Драко выскальзывает. Забрасывает её ногу на бедро.

— Я знаю... — и одним толчком входит. Грейнджер заполняет всю комнату своим полустоном-полувоем. — Вот так... Скажи: хочу так! — и только теперь это приказ.

— Да... — через надрывный стон. — Да!.. — через полукрик.

Драко толкается и толкается, надеясь не сорваться. Сцеловывая, слизывая с губ тяжёлое дыхание. И страсть. Отчаянно вбивая истину резким движением бёдер. Приближая особенный миг:

— Ну же... Догоняй меня, — потому что сам на грани. И чувствует колоссальное напряжение, сдерживаясь лишь благодаря предвкушению.

Его рука осторожно накрывает вдруг застывшие губы. Знакомо приоткрывшиеся. Чуть дрожащие от приближения оргазма, когда почти не дышит. И ждёт-ждёт-ждёт...

Гермиона кусает его. За пальцы. Дико. С воем. Со всей силы, на которую кажется способна. Намеренно причиняя боль, хоть на долю равноценную нахлынувшему наслаждению. Сдерживая опасное признание, она наказывает Малфоя за темноту на глазах.

— Ты что?! Чёрт!.. — Драко не двигается. — Больно же! — Грейнджер на мгновения слабеет. Вдавливается пальцами в обнажённые плечи. Вытягивается в струну. И сама толкает его бёдра.

— Не останавливайся, — звучит властная мольба. Грейнджер с пьяным от наслаждения лицом зализывает укус. — Прошу... — уступая лишь в этом.

— Чокнутая... — полушёпотом, пока пальцы сами проникают в её рот, позволяя языку и губам творить ненормальное и недвусмысленное. Ласки на грани фола. — Ты — чокнутая. Ты... — глубокий толчок и волнующая истина: — Моя-я...

Та, которая стонет, подставляя губительно-прекрасные губы и соблазняя жестоко-острыми зубами. Блаженно дышит, опаляя кожу обрывками своего удовольствия.

Драко не выдерживает и четверть минуты. Он кончает, едва сдерживая рвущийся рёв. Кончает сочно и наполняюще. Зажмурившись сильно-сильно, до искрящейся слепоты.

Он стонет в голос, потому что не любит делать это тихо, как будто должен чего-то стыдиться. Это позволяет голове не лопнуть, а себе — забыться окончательно.

Драко упирается лбом в лоб Грейнджер и пытается выровнять дыхание. Они оба пытаются. И едва-едва улыбаются. Избегают прощальных поцелуев из дурацкой борьбы с желанием не разрывать касаний. Только — близость.

Он впервые стягивает повязку вот так: лицом к лицу. Но почти сразу выходит и тянется за сигариллами. Садится на лавку и молча смотрит, как Грейнджер одевается.

Драко не нарушает тишины, пока она не застывает у самой двери:

— Долго ты так не сможешь, — негромко произносит он.

И Гермиона понимает, о чём идёт речь: об игре по его правилам. А потом она выходит. Спокойно закрывает дверь и прислоняется к её деревянной поверхности почти счастливой.

Она ни о чём не жалеет.

И что бы Малфой ни говорил, они только что сдались.

Друг другу.

* * *

— Ну и зачем ты меня сюда притащил, Гарри? — улыбаясь немного загадочно, спросила Джинни, оглядывая пуффендуйскую раздевалку.

И невольно покосилась на стоявшую на прежнем месте лавку. Не то чтобы не догадывалась, чем может быть вызвана подобная просьба, но как-то раньше не замечала, что Гарри возбуждают именно эти стены. Хотя он же обожает квиддич...

«К лешему всё! Какая разница?!» — руки Джинни сами стащили мантию, галстук и потянулись к верхним пуговицам на блузке.

Наверное, прошла целая вечность с тех пор, как инициатива исходила от Гарри. Может, стоит регулярно устраивать дуэли, чтобы он был чуть менее ласков и нежен, а более одержим?

— Мы точно варили не возбуждающее? — приглушённо поинтересовалась Джинни, наблюдая, как он накладывает чары. Торопится... Примитивный Коллопортус.

Ой, не важно!

— Невилл ничего не перепутал? Нет? — иронично заметила она и приблизилась к Гарри.

Обняла его и мягко коснулась губ. Легко. Дразняще. В ожидании чувственного нападения.

Но он вместо того, чтобы поцеловать, проворчал:

— То есть хотеть тебя я могу только под зельями, что ли?!

Джинни показалось, Гарри обиделся.

— Я просто поддеваю тебя. Чуть-чуть... Ну не дуйся...

Она сняла с него очки и положила на ближайший шкафчик.

— Люблю, когда ты ласкаешь меня без них. Немного на ощупь, — Джинни неожиданно сильно завелась от воспоминаний. — И я готова тебя умолять... Или заставить. Тебе как больше нравится?

Она нетерпеливо поцеловала Гарри.

И он ответил. Так же нетерпеливо и горячо. С гулко стучащим сердцем. И сложно разобраться, что так яростно разгоняло кровь: зелье или предчувствие тайны.

Вспомнился их первый раз с Джинни. Наверно, самое прекрасное в жизни после всей этой боли, потерь, войны... Когда безумно нуждались друг в друге и просто не смогли иначе. И только последний болван посмел бы остановить Джинни в её безрассудном порыве стать ближе. А Гарри таким не был. Тогда он целовал всё, чего касался взгляд. Неутомимо и любяще.

И хотел её как ненормальный.

Гарри почувствовал жуткую тоску по этому голоду: когда существует только желание, только Джинни... Но сейчас страшно мешала жажда истины. Хоть кусочка. Маленькой капли. Но чтобы уже перестать сходить с ума от беспомощности и никчёмности!

Гарри потянул Джинни на себя, устраиваясь на полу, следуя за голосом разума. Ведь он, будто ведомый магией, нашёптывал подсказки.

Приятная тяжесть накрыла тело. Губы встретились с губами. Чуть отрешённее, чем прежде. Гарри прятался от возбуждения.

Не то. Не то! Не то...

И шёпотом между поцелуями:

— Придуши меня, Джинни.

Она застыла от столь неожиданной просьбы:

— Что?..

— Придуши меня. Пожалуйста...

— Да что с тобой?! — Джинни невольно повысила тон. Забеспокоилась и отдалилась. Что за блажь? Но видя в его глазах мольбу, замешкалась и спросила: — Зачем?..

А в ответ — требовательная тишина.

— Ты этого хочешь, Гарри? — с неверием. Но любовью.

— Мне нужно это. Просто. Нужно. Зелье действует недолго. А я должен попробовать вспомнить!

— Так мы здесь не?.. — теперь обиделась Джинни. Щёки заалели в тон губам. Глаза метали искры. — Ты опять за своё? Даже сейчас?!

Гарри почувствовал себя гадко. Его девушка хочет заняться любовью, а не поиском призраков. А он, как полный придурок, думает только о невидимом враге. На мгновения неприступная правда стала ценнее иных желаний. Что за безумие?!

Джинни оскорблённо дёрнулась, но Гарри удержал:

— Я люблю тебя, — вот так: в первый раз. Неожиданно для неё. И для себя тоже. — Помоги мне. И потом я заставлю тебя забыть обо всех просьбах... Кроме твоих, — не отводя пылающего взгляда. — Джинни...

Гарри заметно волновался. Глаза лихорадочно блестели.

Но ей давно стало всё равно до настоящей причины, почему они здесь. Долгожданное признание разливалось счастливым теплом по всему телу. Её руки с лёгкостью сомкнулись на его шее. С радостной и несерьёзной мыслью:

«За то, что так долго заставил меня ждать!» — пальцы сдавили посильнее. Из маленькой мести.

И для застывшей памяти это стало ключом.

— Я тоже тебя люблю, — шепнула Джинни.

Но Гарри уже не услышал.

Всё тело и даже голову словно пронзили иглы, лишая возможности не только двигаться, но и кричать. Ледяная корка сковала мышцы. Сердце почти перестало биться. Кровь стыла прямо в жилах. Тяжёлый, густой туман накрыл сознание, замораживая даже мысли. Дыхание замедлилось. И вдруг показалось, что оно остановилось...

Совсем.

А потом Гарри вскрикнул. Будто очнулся от кошмара, жадно хватая ртом воздух.

— Что?.. — Джинни со страхом обхватила любимое, искаженное непонятной мукой лицо. — Что ты видел?

Несколько секунд тягостного молчания и:

— Ничего, — выдохнул Гарри и устало прикрыл глаза.

От стыда. Потому что почти не врал. Ведь, действительно, ничего не видел. Только — почувствовал:

Чьи-то чужие, безумно холодные губы жестоко прижались к его губам.

А потом навалилась непроглядная темнота.