Крепость в Лихолесье

43. Записка

На утренней зорьке кто-то громко и требовательно забарабанил кулаком в дверь.

— Эй, вы, там! Открывайте!

Гэдж испуганно вскочил.

Рассвет еще только занимался — в щели между ставнями просачивались робкие серенькие лучи. За дверью, на пороге, кто-то тяжело топтался, сопел, слышалось какое-то побрякивание, позвякивание, поскрипывание, и даже вроде бы пофыркивание мулов… Гэдж с тревогой оглянулся на Сарумана.

Тот тоже поднялся — и стоял в глубине горницы, бледный, как призрак. Лицо мага, худое, измятое, изрезанное тенями, казалось застывшей, посеревшей от времени и непогоды гримасой каменного надгробия.

За дверью кто-то вполголоса выругался.

— Не открывают, господин… Притихли…

Деревянная створа глухо сотряслась под ударами: кто-то неторопливо, с расстановкой три раза вломил по ней кулаком.

— Открывайте.

Голос был другой — чуть приглушенный, словно бы слегка пришепетывающий, но невероятно властный: сказано было негромко и спокойно, но так уверенно и повелительно, что сама мысль о неподчинении казалась неуместной, невообразимой, попросту невозможной. Гэджу стало не по себе: что-то страшное было там, за дверью, что-то неумолимое, глухо шепчущее, жаждущее войти, и жалкая деревянная створа не могла служить этой могучей силе преградой…

Саруман, стиснув зубы, решительно шагнул к порогу, снял засов и рывком распахнул дверь.

Перед ним стоял Черный Человек.

Он был в черном камзоле с серебряным шитьем, черном плаще, на голову его был накинут черный капюшон, и даже под капюшоном — там, где полагается быть лицу, — стояла чернота, холодная и непроглядная, как пещерный мрак. Гэджа окончательно охватил страх: в облике незнакомца как будто не было ничего особенно причудливого или угрожающего, но он внушал какое-то жуткое чувство, дурнотный трепет, болезненный озноб, обессиливающий и заползающий пальцами под одежду, как промозглый ноябрьский холод — хотелось попятиться, отойти подальше, съёжиться в комочек и обхватить колени руками, а еще лучше — вообще забиться под лавку…

Незнакомец повернул голову и что-то негромко сказал уруку, стоящему за его спиной — тот коротко кивнул и спустился с крыльца. В приоткрытую щель Гэджу видна была стоящая возле порога длинная телега с ребристыми боковинами; в ней на ворохе мешков и бочонков сидел сгорбленный «козявка», а другой держал под уздцы запряженных в телегу мулов. Урук что-то отрывисто рявкнул «козявкам» — и телега дрогнула, тронулась с места, покатила куда-то дальше по двору, грохоча деревянными колесами по брусчатке.

Незнакомец меж тем осмотрелся, мимоходом зацепившись взглядом за Гэджа — совсем ненадолго, на секунду, но странное желание превратиться в букашку и забиться под половицу у Гэджа не только не пропало, а усилилось во сто крат, — потом решительно шагнул вперед и присел на край ближайшей скамьи. Обратил мрачный взор-из-под-капюшона на Сарумана:

— Это тебя, старик, здесь называют Шарки?

— Да, — сказал Саруман: как-то беззвучно, одними губами.

— Мое имя — Кхамул. — Незнакомец ловко выудил из рукава желтоватый свиток с навешенной снизу круглой печатью. — Ты — грамотный, я надеюсь? — спросил он небрежно.

— Смотря в чем, — в тон ему отозвался Шарки.

Кхамул бросил на него быстрый странный взгляд, но ничего не сказал. Подал Саруману свиток.

— Читай.

Шарки развернул бумагу, пробежал её глазами. Лицо его по-прежнему было белым и застывшим, как маска из гипса.

Что там такое, в этом свитке? Приказ явиться на дознание в Башню? Повиниться во всем содеянном? Немедленно, не сходя с места, повеситься на дверной ручке? Гэдж, замерший в глубине комнаты, изнывал от тревоги, неизвестности и дурных предчувствий.

Саруман медленно свернул свиток и положил его на стол. Посмотрел на незваного гостя.

— И чего вы от меня хотите, господин, э-э… Кхамул?

Кхамул лениво закинул ногу на ногу, покрутил носком сапога.

— Мне нужно тебе это объяснять? — спокойно осведомился он.

— А вы пришли сюда лично только для того, чтобы давить меня, гм… авторитетом? Приказа было бы недостаточно?

Кхамул был непроницаем, как ледяная глыба.

— Не наглей, старик. Я полагал, что при личной встрече нам будет проще договориться. Я понимаю твои сомнения, дело все же небезопасное… Но ты прав: я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать отказы.

Саруман, опустив глаза, задумчиво перебирал в ладони кисточку шнурка, которым была подпоясана его серая хламида. О чем-то напряженно размышлял секунду-другую.

— И насколько дело серьезно?

— Этого я пока не могу сказать. Мы получили это письмо ночью. — Кхамул упёрся пальцем, затянутым в черную перчатку, в злосчастный свиток. — Мы как раз и хотим выяснить тяжесть создавшегося положения… с точки зрения знающего в этом человека. А у меня есть сведения, что ты невосприимчив к гнилой лихорадке.

— Вы хотите, чтобы я поехал туда?

— Мы не можем допустить, чтобы на Юге начался мор. Для Замка это будет грозить неприятными последствиями.

— Понимаю. И сколько у меня времени на сборы?

— Пара часов. Орки сейчас разгрузят обоз на складе и завернут сюда на обратном пути.

— А кто останется тут вместо меня?

Кхамул на секунду задержался взглядом на Гэдже:

— У тебя, кажется, есть ученик? Что ж, придется ему несколько дней поработать за двоих.

— И поэтому он, несомненно, будет получать двойной паек, — быстро сказал Саруман.

Гэджу показалось, будто чернота под капюшоном неслышно усмехнулась.

— Экий ты ушлый тип… Шарки. Ладно, пусть будет по-твоему. Я распоряжусь. — Кхамул поднялся, задумчиво тронул пальцем чашу стоявших на столе аптекарских весов. — Что ж, я рад, что мы так быстро и славно сумели договориться. Жди оказию.

Он шагнул к двери, вышел, и Гэджу показалось, что в горнице сразу стало просторнее и светлее — хотя, возможно, это всего лишь рассвет, разгоравшийся над Дол Гулдуром, наконец брал свое. Орк бросился к окну и распахнул ставни, чтобы впустить в дом этот очередной унылый и безрадостный, неуверенно наступающий серый день. Обернулся к Саруману:

— Что случилось? — Слова «дело все же небезопасное» и «сколько времени у меня на сборы?» звучали малоприятно и явно не сулили ни ему, ни учителю ничего хорошего.

Шарки, не отвечая, смотрел на захлопнувшуюся за Кхамулом дверь. Держался рукой за ошейник. Где-то в углу, за печкой, едва слышно зашуршала притихшая было мышь, чаша весов, которую назгул, уходя, тронул пальцем, все еще неторопливо покачивалась… Наконец Саруман как будто вспомнил о существовании Гэджа:

— Не то, чего я опасался… к счастью. Просто, дружище, мне придется уехать на несколько дней.

— Уехать? Куда? Далеко?

— Миль за тридцать — к южной границе. Туда некоторое время назад пришло пополнение откуда-то с востока… ну, проще говоря, пригнали новую партию рабов. Так вот, среди них неожиданно обнаружились хворые…

— И что с ними такое?

— Жар, бред, горячка… Бурые пятна на теле.

— Гнилая лихорадка? — пробормотал Гэдж.

— Похоже на то. Или пустынная язва. Или черная оспа. Или вообще непонятно что. Новоприбывших «крысюков», конечно, заперли в бараке на карантин, но положение внушает опасения… Визгуны хотят попытаться пресечь заразу в зародыше.

— Раскаленным железом? — спросил Гэдж мрачно. — Чем ты там можешь помочь, интересно? Не позволить местным оркам сжечь этот несчастный барак вместе с «крысюками»?

Шарки, не глядя, порылся в складках одеяния, извлек на свет вчерашнюю флягу, взболтнул её в руке — но, увы, она оказалась пуста. Маг с видимым сожалением сунул её за пояс.

— Друг мой, давай все-таки верить в лучшее… и готовиться к худшему. Видишь ли, если на юге вспыхнет мор, Крепость останется без продовольствия аккурат к зиме, ведь основные поставки мяса, молока и овощей идут с тамошних ферм. Поэтому господа визгуны так и засуетились… Гэдж, — он положил руку орку на плечо, — тебе какое-то время придется побыть здесь без меня… Вместо меня.

— Ты что, действительно думаешь, что я сумею тебя заменить? — тихо спросил Гэдж.

— Боюсь, у нас нет особенного выбора. Но я в тебя верю. Постарайся и ты наконец поверить в себя, хорошо?

Гэдж молчал. Смотрел, как учитель бродит по горнице, собирая шмотьё, одеяла, инструменты и снадобья в небольшой дорожный сундучок. И ему казалось, что туда, в этот сундучок, Саруман упрятал и значительную часть его, гэджевской, души, потому что внутри Гэджа разом что-то оборвалось, пропало, и образовалась странная пустота — холодная и безжизненная, как лакуна в просторах Эа, лишенная и света, и тепла, и радости, вообще абсолютно всего. Шарки уедет и заберет эту часть души с собой, обреченно думал Гэдж, а я так и останусь здесь — потерянный и словно бы выпотрошенный, с сосущим провалом внутри, который ничем не заткнуть и не заполнить. Хотя, если подумать, Саруману сейчас действительно стоит держаться от Крепости подальше, особенно если его персоной и в самом деле кто-то всерьёз заинтересовался. Наверное, лучше и впрямь отправиться за тридцать миль на зачумленный юг, чем прямым ходом в пыточные застенки… ведь так, да?

— Не переживай, Гэдж, будем надеяться, что все это не затянется надолго, — помолчав, мягко сказал ему Саруман. — Тем более, что, чем дальше от Замка, тем меньше влияние обитающей тут Силы, так что, возможно, там, на юге, мне будет чуть легче приблизиться к разгадке заключенных в ошейник чар… И ещё одно.

— Что?

— Помнишь пословицу о том, что худа без добра не бывает?

— Ну да. И какое же в этом сплошном худе ты находишь добро? — проворчал Гэдж.

Шарки криво усмехнулся.

— То, которое можешь сделать ты сам. Нас окружает худо, ты прав… но постарайся быть в этом «худе» хотя бы крохотным добром, пусть даже никто не скажет тебе за это спасибо… кроме твоей собственной совести. А согласие с собой — это, поверь, единственное, что еще сто́ит ценить в нашем несовершенном мире… даже больше, нежели согласие с другими.

***

В Канцелярии было жарко — в буквальном смысле.

Камин тут тут топили почти всегда, чтобы изгнать копившуюся по углам сырость и не дать ей попортить хранящееся в архиве нежное бумажное хозяйство. Тем не менее сегодня мрачное, уставленное множеством деревянных столов помещение почти пустовало, только в глубине комнаты сосредоточенно скрипел пером единственный писец — круглолицый вастак с тощей бородкой и черными, заплетенными в косичку сальными волосами. Возле камина в деревянном креслице сидела, скрючившись, сутулая фигура Мёрда; закутанный, несмотря на жару, в шерстяной плед, палач лениво проглядывал какие-то свитки, пробегая глазами то один, то другой. Его худая морщинистая шея клонилась набок, точно с трудом выдерживая вес плешивой, покрытой коричневыми пятнами головы, бледные тонкие пальцы шевелились беспрерывно и суетливо, перебирая бумаги, как цепкие лапки огромного паука. Видимо, работы в пыточной пока не сыскалось, и Мёрд пришел в Канцелярию погреть косточки, узнать последние новости, да вдосталь о них посплетничать, как делал частенько, когда у него выдавался досужий, свободный от отправления непосредственных обязанностей денек… Он хмуро взглянул на вошедшего Шаваха: