Склеивая осколки

Она бы и рада признаться... Но их связь, их настоящее, их сближение балансирует на кончике иглы. И удержаться на нём очень сложно. Но необходимо. Гермионе это точно необходимо, откровения подождут. Чуть-чуть:

— А ты... ты сам ничего не хочешь мне сказать?

— Что, например?

Драко узнавал этот взгляд: переполненный жаждой истины. Там, в Мэноре, с противным постоянством карие въедливые вспышки горели ярче пламени. Они горели так часто: в библиотеке, в оранжерее, на балу — и их ни с чем не спутаешь.

Он неприятно растянул губы, и:

— Что наша сделка расторгнута или что я хронически ненавижу армию Дамблдора?

Драко выбросил слабую карту при плохой игре.

— Утверждаем очевидное? Нет, Малфой, ты должен мне кое-что рассказать... о Сколопендре, — Гермиона ударила прямо в цель.

— Должен? — он хмыкнул. — Да неужели?.. Тогда спешу сообщить тебе, — он стиснул одеяло, — что она мелкая подлая тварь, — удивительно, как слова липли к языку отвратительной жижей, приходилось выдавливать их: — Лицемерная дрянь! Скользкая гнида! Мне продолжать?

— Если тебе станет легче — да. Но я не могу не думать о том, что она почти перешла черту, — причём изощрённо и крайне жестоко. — И каждый из твоих шрамов — доказательство!

Гермиона задержала взгляд на его шее.

Драко невольно коснулся её и почувствовал небольшую тонкую нить, стягивающую кожу. Да он красавчик! — внутренности снова скрутило. Как и горло:

— Теперь ты утверждаешь оч...чевидное, — он напрягся. — И зачем?

Уж какой-какой, а глупой Грейнджер никогда не была, и интуиция не подвела:

— Сколопендра не просто обокрала твоё сознание, в чём я нисколько не сомневаюсь, она тянула из тебя жизнь по каплям. Может, она и вырвала кусок из памяти, но она тебя ещё и пытала!

Гермиона как могла оборонялась от картинки, где Малфой кричал от невыносимой боли. Кричал до хрипоты, доставляя Сколопендре садистское удовольствие.

— И снова утверждаем очевидное. Может, пора позвать колдомедика? А то разговор напоминает тошнотворную рутину, — ещё немного, и далеко-не-дура-Грейнджер разложит всё по полочкам.

Так и есть:

— Месть, Малфой, это очень личное. И она не терпит анонимности, ты не хуже меня это знаешь. Вендетта всегда имеет лицо, иначе какой смысл?! Я нашла тебя в сознании, нашла с чёртовым пергаментом в руке, и это не даёт мне покоя.

— А могла бы и намного позже. Мёртвым, — отбрыкнулся Драко, не желая открывать правду сегодня. (Ринутся же геройствовать без него!) — И месть бы обрела явный смысл.

— Но ведь ты выжил... Даже если Сколопендра пряталась под Обороткой, маской, мантией или чем-то там ещё, она не могла промолчать о причинах! — и это единственная зацепка в погоне за возмездием.

— К чему ты клонишь? — Драко выпрямился, силы возвращались к нему. Но как заставить замолчать одну сверхумную особу?

— Играем в непонимание? — зелья уже не помогали, Гермиона теряла контроль над эмоциями. И чего ждать от себя: слёз или агрессии — не представляла. — Месть — это всегда месть, Малфой. А такая месть — не расплата за неудачное свидание или пару обидных фраз, — и тут будто наотмашь:

— Что же ты ей сделал? — не просто вопрос, а фактически обвинение.

Драко, наверно, побагровел. Его скулы свело, кожа вспыхнула, а в голове зазвенело. Вот теперь Грейнджер невыносима!

Как всегда.

И как всегда хочется заставить её заткнуться! Потому что если она уж страдает назойливостью, то по полной:

— Что? Скажи!

Драко, не колеблясь, вцепился в её руку: она дёрнулась. Но так слабо...

— Если ещё раз. Ты спросишь. Что-то подобное, — он не кричал и не злился. Но что ещё хуже — он угрожал: — Предупреждаю... — спасибо ненависти за то, что позволила выплеснуть половину яда на Грейнджер и заполнить им пряный больничный воздух. — Я-я... — слова вновь липли к языку, но внутри ни грамма сомнений.

А в карих глазах ещё и немой вопрос:

«Ты — что?»

Драко вдруг почувствовал страх. И боль. И снова ненависть:

— Я никогда тебя не прощу.

Вместе с грубым прикосновением Гермиона впитала слова — кожей. Сердцем. Душой. Впитала и потерялась в отголосках угрозы. Ещё секунду назад Гермиона верила, что Драко знает Имя. Или хотя бы догадывается, но отчего-то молчит! Защищая то ли Сколопендру, то ли себя...

От Гермионы.

Но чтоб до такой степени...

«Не люблю его таким. И люблю. Но не позволю». Каким бы ни сделала Малфоя Сколопендра — натуру оттуда никакой магией не вытянешь. И если б не чувство вины и больничные стены, ему бы, наверное, досталось, но...

— За что т...ты так с...со мной? — Гермиона сорвалась. Ледяная дрожь побежала по её телу: от губ к конечностям. — П...почему?

И в груди, должно быть, дыра, прожжённая разочарованием. Наивными ожиданиями. Тупой верой в любовь.

— Ты только что обвинила меня чёрт знает в чём!

Драко не отпускал вмиг похолодевшую руку, согревая её остатками ненависти, но та уже осыпалась под внезапной уязвимостью Грейнджер. Под трепетом на её губах и кончиках ресниц.

— А ты только что включил Малфоя, разве нет? Не Драко, не моего Драко, а долбаного Малфоя! Которого я не понимаю, — Гермиона попыталась освободить свою руку. Опять — слабо. Опять — дрожа. Унять новый приступ сродни подвигу, но Гермиона старалась, подавляя наступающий мрак: — Но который живёт по своим правилам. Всегда!

Она стиснула зубы. Вспомнила недавнее «прости». Снова и снова «прости», помогая себе бороться.

— Грейнджер...

Сломленная, ужаленная Гермиона гасила его ядовитое пламя и тащила из гордого Малфоя запретные эмоции. И самую главную — страх. Судорожный, всепоглощающий страх не за себя — за неё. Кажется, Драко боялся за них двоих: «Вот дьявол! Нет... не сходи с ума».

— Замолчи.

Не слышит.

— Я не понимаю, — Гермиона рывком стёрла слезу, гадкой уликой оголяющей боль, — зачем ты защищаешь... её?

— Что? — так тихо, что и сам не разобрал. «Так ты так это видишь?»

— Зачем защищать даже не себя... Даже не ту, что искалечила моих друзей...

Гермиона сглотнула поток слёз. Вытянула свою руку из ослабших тисков и нерешительно коснулась щеки Малфоя: восковой и колючей.

— Зачем защищать ту, — Гермиона погладила её, слегка-слегка, — что заставила меня смотреть, как ты уходишь? Драко, я не боялась тебя потерять — я тебя на самом деле теряла! Ты таял у меня на глазах. И ты не слышал, что я...

Она почти обронила истину и замолчала — продолжение утонуло в его губах.

Малфой сам не позволил.

Он не то чтоб целовал, как умеет лишь он один, — он прижимался так яростно и глухо, притянув к себе одурманенную полупризнанием голову, что и пошевелиться не получалось. Секунда за секундой сухим, но горячим касанием Малфой запрещал новые вопросы и излияния. Протест и согласие. Он запечатал всё мигом и разом низким гортанным голосом:

— Гермиона, так нельзя... — кажется, Драко снова коснулся её растревоженных губ — он сам недопонял. И уточнил: — Со мной.

Она едва кивнула и отстранилась. Вытянулась в полный рост, сражённая чувственным нападением.

Бог знает, о чём она думала, вытягивая злосчастное имя! Чтобы прикончить Сколопендру первой? Чтобы вернуть себя, пока Малфой не догадался?..

— Уже уходишь? — спросил он, следя за отступающей к выходу Грейнджер.

— Пора позвать колдомедика, — ага, кто-то опять сбегает. — Мистер Коллинз просил сообщить, когда ты очнёшься.

Драко смотрел и смотрел на неё, не отпуская. Именно Драко — не Малфой. Но ещё один такой взгляд... или поцелуй — и вся правда выплывет наружу. Что не важно, каким он стал. Что у них одна беда на двоих. Что она любит его и больше не оставит.

Внеочередное сумасшествие.

Гермиона на пару мгновений замешкалась, а потом обернулась на скрип двери и застыла. Потому что в проёме, на неуверенных ногах, вышагивал...

Люциус Малфой.

И сейчас он её убьёт. На месте. Без сожалений. За то, что приблизилась к израненному сыну.

Как долго Люциус стоял у палаты, наблюдая за ними через маленькое оконное стекло? Гермиона, помнящая не преступника, не любящего отца, а раздавленную тень в зале суда, перевела взгляд на Драко:

«О, господи...» — и многое б отдала за эту серую теплоту под длинными ресницами. За его неприкрытую радость и удивление на одутловатом лице. За смятение и многозначительное молчание. За настоящую близость двух похоже-непохожих людей.

Но не за страх, который преследовал всё это, — абсолютно неподдельный и кровный.

Гермиона впервые увидела, что Драко уважал отца... И боялся.

Боялся и любил.

Она вжалась в стену, пропуская нежданного посетителя, как вдруг его вежливый тон чуть ли не приклеил ноги к полу:

— Прошу прощения за вторжение, мисс, — пустые потерянные глаза Люциуса блуждали от безликой стены к кровати, от Драко к Гермионе и снова к Драко: — И у вас тоже, — а потом опять к Гермионе: — Не имею чести быть представленным.

Похоже, бедняга перебирал в уме возможные варианты поведения, отыскивая верный:

— Но здесь можно обойтись без церемоний, вы не считаете?

Гермиона застыла дважды.

Катастрофа.

Вслед за Люциусом в дверях показался аврор, это несложно было определить по характерной нашивке:

— Вы должны покинуть палату, мистер Малфой. Или мне придётся применить силу, я же предупреждал: никаких разговоров с посторонними.

— Оставьте его, — выдавил Драко, переполненный тихим ужасом и дикими криками в собственной голове.

Отец не узнал его — родного сына!

— Не утруждайтесь, молодой человек, — отмахнулся Люциус. — Они предупреждают меня сотни раз на дню. — Но мой доктор сказал... Что же он сказал? — Люциус морщил лоб, безусловно пытаясь вспомнить и это тоже: — Ах, да... Я должен быть осторожен с маленькой грозной леди и спросить, как вы себя чувствуете?

— Простите, мистер Малфой, — обратился аврор к Драко, — но я должен его увести. Я и так нарушил все предписания, но мистер Коллинз умеет убеждать.

И тут Люциус изменился: сжался, его качнуло, и он, сгорбившись, превратился в старика, облачённого в больничную робу.

— Д...Драко? — поражённый внезапному открытию, полубезумный посетитель вдруг стал отцом.

Он вгляделся в измученное лицо сына, затряс головой, метнулся взглядом к Гермионе, к аврору, снова к Гермионе, расправил плечи и вытянулся в струну:

— Но мой Драко сейчас дома. И знаете, он очень умный мальчик... Он здоровый мальчик.

Гермиона едва сдерживала слёзы. В какой-то степени она понимала, каково Драко сейчас... Когда для родных людей ты — незнакомец. Случайное лицо. Пустой звук. Понимала и то, что жалости Драко не простит, поэтому по-прежнему вжималась в стену, лишь бы казаться невидимой.

Аврор, извинившись, подхватил своего подопечного под локоть, на что Люциус зашипел, как ощетинившийся книзл, оттолкнул наглеца и вышел, захлопнув дверь:

Бах!..

Гермиона следила за Драко молча, не решаясь сказать хоть слово. Лучше бы её здесь не было! Как ни бредово это звучит. Потому что между ними тоже что-то захлопнулось.

Малфой помрачнел, сморгнул следы человечности, оброс иглами:

— Уйди, Грейнджер, — процедил он, трогая, должно быть, новое, неизвестное отцу лицо, но страшных шрамов и повреждений не находил. И от этого становилось ещё хуже: — Я же велел: уйди! — скрипя отчаянием на зубах.