Крепость в Лихолесье

— А, этого сопляка Каграт откуда-то приволок. Говорит, вроде из наших…

Гэдж внезапно понял, что желтоватые «камушки» в ожерелье, висящем у неё на шее — вовсе никакие не камушки, а человеческие зубы.

— Из наших, из наших, — подтвердила другая, постарше, с крохотной золотой мушкой, вставленной в кожу над верхней губой. — Не из этих же, которые с Восточного двора.

— Ну да, по масти видать.

— Сын Шанары, полукровки той…

— Которая в горы сбежала? Вот дурёха!

Гэджа бросило в жар. Эти сплетницы, увешанные дикими украшениями, обсуждали его самого и его незатейливую жизнь так громко и беззастенчиво, словно Гэджа и вовсе тут не было. Та, у которой в причёску были воткнуты птичьи перья, задорно скалила зубки:

— До Кохаррана-то не дорос ещё, малец? Жаль… Я бы тебя выбрала.

Узколицая хихикала:

— Хаш, Вараха! А как же твой Мэйхур? Ты ему обещала… Он ждет поди, язык высунув.

— Ждёт, ждёт — подождет…

Орчанки смеялись. Плотоядно поглядывали на Гэджа.

— Ути, красавчик какой… Поди сюда, малыш, я тебя приласкаю.

Гэдж швырнул корзины с бельем в угол и убежал со всех ног — под настигающий его дружный разноголосый хохот.

* * *

Он все-таки сумел стянуть мешочек с корпией, которые были сложены в корзины возле двери, и охапку каких-то тряпок…

Этот долгий невыносимый день, полный событий, страхов, разочарований и неприятных встреч, наконец ни шатко ни валко подошел к концу. Гэдж вернулся в кагратову конуру, когда стемнело, во дворе Замка зажгли фонари, и на брусчатку легли неверные и колеблющиеся, будто украдкой перешептывающиеся друг с другом тени. На столе стоял котелок с теплой просяной кашей, Каграт хлебал варево азартно и со смаком, громко фыркая, урча и причмокивая, время от времени с кошачьим тщанием облизывая ложку. Покосился на Гэджа неодобрительно:

— Давай харчись и ползи дрыхнуть! Завтра трудный день…

Гэдж не возражал.

Он едва волочил ноги от усталости, но все же не мог не сделать сегодня еще одного неотложного дела: нужно было обязательно навестить Гэндальфа, отнести в подземелье еду, воду, тряпье и свечи. Орка бросало в дрожь, когда он представлял, каково это — лежать там, внизу, в холоде и кромешном мраке, израненным и практически беспомощным, слыша лишь злобный писк рыщущих по подземелью голодных крыс… Дождавшись, когда папаша зароется в груду овчин и шкур и с присвистом захрапит, Гэдж, пытаясь не шуметь, поднялся с лавки, прихватил на столе кусок овсяной лепешки, жестяную миску и пару свечных огарков, сунул все добро в сумку, на дне которой еще болтались огрызки его рукописи и лежал в ножнах злосчастный голубоватый кинжал, и на цыпочках прокрался к выходу. Он старался двигаться тихо и бесшумно, как мышь, осторожно снял с двери железный крюк…

Каграт лениво заворочался на лежанке.

— Ты куда? — спросил он сонно. У него был слух, точно у совы.

— До нужника, — хрипло сказал Гэдж. Торопливо выскочил за порог и прикрыл за собой дверь.

Отбежав за угол, он оглянулся. Но позади все было тихо: коридор был пуст, никто не следил за Гэджем и не крался за ним следом, никто не желал узнать, куда это он намылился и где шляется по ночам; только откуда-то из-за стены крепости доносились размеренные ленивые шаги и унылая перекличка часовых. Гэдж перевел дух и, вооружившись факелом, поспешно спустился по лестнице в подземелье.

* * *

— Кто здесь?

Голос волшебника звучал настороженно. Над головой его витал крохотный голубоватый огонек — мерцающий и тусклый, слабый, почти ничего не освещающий, как робкий занедуживший светлячок.

— Это я — Гэдж, — быстро сказал орк. — Ты… как тут?

Гэндальф перевёл дух, как показалось Гэджу, с облегчением. Худосочный огонек, мотылявшийся над его головой, и вовсе угас, бесследно истаяв в холодном мраке.

— Стены… давят. А так — ничего… Который час, дружище? Сейчас… день или ночь?

— Почти полночь.

В маленькой келье все оставалось по-прежнему. Волшебник лежал, съежившись на лавке клубочком и спрятав подмышки озябшие ладони. Тьма копилась в углах караулки, плотная, как слежавшаяся сажа, и свет факела с трудом отгонял её. Где-то не то под столом, не то возле стены что-то едва слышно возилось, шуршало и словно бы царапалось, поскребывая по камням крохотными острыми коготками.

Гэдж прислушался.

— Что это?

— Что?

— Как будто кто-то копошится за стенкой…

— Крысы, — пробормотал маг. — Их тут полно… в подземелье.

— На поверхности их еще больше, — пробурчал Гэдж. — Огромных и злобных. На двух ногах.

Он зажег одну из свечей и прилепил её к деревянной поверхности стола, остальные положил рядом — так, чтобы волшебник в случае нужды мог до них дотянуться. Гэндальф осторожно пошевелился, сдерживая стон, расправил руки и ноги, тяжело перекатился на спину, щурясь на свет, точно огромный дремлющий кот. Перевёл взгляд на Гэджа. Лицо мага было осунувшимся и бледным, глаза лихорадочно поблескивали во мраке, отражая пламя свечи.

— Вижу, — негромко заметил он, — ты тут не слишком-то весело проводишь время, друг мой… Не по нраву тебе пришлось здешнее житье-бытье, э?

Гэдж поставил на стол баночку с немейником, медленно опустился на лавку рядом с волшебником. Уставился на свои ладони — они были грязные и загрубевшие, покрытые свежими набухшими мозолями. Что-то скребло и отчаянно царапало орка изнутри, точно загнанная в ловушку крыса.

— Ты был прав, — сказал он через силу.

— Я знаю, — спокойно произнес Гэндальф.

— И радуешься этому, да?

— Да, радуюсь, — со вздохом отозвался волшебник. — И был бы очень огорчён, если бы вдруг случилось как-то по-другому.

Гэдж с яростью ударил кулаком по поверхности стола — так, что подскочила стоявшая на нем жестяная миска.

— Силы небесные, Гэндальф! Я… я никогда не думал, что действительно буду стыдиться того, что я — орк! Что я — один из этих… Которые живут по своим звериным законам! Упиваются чужими страданиями и ни в грош не ставят чужую жизнь. Мучают крыс и жгут щенков. Носят ожерелья из человеческих зубов, где каждый зуб — очередная убитая жертва… И гордятся этим!

Он избегал смотреть на Гэндальфа — во взгляде волшебника было что-то, чего Гэдж не мог понять. Вялый вежливый интерес? Волнение? Беспокойство? Сочувствие?

— Гэдж… если бы судьба не вырвала тебя из родного племени и не забросила в Изенгард, то…

— Я был бы сейчас в точности таков, как они?

— По крайней мере, подобные обычаи не вызывали бы у тебя такого бурного отторжения.

Гэдж молчал. Он понимал, что Гэндальф с ним честен — в сущности, ничем он, Гэдж, от своих сородичей не отличается, и за свою «исключительность» ему следует благодарить не себя, не волю свою, не силу характера, не прочие качества — лишь чистую случайность, прихоть судьбы, позволившую ему избежать этой помойной ямы, не стать частью наполняющего её дерьма… Ему было неприятно об этом думать, да и к чему — все равно что лишний раз обсасывать пустую, безвкусную, давно обглоданную кость.

Гэндальф, полуприкрыв глаза, смотрел в стену.

— Твое фэа…

— Что? — Гэджу показалось, что волшебник чихнул.

— Фэа, — повторил маг, — внутренняя сущность… то, что принято называть «душой». Когда-то Моргот, Черный Враг, извратил и изуродовал души эльфов, тёмной магией обращая их в орков… не думаю, что для тебя это тайна.

— Ты это к чему? — пробормотал Гэдж.

— Просто… кое-что хочу себе объяснить. Тогда, пятнадцать лет назад… оставив тебя в Ортханке, Саруман хотел выяснить, возможно ли это искаженное фэа восстановить и исцелить, хотя бы частично… Так вот. Я как-то спросил Сарумана, использовал ли он для этой цели, гм… магическое воздействие.

— Как Моргот?

— Ну… да. Только с противоположными целями.

— И что?

Гэндальф молчал, точно сомневаясь, стоит ли продолжать некстати затеянный разговор. Вокруг стояла тишина — тяжёлая, вязкая, всеобъемлющая, даже нудного крысиного царапанья за стенкой не было слышно. Из углов кельи равнодушно дышала холодом затхлая безжизненная Тьма, терпеливо ждала своего часа.

— Ну и? — хрипло спросил Гэдж. — Что он ответил?

Гэндальф слабо хмыкнул.

— Ничего определённого. Он сказал, что доброта и участие и сами по себе способны творить чудеса.

— Но ты ему не поверил.

— Я думаю, он все же немного… кривил душой.

Гэдж глотнул.

— Ты хочешь сказать, что оно, это… моё фэа… подправлено, ну… сарумановым чародейством?

— Я не знаю, Гэдж. Я только вижу, что ты… сопротивляешься, — голос волшебника совсем ослаб.

— Сопротивляюсь чему?

— Попыткам этого темного орочьего мира прогнуть тебя под себя. В тебе куда больше сил, чем ты думаешь, друг мой. Дай мне… руку.

Секунду помедлив, Гэдж подал Гэндальфу руку, и волшебник сжал её в ладони — совсем легко, почти невесомо. Мягкое спокойное тепло родилось на кончиках пальцев Гэджа и струйкой побежало вверх по руке, к локтю и к плечу — и раздвинулись мрачные стены кельи, и даже потолок как будто стал выше, и Тьма, клубившаяся вокруг, слегка рассеялась, расползлась, осела где-то в узких сырых щелях, и обруч ужаса и тревоги, сжимающий сердце Гэджа, вдруг перестал давить и душить, отпустил, слегка ослабил цепкую хватку…

Волшебник тяжело перевёл дух. На лбу его выступили бисеринки пота.

— Вот… так. Надеюсь, тебе это хоть немного поможет… Но тебе следует быть осторожнее, Гэдж. Оружие у тебя есть?

— Кинжал, — пробормотал Гэдж. Правда, помня о короткой распре с Шавахом, он все же предпочитал прятать оружие в сумке, а не носить на поясе, дабы не вводить в соблазн всяких вороватых и остроглазых, падких на добротные вещи личностей.

Гэндальф медленно кивнул.

— Хорошо. И все же, наверно, тебе не стоит приходить сюда слишком часто. Что-то мне подсказывает, что у тебя здесь не слишком много друзей… а некоторым персонам до тебя вполне может оказаться куда больший интерес, чем ты полагаешь. Тебя могут выследить…

— Да что с дурака возьмешь, — кто-то хрипло хохотнул у Гэджа за спиной. — Запоздал ты со своими советами, старый.

Позади заскрипела дверь караулки.

Гэдж обернулся — и обомлел. Внутри него все как будто расплавилось…

На пороге стоял Каграт.

Он держал в руке масляную лампаду. Лицо орка оставалось в тени, но Гэдж знал, знал, что где-то там, под крепким широким лбом, под злобно сузившимися зеленоватыми глазками прячется свирепая, победная, торжествующая усмешка.

Тепло пропало, свет померк, темнота вновь вывалилась изо всех углов и обступила Гэджа со всех сторон, и сердце его замерло, застыло в холодной мертвой тоске. Он сидел, словно прибитый к лавке, и мысли метались в его голове растерянно и беспорядочно, как дюжина перепуганных куриц.

Гэндальф с коротким стоном приподнялся на локте, тяжело привалился плечом к стене. Каграт, пинком распахнув дверь, вошел в караулку, осветив лампадой низкое угрюмое помещение, по-хозяйски шагнул к волшебнику и рывком сдернул с него старое одеяло.

— То-то я думаю, куда это моё шмотье подевалось, а оно эвон куда, в подвалы убежало! — Орк поднёс лампаду к лицу Гэндальфа, внимательно присматриваясь к волшебнику, и, окинув его взглядом с головы до ног, мрачно ощерился. — Знакомое рыльце, где-то я тебя видел… Это ты, что ли, падаль, а?