Склеивая осколки

Глава 27. Добра и зла неведомы границы

Никакому воображению не придумать такого множества противоречивых чувств, какие обычно уживаются в одном человеческом сердце.

Ларошфуко

Где-то на задворках сознания Гермиона понимала, что кричит.

Кричит жутко, бессмысленно, но всё равно не смолкает, давясь горьким дыханием и предчувствием смерти. Она заглушает опасные эмоции, чёрной дырой уничтожающие всё разумное.

Гермиона кричит не из страха, а лишь пытаясь притупить боль и пробиться через её мучительную броню. Кричит от злости — на себя и неведомого врага. От желания распять подлую тварь и врождённой неспособности на убийство. Кричит из чувства вины и невозможности всё исправить. От стыда за глупость и гордость. Проклиная бесполезные слёзы, застилающие глаза.

Гермиона кричит от любви к Драко. И от вечной тоски по его прикосновениям. Она кричит и воет оттого, что теряет первого и единственного с каждым ударом сердца. Гермиона смотрит, как он уходит, лишь на мгновения став Её, и никак не может их отпустить.

Она воет сильнее, закипая сознанием, стараясь остановить подступающее безумие. Потому что оно совсем близко, смеётся и ликует, заставляя дрожащими руками сгребать расползающуюся по полу кровь, словно это поможет вернуть её в израненное тело. Одними губами перебирает заклинание за заклинанием в надежде воскресить нужное. Гермиона отказывается сдаваться даже полунормальной и, не оглядываясь, нащупывает палочку...

Только брыкается, когда чьи-то руки пытаются оттащить её от Драко. Слышит какие-то голоса:

— Ты ранена? — должно быть, это Невилл. — Гермиона, ты... — а дальше лишь неразборчивый шум. И оцепенение.

Хотя картинка перед глазами меняется, смешиваясь своими блёклыми красками.

— Доставьте её в больницу, мистер Лонгботтом, — приказывает незнакомый голос. — Немедленно! Дальше мы сами. Все — вон!..

Невилл лихорадочно мечется, стараясь определить источник кровотечения. Осматривает багровые руки Гермионы.

— Это не моя, — она отпихивает Невилла, ловя взглядом серые халаты, серые лица, серые тени. Приближается на шаг к застывшему телу:

— Драко... Драко... — зовёт его сердцем: — Вернись ко мне...

— Ему помогут, — надёжный-ненадёжный друг сжимает её в объятиях, но и сам, похоже, не верит в то, что говорит: — Они всё знают, всё сделают. Поверь...

Он заботливо, рукавом, стирает с её лица жгучие слёзы, и тут:

— Гермиона, у тебя кровь носом пошла. Нам надо в больницу, — и выпускает из заботливых тисков.

— Нет! — она полукричит. — Я должна!..

А рассеянный свет меркнет вслед за собственным голосом. И опять невнятный монотонный шум в голове, переходящий в полушипение...

Тело охватывает вполне объяснимый озноб: ведь в затылок словно вонзили холодный металл, и он растекается стылой серебряной массой, отрезая от реальности.

— Слишком-слишком много крови, — тянет Гермиона, слабея, но продолжает следить за серыми силуэтами.

Крови невосполнимо много: алой и чёрной. Она на полу, на её одежде, в волосах, на руках, на губах. И пальцы тянутся к ним, лишь бы удержать прощальный вкус...

А потом всё исчезает.

* * *

Драко попробовал открыть глаза, вслушиваясь в ватную тишину. Рыхлая, сонная, тяжёлая, она облепила голову тягучим облаком, склеивая веки и спутывая немыми нитями сознание. Он гонялся за сбивчивыми мыслями, стараясь ухватиться за их скользкий хвост, но от этого они только сталкивались, смешивались и рассыпались на мелкие части так, что не собрать. И сам Драко, похоже, разваливался вслед за ними в попытках определить степень беспомощности. Тело не чувствовалось, а разум блуждал и блуждал в неподвижном тумане, пугающем своей беспросветностью.

Приятного мало.

Нос обожгло пряными ароматами, руку — человеческим теплом, и Драко снова попробовал открыть глаза.

Казалось, ничего сложнее он ещё не делал: тело по-прежнему отказывалось подчиняться. Приходилось продираться через застывшие мышцы и такие же нервы.

Он вообще жив?

Ломкая душная мысль. Но всё-таки мысль, а не какие-то ничтожные куски.

И потолок...

Опять потолок.

Белоснежный, слепящий, давящий своей чистотой.

Веки слипались, в глазах плыло, слабость сковывала, и радовало только одно...

Никакой боли.

Ни грамма. Ни крупицы. Ни её тени.

Ни блика.

Медленно, но верно сознание возвращалось к Драко. Равно как и память. Значит, всё-таки жив. Он выжил.

Он сумел.

Мозг парил в полузабытьи, и Драко напоминал себе надравшегося бродягу, который отказывался признавать, что пьян, но падать лицом в грязь не собирался. И как-то слабо представлял, где он...

Снова этот потолок!..

Противный. Безликий. Пустой.

Драко возненавидел все потолки разом в тот день, когда чуть не погиб.

По собственной глупости. Непредусмотрительности. Беспечности.

Из-за самонадеянности. Не ненависти. Нелюбви.

Причин множество — суть одна.

Интересно, сколько времени прошло с тех пор: час? Два? День? Месяц? Год?.. Сколько? Время для Драко — тот же палач. Казалось, внутри всё сжалось в тугую тошнотворную массу размером с кулак. Который, наслаждаясь, стискивал сердце, стремясь его остановить.

Странно было бояться вернуться к жизни теперь. Когда совсем недавно боролся за неё, захлёбываясь от нечеловеческой боли. Цеплялся зубами, мысленно моля о смерти и отбиваясь от неё. Загонял под ногти занозы, царапая пошарканный пол гостиницы, и хрипел, словно связки отекли под бесконечными пытками. Корчился от судорог и презирал весь мир за несправедливость.

А что ещё страшнее — умирал...

Драко инстинктивно зажмурился и бездумно сдавил чью-то ладонь.

Он не в себе?

Потому что сам впустил новую боль через воспоминания. Сам воскресил минуты постыдного бессилия, растрачивая мгновения жизни на жалость к себе и неподдельный страх. Страх перед тем, каким его сделала Сколопендра.

Что за калеку спасал Драко в гостиничном номере? Вдруг он реально сошёл с ума, лишившись части себя, и поэтому собственное тело его предаёт, а разум мечется? Вряд ли истинные безумцы сознают, что безумны. Они дышат. Думают. Чувствуют.

Так же, как все, но иначе.

Главное, он жив.

Но почему-то не в состоянии отвести взгляд от мерзкого унылого потолка! Пока сквозь тревожное окостенение, откуда-то издалека, не долетает взволнованный голос:

— ...ко, ты слышишь меня? — да. Вроде того. Но пялится на собственные ноги, укутанные в одеяло.

«Цел.

Наверное...»

А на удивление даже нет сил. Их нет почти ни на что, только — инстинкты. Вдох. Выдох. Выстраданный глоток. И жажда... А потрёпанное муками сознание принимает как факт:

«Она здесь».

Грейнджер здесь.

И отчего-то опять Грейнджер — не Гермиона. То ли более привычное имя создаёт иллюзию безопасности, то ли подсознание само расставляет акценты.

Драко не смог ответить, возможно, моргнул, а предыдущий вопрос сменился утверждением:

— Я позову колдомедика. Я быстро... — маленькая тёплая ручка выскользнула из его застывших пальцев.

Драко издал натужный стон, похожий на хрип. «Вероятно, Мунго... Логично. А чего ж тогда и консилиум не учредить?!»

— Нет, — остановил он сипло и беспомощно. Неожиданно вслух. Чужим, бесформенным тоном.

Не хочется никого видеть. Почти никого. Малфой закашлялся, вздрагивая безвольным телом.

— Нет, остань... — неужели он это сказал? Но фраза застыла, потому что язык прилип к пересохшему нёбу, и Драко, наконец, сумел повернуть голову.

— Х...хорошо, — прозвучало в ответ как-то нерешительно и оттого неповторимо. Всего одно слово — пусть далеко не первое, но совсем невинное, мягкой волной коснувшееся слуха. — Только недолго.

Добровольная сиделка устроилась на стуле с видом мадам Помфри и, кажется, улыбалась Драко. Едва заметно, лишь краешком губ, словно собиралась повиниться, но не знала, с чего начать.

Уволь, Грейнджер.

Как-то не тянет:

— Под...подглядываешь за...за мной? — превозмогая сухое горло, совершенно серьёзным тоном отшутился Драко. Всё же приятно очнуться не в одиночестве.

— Ты неисправим.

А в глубине её зрачков тьма пополам со светом, искренность с тайнами, надежда с разочарованием.

Не такой он помнил Грейнджер — не такой: с бескровным лицом, бледными губами, тёмными кругами под глазами и их лихорадочным блеском. Необыкновенно хрупкой и растерянной. Беззащитной. Бесстрастной.

Не невыносимой.

Драко всего несколько минут в сознании, а уже скучает по прежней Грейнджер. По новой прежней Грейнджер. Не настоящей. Скрытной. Дурной. Полупомешанной...

«...продуманной стерве!» — он попытался вернуть своё украденное чувство.

Глупо.

И это плохо. Очень плохо — не злиться на неё. Потому что от этого очень плохо.

Теперь плохо им обоим.

Заврались. Запутались. Заблудились.

Увязли друг в друге.

Драко молча искал в ней первые признаки безумия:

«Она не моя… не моя Грейнджер».

Точнее, моя не-Грейнджер.

И всё же чувствовалась в ней какая-то болезненная красота. Пожалуй, единственное, что за беспамятством сохранило время — её волосы: небрежно разбросанные по плечам, торчащие шёлковой волной, выбивающиеся тонкими прядями.

И голос, тот же голос, полный участия:

— Хочешь воды? — Гермиона повернулась к прикроватной тумбочке, опережая почти беспомощного пациента. — Тело будто не твоё, но слабость скоро пройдёт, я знаю...

Крышка кувшина звякнула, и Драко невольно следил за живительной влагой, необычно-блестящей струёй переливающейся в стакан.

— Это из-за потери крови и сильных обезболивающих. Ты очнулся, а значит, вне опасности, — Гермиона вытянула руку, и та ненадолго задрожала, стоило ей лишь на миг вспомнить, как пальцы скользили в кроваво-тёмной луже. — Возможно, сейчас так не кажется, от лечащих чар в голове иногда жуткая путаница, но это было просто необходимо: у тебя случился геморрагический шок, я знаю, к тому же раны очень глубокие, и если бы...

Драко мысленно улыбнулся:

«Хоть здесь ты прежняя-прежняя Грейнджер», — и опять нет сил, но есть желание брякнуть что-то по поводу беспрерывных «я знаю».

Гермиона, мешкая, вдавила пальцы в прохладное стекло. «Вот дура!» Медицинский отчёт сейчас не требовался, но и сказать что-то вроде «прости» у неё не получалось. Может, «мне жаль»?..

Она не сомневалась, что Драко как минимум её ненавидит. Пусть не рьяно, не безоговорочно, но ненавидит.

И не только её.

Чего бы ни лишила его Сколопендра, ненависти в этом списке нет. Он пропитан ею до мозга костей. Он ею дышит и наслаждается. По собственному желанию. Ненависть — это то, что съедает Драко изнутри. Это то, что чуть не разрушило их отношения.

Она и его разрушает.

Тут и помогать не нужно. Гермиона и в этом не сомневалась.

Конечно, Драко ненавидит её. За то, что не смогла защитить. За то, что вынудила пройти через ад. Можно и не спрашивать, насколько тяжело ему пришлось: шрамы на теле красноречивее слов. Некоторые из них уже не свести. А самый яркий зияет на левом предплечье, рядом с меткой, бордовой руной: