Склеивая осколки

Глава 25. Враг внутри...

Быть хорошим — значит жить в согласии с самим собой.

О. Уайльд

— Ты уме-ешь... — с трудом выдохнула Гермиона, вновь почувствовав под ногами опору. — Чёрт!.. Ты... — от спонтанной аппарации всё ещё сжимало лёгкие, но новый глоток воздуха принёс наконец облегчение: — Ты умеешь летать, Малфой.

Гермиона медленно отступала к стене, подальше от Драко. От его тяжёлого взгляда и не менее тяжёлого дыхания. Мелкий осколок витража застрял в спутанных белоснежных волосах багряной уликой и вызывал необъяснимое желание выдрать его вместе с ответом на вопрос: почему?

«Почему — чёрт тебя возьми, Малфой! — ты умеешь летать?»

Он не пытался удержать её или приблизиться — просто стоял у камина, склонив голову, уперевшись ладонями в полку...

...и смотрел.

Смотрел молча, устало, вдавливая серой мглой в ледяной камень за спиной, словно в грязь: раскисшую и вязкую, липнущую к коже гнусными подозрениями, что врастали в неё намертво.

Гермиона невольно поёжилась.

— Почему, Господи Боже, ты умеешь летать? — снова выдохнула она, растирая подлые мурашки, бегущие по рукам: ночной воздух холодил кожу.

— Потому что я волшебник! — резко бросил Малфой и, чуть скривившись, уставился в пол.

Ненадолго.

В тусклом свете свечей, измотанный и задумчивый, он казался намного старше и с каждой секундой будто сгибался под грузом неподъёмных мыслей. Поэтому спина стала сутулой, а скулы острей, выдавая внутреннее напряжение. Малфой отстукивал на гранитной плите еле слышный ритм, но он отдавался в ушах Гермионы гулким эхом. Для неё мгновения тянулись слишком долго... Как и этот день — пополам с новыми тайнами, стоявшими уже поперёк горла.

Затем Малфой выпрямился. Разжёг огонь, порылся в кармане пиджака и, вооружившись сигариллой вместо палочки, практически не шевелился и не моргал. Лишь губы, кажется, шептали что-то вроде «идиот». Если не хлеще...

Это дало Гермионе время отложить допрос и осмотреться. Сердце забилось тише, надеясь, что так его не услышат.

«Господи Боже...» — уже дважды, не представляя, кому молиться. И пора ли?

Зачем он... Зачем?.. Зачем?!

— Зачем ты притащил меня в Мэнор?

Она узнает это место и через сотню лет! Мрачное, тревожное, удушливое, пронизанное криками и стонами, будто иглами, торчащими из стен и потолков. Место, где человеческая жизнь значила порой ничтожно мало.

В этой самой комнате — знакомой, наверное, с самой Смертью.

— А я обязан отвечать? — ухмыльнулся Малфой и заявил без колебаний: — Думаю, нет.

Естественно, нет.

Гермиона почти забыла, каким остывшим бывает дом.

Пустые картины нисколько не удивляли. Хмурый, неприветливый Мэнор и без того смотрелся безлюдным и заброшенным. Рождество не творило чудеса — увы, и лишь позолоченные таблички на массивных запылённых рамах создавали эффект присутствия.

Но не праздника.

Вместо привычных украшений настенные канделябры витиеватыми рожками отбрасывали свои зловещие тени.

И те расползались...

Нет, заползали в душу, бередя память. Перетряхивая дальние её уголки, куда долгие месяцы Гермиона так настойчиво загоняла мысли о пережитом.

Она взволнованно вздохнула. И, конечно же, дело не в страхе. Не в нём! Даже если бы не случилось Сколопендры и Малфоя, она никогда бы не позволила себе бояться. Только — думать. Нет ни малейшего желания вариться в воспоминаниях, анализируя ошибки: свои и чужие.

Абсолютно. Точно. Нет.

Зачем воскрешать каждым нервом минувшую боль и отчаяние? Захлёбываться в них и собственном вопле. Снова терять надежду, усилием воли удерживая остатки сознания. И, упаси бог, жалеть себя...

Левую руку заломило. И почти разорвало кожу в том месте, где тонкими белыми нитями вырисовывалась метка:

Грязнокровка.

Заметное глазу оскорбление.

Унизительное прозвище.

Всего несколько букв, давно не ранящих до слёз. Но по-прежнему задевающих других.

«Я — грязнокровка».

Гермиона может сказать это вслух. Гордо. С вызовом. Тихо и громко. Это её броня, которую она способна носить до самых седин! С этим легко жить... Но не со шрамами, вырезанными глубоко внутри.

Гермиона оторвала взгляд от кривой надписи и подняла голову — Малфой смотрел. Смотрел, как и она пару секунд назад, на правдивые горькие буквы и...

...злился.

Потому что, сжав губы, переломил зажатую в пальцах сигариллу и рывком бросил её в огонь. Серая мгла сразу стала оранжевой, отражая пламя.

Красиво. Очень красиво. И опасно.

Как и надоедливые вопросы Гермионы:

— Почему ты умеешь летать? Почему — теперь?.. — она не обвиняла, но говорила громче и громче, съедаемая подозрениями: — Почему ты читаешь мысли? Почему — мои?! — и самое важное, наверное, на пределе возможностей: — Почему, чёрт тебя подери, в тебе столько злобы, что хватит на двоих?!

Дыхание оборвалось при мысли о Волдеморте и его верной Нагайне, ставшей одним из крестражей. А те будят в человеке не лучшие качества. Только Тёмный Лорд мёртв!.. Чёрные-чёрные змеи так сильно оплели сознание, что даже озноб пропал.

— Малфой, хватит молчать!

Но он, чеканя шаг, приблизился — мерной поступью; как молоток, отбивающий приговор в зале суда. И, дёрнув рукав вверх, обнажил свою метку, съязвив:

— Это сойдёт за ответ? — и развернулся. Резко, решительно, непроизвольно сотрясая спёртый воздух замка.

Малфой отдалялся от Гермионы. Во всех смыслах. Как будто не случилось ни «Гермионы», ни бегства, ни нелёгкой борьбы с правилами. Включая те, что высечены на стенах Мэнора родовыми запретами:

Грязнокровкам здесь не место.

Малфой повернул какой-то пустой портрет и, не оборачиваясь, извлёк из тайника пару бокалов и бутылку. Выставил их на каминную полку, а затем, не спрашивая, наполнил оба фужера.

— Нет! Не сойдёт, — упрямо спорила Гермиона, топчась на одном месте.

И это его объяснение? Она удивлялась тому, что всё ещё удивлялась выходкам Малфоя. Хотя разум твердил одно: откровенности ей не дождаться, не в этой жизни. И, должно быть, не в следующей...

Плохо. Очень плохо.

А если где-то там скрывается то, что способно пролить свет на самое злободневное:

Почему Малфой превратился в столь желанный трофей?

Желанный до Непростительного.

И главное — чей?

Сквозило что-то личное в подобной одержимости. Какая-то особенная связь. Такая же сокрушительная, как любовь и ненависть. Связь, о которой знает только Сколопендра. А быть может, и Малфой...

Он протянул Гермионе бокал той самой рукой, наглядно демонстрируя, что отказываться от своих слов не намерен. Хрустальный кубок, полный красного вина, переливался алыми оттенками и согревал даже на расстоянии. А твёрдый голос не предлагал — настаивал:

— Пей.

Гермиона машинально покачала головой, но голос повторился:

— Пей. Так надо.

Кому надо — Малфою?

Как защищать его, не зная от кого? Как?! Гермиона терялась. Как спасти друзей? Себя? И тех, кому, быть может, нет счёта...

«Как, господи?!» — постоянные мольбы отдавали негриффиндорским отчаянием.

И ответ крайне неприятен. Возможно, аморален. Почему возможно? Именно так. И вряд ли его нашёптывали высшие силы:

Сыворотка правды.

Гермиона опять покачала головой и стиснула платье озябшими пальцами, терзаясь очередным вопросом: цель оправдывает средства? Ведь Малфой — единственная зацепка в этой скрытой войне с неизведанным. Ключик к ряду загадок, который не подобрать... Гермиона даже не улавливала, как контроль над жаждой истины невидимым песком просачивался сквозь пальцы.

Драко отмахнулся.

Королева упрямства и глупости! А что ещё ждать от той, кто суётся голой в Чёрное озеро? В сентябре!

Он едва пригубил вина, воскрешая чарующе-девственную картину, как вдруг:

— А можно мне воды? — Грейнджер покашляла. И сделала это как-то натянуто. Почти притворно... С подозрительно-ангельским лицом и рассеянным взглядом.

Она подошла ближе к камину и вытянула руки, подставляя ладони обжигающему пламени.

Чего это мы прячем свои наглые глаза?

И Грейнджер будто услышала, прекратила любоваться огнём и с немой просьбой уставилась на Драко.

«Воды? Да неужели?!» — что-то быстро наша героиня сдалась. Необыкновенно-невероятно быстро, ещё несколько минут назад заваливая неугодными и чреватыми вопросами.

Пришла очередь Малфоя изображать глупость. А именно — вернуть фужер на камин, кивнуть и выйти из комнаты.

Выйти... но не уйти. Следить за Грейнджер в своём собственном доме и понимать...

...как же она его бесит!

Адски. Дико. Бесит. Так, что глаза слепит зелёная вспышка. Кажется, он заавадил мерзавку. Мысленно. Потому что будь даже Драко мертвецки пьяным... Или непревзойдённым тупицей... Или очкариком вроде косоглазого Поттера... Он бы не усомнился:

Грейнджер что-то подлила в бокал.

И это не успокоительное. Не зелье удачи. Не — чтоб ей... — возбуждающее пойло!

Естественно, нет.

Внутри захохотал кто-то не менее мерзкий, ростом с Драко. С хищными зубами и глазами, налитыми кровью. Захохотал и умер. Потому что появился другой: потирающий ладошки, хихикающий, упивающийся моментом. Требующий правосудия и...

...Грейнджер.

Распятой её же орудием.

Драко опрокинул антидот залпом, не раздумывая. Подпитываясь тёмными планами по выучке Грейнджер с фантастической скоростью. Неприятный металлический привкус на языке исчезал так медленно, что хотелось сплюнуть это сомнительное удовольствие.

И лишить себя сладкого возмездия? Не дождётся!

Ноги уже отмеряли шаги в направлении столовой:

Воды — так воды.

Отмыться.

Гермиона в нелепом танце кружила по комнате, разрываясь между массивным креслом и каминной полкой. То бросала взгляд на бокал Драко, то отводила, даже прекрасно зная, что сыворотка бесцветна.

Но вино, кажется, окрасилось грязно-алым, потеряв былой блеск и притягательное тепло. И на душе у Гермионы даже не кошки — химеры: сражаются с сознанием, выворачивая мораль наизнанку. А заодно и реальность.

Бедняжку как магнитом тянуло к заколдованному напитку, каждую секунду становящемуся всё краснее и мутнее. Вино уже покрылось грязно-белой пеной, плавило изящную ножку, пока Гермиона еле-еле двигала за неё. Переставляла бокал. Сравнивала со своим... Возвращала обратно.

Откуда метания? Решила — так решила.

И кто-то нашёптывал прямо на ухо: «Ты должна знать. Должна знать...

...во имя всеобщего блага».

Гермиона сморгнула наваждение:

Она совсем рехнулась?

Потому как нацепила на себя чёрный балахон и маску. Или сливовую мантию и способность вершить? Делать подлости легче, чем исправлять. Вспомни, ненормальная дура!..

И она тут же притянула фужер Драко к себе, спасая его от кратковременного безумия.

Докатилась.

Гермиона пристыженно огляделась: та же безжизненно-ущербная комната. Ни лишних глаз, ни ушей — только пара рам, совсем недавно хранящих историю Мэнора в лицах. Сейчас — лишь мнимых свидетелей беззакония.

Пустая картина над камином будто затягивала... Чувствовалась в ней какая-то неестественная пустота. И такая же мрачность. А надпись гласила «Хестер Блэк, урождённая Гамп» — финальным росчерком памяти.