Крепость в Лихолесье

42. Клинок в ночи

Саруман опасался не зря: Шавах действительно наблюдал за ним, прячась в тени стены — и за ним, и за Радбугом, и за Кагратом.

Орк видел, как Махаар одарила этих троих уродов цветами, и в груди его поселилось странное чувство, которому он не мог подобрать названия — мерзкое, жгучее чувство, острое и тяжелое, застрявшее между ребер, как кусок раскаленного железа.

Шавах вообще не пользовался на Кохарране особенным успехом, слишком уж он был свиреп и угрюм даже по орочьим меркам. Выбранным он оказался лишь однажды, в далекой молодости, когда вчистую завалил всех противников в кулачном бою и удачным ударом своротил нос одному твердолобому выскочке. Выскочка промучился с проломленной переносицей пару недель и впоследствии помер, не приходя в сознание, и с тех пор соплеменники стали относиться к Шаваху как-то настороженно и с прохладцей. Орки предпочитали с ним не связываться и вообще пореже попадаться ему на пути, орчанки иногда бросали на него украдкой кокетливые взгляды, порой одаривали урушами, но этим дело и ограничивалось — окончательный выбор на Выборе всегда падал на кого-то другого.

И долгое время после этого Шаваху хотелось всех убить.

Махаар была пышнотелая, сладкая и волнительная — она дразнила его, покачивая бёдрами, многозначительно на него поглядывала и призывно улыбалась. Она подарила ему венок — бросила к его ногам, словно небрежную подачку. Но это был первый венок за многие годы полного невнимания, и в груди Шаваха всколыхнулось яростное томление, жаркое, мучительное и одновременно сладостное, как боль.

А потом Махаар пошла и вручила по урушу этим троим балбесам.

Похотливая сучка!

Сама не знает, чего ей надо.

Среди празднующих, веселящихся, танцующих и глотающих вино сородичей Шавах возвышался угрюмым одиноким утесом, о который радость и веселье разбивались волной — и испуганно отбегали, откатывались, не в силах сдвинуть с места эту мрачную громаду. Орк не праздновал, не веселился, не угощался и не пил — следил за шебутной орчанкой тяжелым неотрывным взглядом. Высматривал и запоминал тех, кому еще эта шмара вздумала подарить венки. Кроме Каграта и двоих его дружков Махаар вручила уруши Быгрыху, прошедшему Посвящение по весне и страшно этим гордившемуся, и еще одному орку, копейщику Варшагу. Кого из них она завтра выберет? Кого одарит своим «поясом невесты»? Кто из них придет — сумеет прийти — на грядущий Выбор?

Никто. И тогда Махаар придется выбрать его, Шаваха. Он — самая сильная и достойная фигура среди всей презренной шушеры, только он имеет право подмять под себя эту мягкую и сладкую, волнующе соблазнительную шалаву.

Быгрых — сопляк, Шарки — старый козел, Радбуг — вонючий подранок-полукровка! Избавиться от них труда не составит. Наверно, наиболее опасными соперниками станут Варшаг и Каграт, но, в конце концов, их тоже можно незаметно подстеречь в темноте, тем более что и тот, и другой пьяны, расслаблены и нападения не ожидают. Каграта Шавах малость побаивался и оттого ненавидел лютой подсердечной ненавистью, сейчас принявшей поистине неописуемые размеры — но тем слаще было бы подкараулить его в подворотне, воткнуть нож в печень и отомстить за все обиды… а труп стащить в подземелье на радость шаваргам. Сегодня ты — вожак, а завтра — я… Шавах хорошо запомнил эти слова, как и вмешательство недоорка Радбуга, одно существование которого было вызовом всему орочьему племени в целом и лично ему, Шаваху, в частности. Ладно, однажды вшивому полукровке все-таки повезло увернуться от стрелы, но на этот раз от справедливой кары он не уйдет.

Шавах втянул воздух сквозь зубы. Он кутался в свою черную ненависть, словно в плащ, заворачивался в неё с головой, плотно отгораживаясь от остального мира, как от мерзкого докучливого дождя.

Накануне Выбора все средства хороши.

Праздник скоро закончится, все, тепленькие и пьяненькие, расползутся по своим норам… Кое-кто уснет прямо тут, на площади. Остальных подстеречь в темных лабиринтах Крепости будет несложно, особенно если они станут возвращаться поодиночке. Шавах стоял, ухмыляясь, нащупывая под курткой нож — и, завидев его усмешку, маленькие криволапые орки-снаги спешили обойти его стороной, такой темной жутью веяло от его тяжелой, прячущейся во мраке смутной фигуры.

* * *

Была уже глубокая ночь.

Праздник слегка выдохся. Еда была съедена, вишневое вино и прочие, менее невинные напитки — выпиты. Каграт убежал куда-то на поиски приключений и травил байки в компании неподалеку, и, кажется, его выступление имело успех — уруш у него имелся уже не один, а по меньшей мере три. Радбуг тоже обзавелся новым урушем — его принесла молчаливая застенчивая орчанка в странном одеянии, сшитом из разных полосок меха; у неё был маленький прямой нос и зеленоватые раскосые глаза, а несколько прядей в длинных темных волосах оказались выкрашены белой краской. Её венок был сплетен из больших красных и розовых, явно не болотных цветов, и Радбуг надел его на шею с некоторой потаенной гордостью.

— Кто это? — спросил Саруман, когда орчанка ушла. — Если не ошибаюсь, э-э… Наваха?

Радбуг осторожно погладил пальцем гладкий лепесток цветка, вплетенного в уруш.

— Ну да. Откуда ты знаешь?

— Ты сам о ней говорил… Она тоже участвует в Выборе?

— Могла бы, но не участвует. Она мне сказала, что не хочет нового мужа.

— Вон оно что, — посмеиваясь, заметил Шарки. — Ты, выходит, на всю жизнь избранный?

Радбуг как будто удивился.

— С чего ты взял?

— Цветы, из которых сделан твой венок, собраны не на болотах.

— Ну да… И что? Наверно, Наваха вырастила их в садике под южной стеной… У баб там огород небольшой с овощами, ягодами и всякой прочей ерундой.

— Дурень ты. Она для тебя их и вырастила, а ты даже не оценил.

— Ну с чего же это сразу, — пробормотал Радбуг, — не оценил? Очень даже оценил…

Орки, наверно, собирались гулять и праздновать до утра, но Саруман решил, что с него довольно — завтра его ждал очередной тяжелый день.

— Я тоже пойду, — сказал Радбуг. Он еще не совсем оправился после ранения, и после наполненного шумом и суетой утомительного вечера чувствовал себя неважно. — Рана еще побаливает, чтоб её…

Каменные дворы и переходы Крепости были пустынны. Кое-где горели факелы, и плясали по стенам, празднуя свою неведомую вечеринку, причудливые тени. Уныло перекликались на постах часовые, с площади, оставшейся позади, еще долетали звуки празднества — позвякивание бубнов, грохот барабанов, чьи-то вопли, взвизги и взрывы пьяного хохота. Шаги Сарумана и Радбуга отражались от каменных стен гулким эхом, и Замок молча следил за прохожими темными провалами окон — тихо, бесстрастно и приметливо, как опытный соглядатай.

— Кто они такие? — пробормотал Саруман.

Радбуг лениво обернулся.

— Кто?

— Эти… шаварги. Каграт сказал, что они… «порчены магией»? Что это значит, по-вашему?

Радбуг смотрел прямо перед собой. Если он вопросу волшебника и удивился, то не подал вида.

— Какое тебе дело, Шарки? Сходи в подземелье — и узнаешь… Хотя не советую.

— Почему?

— Неладно там, в подземельях. Там живет Тьма.

— Э-э… да?

В голове Шарки клубился туман. За последнее время он изрядно отвык от сытной еды и крепкой выпивки, и сейчас, после разгульной пирушки, чувствовал себя громоздким и неповоротливым, как тяжело груженый, осевший выше ватерлинии корабль.

Радбуг на секунду остановился, окинул взором нависавшую над ними темную громаду Крепости. Где-то высоко вверху торопливо, точно украдкой, выглянула в прореху меж облаков луна — и тут же вновь скрылась за пеленой туч, словно опасаясь быть обнаруженной.

— В местных подвалах много темных дел творится, Шарки… Подземелья — это ведь не только ходы под Замком да под холмом. Тут по окрестностям земля вся изрыта, да не киркой и лопатой — темной силой там лазы-перелазы проложены, неведомым чародейством укреплены. Болтают, будто есть подземный ход, который из Крепости куда-то за болота выводит, хотя толком-то никто ничего не ведает, заброшено всё давным давно…

— А раньше, значит, было не заброшено?

— Говорят, Сам, Хозяин этим ходом пользовался… «Гуулы»-то, по-твоему, откуда вокруг Замка берутся?

— Откуда?

— Где-то у них там логово, на болотах — гнездо, где эти твари кучкуются и плодятся… Хозяин, бают, их поначалу намеренно разводил — для охраны: они-де сами по себе живут, каши за службу не просят.

— А теперь, выходит, «гуулы» и вовсе от Замка не зависимы?

Радбуг не ответил. Остановился и прислушался.

На ближайшей стене помаргивал факел — вверх от него вымпелом тянулась по камням чёрная полоса копоти.

— Да кто же его знает? — пробормотал Радбуг. — Где там сейчас концы найдешь…

Под факелом, в глубине подворотни, стояла темнота — глухая и плотная, как стена. И в этой темноте кто-то был, кто-то враждебный и настороженный, тот, чей пристальный взгляд обжигал ненавистью, точно кислотой. Радбуг, видимо, тоже это почувствовал.

Он отступил к стене, потянул мага за собой. Положил ладонь на рукоять кривого ножа, висевшего на поясе.

— Кто здесь? — спросил он спокойно. — Ты, Шавах? Выйди, покажись. Или тебе смелости хватает только за углом прятаться?

Темнота молчала. Смотрела по-прежнему угрюмо и тяжело. Радбуг снял со стены ближайший факел и, чуть помедлив, швырнул его в подворотню. Факел зашипел, шлепнувшись на камни, осветил нутро каменного тоннеля. Подворотня была пуста.

Показалось? — спросил себя Саруман. — Нам обоим? Да?

Впрочем, деваться было некуда — чтобы попасть «домой», ему все равно надо было пройти через эту угрюмую каменную кишку: его каморка находилась в соседнем дворе, а обходных путей он не знал, да и вряд ли где-то в неизведанных закоулках Крепости сейчас могло быть безопаснее. Радбуг, видимо, это тоже понимал… Они шли осторожно, чуть ли не крадучись, прячась в полумраке, прижимаясь к стене. Радбуг по-прежнему держал ладонь на рукояти ножа, но от внезапного нападения это жалкое оружие могло бы послужить защитой не лучшей, чем деревянная зубочистка. У Сарумана и того не имелось… Впрочем, подворотня действительно была пуста, лишь под стеной, неподалеку от выхода, что-то беспомощно возилось, жалобно попискивая.

Крыса.

Она была еще жива, но череп её, размозженный не то брошенным камнем, не то метким пинком, не оставлял ей никаких шансов, лапки её подергивались в агонии, глазки-бусинки заволоклись мутной пленкой, голый розовый хвост бессильно вился в пыли.

Радбуг на секунду остановился. Пробормотал под нос:

— Значит, он тут действительно был…

Он отвлекся на эту несчастную крысу всего на мгновение. Но этого оказалось достаточно, чтобы темнота всколыхнулась — и тот, кто, выжидая своего часа, прятался за углом подворотни, успел метнуть нож ему в спину.

Шарки этого даже не видел — почувствовал: ощущение опасности в последние минуты обострилось в нем до предела. Ничего не было — ни шума, ни сотрясения воздуха, ни тихого посвиста летящего ножа, — но в нем точно лопнула натянутая струна.