Крепость в Лихолесье

29. Каменный Мост

В сумерках прибежал перепуганный Гуртц.

— Шарки! Идем скорее! Теомар взбесился!

— Взбесился? — пробормотал Саруман.

До Каменного Моста оставался один дневной переход — трудный и изнурительный. За прошедшие пару суток отряд резвым, почти безостановочным маршем миновал около двадцати миль: Каграт торопился добраться до места назначения как можно быстрее. «Перейдем через Андуин, — щедро сулил он, — будем целый день лежать лапами кверху!» Шли преимущественно ночью, по вечерней и утренней зорьке — днем, в часы самого яростного полуденного пекла, приходилось делать остановки; к счастью, жажда теперь пленникам не грозила — через долину протекало множество ручьев и речек, струящихся с гор. А вот запасы провианта, не рассчитанные на такой долгий путь, неумолимо подходили к концу: кое-как спасала лишь вяленая рыба, да копченое мясо кабанов, запасенное в Волчьей Пасти, но и этого унылого харча надолго хватить не могло. Суточные пайки пришлось урезать до порций, угрожающе стремящихся к нулю, и измученные пленники, отупевшие от переутомления и недоедания, едва волочили ноги. Орки, голодные, злые и уставшие, зверели с каждым днем, получить пинок, подзатыльник или даже огрести кнутом теперь можно было за малейшую провинность: не так плюнул, не так посмотрел, не туда шагнул. Каграт был мрачен, недовольно ворчал, но парней своих не осаживал — вернее, предпочитал закрывать глаза на все эти незначительные, по его мнению, свары и стычки. «Если я сейчас не дам ребятам возможности выпускать пар по мелочам, они точно кого-нибудь убьют, — сказал он Саруману. — Поэтому заткнись и помалкивай, пока тебя не трогают. А если кто-то посмеет тронуть без моего приказа — я ему сам, лично, сопатку к уху передвину, понял?». И все же обстановка накалялась, пленники смотрели угрюмо, роптали и даже вяло огрызались, недовольство и напряжение сгущались в воздухе, и что-то неминуемо должно было случиться… И оно случилось.

Теомар был унылым долговязым роханцем, хмурым, молчаливым и слегка неуравновешенным, подверженным вспышкам раздражительности, но в целом смирным и покладистым, хоть и несколько — временами — рассеянным. Но сегодня бранчливая перепалка с одним из дозорных кончилась тем, что Теомар схватил подвернувшийся камень и, изрыгая ругань и невразумительные проклятия, бросился крушить всех вокруг — и орков, и собственных сотоварищей, нанося удары направо и налево, не разбирая правых и виноватых. Когда Саруман подошел к месту происшествия, буяна уже скрутили, и он, наспех связанный, лежал на земле лицом вниз, носом в пучок травы. Он постанывал и что-то бессвязно бормотал, подрагивая всем телом и порой всхлипывая — жалко, длинно и с каким-то глухим утробным бульканьем, точно захлебываясь.

— У-у, гнида полоумная… — Ухтанг, которому досталось больше всех, пнул безумца сапогом в бок. — Набросился, как бешеный, только что пена изо рта не текла! Чуть голову мне булыжником не проломил, с-сукин сын…

— А, Шарки! — Каграт как будто воспринял появление лекаря с облегчением. — Леший! Мало нам было тарков на загривке, теперь еще этот тощий дрын съехал с нарезки, чтоб его!.. Он ведь рехнулся, правда?

— Всё может быть, — вполголоса отозвался Саруман. Он внимательно смотрел на Теомара: в том, что рассудок роханца, и без того не отличавшийся особенной крепостью, не выдержал испытаний последних дней, в общем-то, ничего удивительного не было, и всё же… Интересно, что послужило решительным толчком к подобному буйному помешательству? Физическое истощение? Отчаяние? Страх?

Он склонился к роханцу и положил ладонь на его покрытый испариной бледный лоб.

— Что стряслось, друг мой? — негромко спросил он. Теомар приоткрыл рот, облизнул сероватым языком пересохшие губы; глаза его, бездумные, безучастные и тускло поблескивающие, смотрели куда-то сквозь мага, словно не замечая его. Он казался равнодушным ко всему, вялым, даже сонным, пробурчал в ответ нечто невнятное — и вдруг, совершенно неожиданно, вздрогнул всем телом и разразился путаной бранью, злобной и какой-то бессмысленно-враждебной, как лай закусанного блохами цепного пса. Вид у него был нездоровый: черты лица как-то неуловимо погрубели и исказились, шея опухла, ноздри покраснели, кожа приняла восковой оттенок, глаза казались странно, по-рачьи выпученными, вылезшими из орбит. Кожа рук была сухая, шершавая, пальцы немного утолщены к концам, пульс прощупывался частый и неровный… Шарки чуть помедлил.

— Ноги.

— Что?

— Мне нужно взглянуть на его голени.

Кто-то из орков стащил с Теомара разбитые сапоги. Обнажились ноги безумца: отекшие, покрытые красными пятнами припухлой, грубой, словно бы утолщившейся кожи; после щипка на ней не осталось ни ямки, ни складки, ни малейшего следа. Что ж… бессвязность речи, суматошный пульс, приступы раздражительности, глаза слегка навыкате, отёк на ногах, который вовсе не отёк… Картина в целом была ясна.

Саруман молча поднялся и отошел в сторону. Каграт немедленно подался следом за ним.

— Ну и? Что скажешь? — рыкнул вожак. Орк, наверно, и самому себе не признался бы, какое большое значение он стал придавать мнению и советам старого пенька Шарки.

— Что ты собираешься с ним делать? — спросил Саруман.

— А что, по-твоему, я могу сделать с сумасшедшим? Помешанные в Замке не нужны, верно?

Саруман медленно покачал головой.

— Он не помешанный.

— Не помешанный?

Волшебник смотрел, как за край отдаленного скалистого гребня заходит полная луна — бледная, рыхлая и ноздреватая, точно кусок свежей брынзы.

— Видишь ли, Каграт, в человеческом организме присутствует железа, похожая на… ну, скажем, на бабочку — вот здесь, на шее, под гортанью… Иногда эта железа увеличивается, разрастается и начинает работать неправильно, что и способно вызвать подобные, гм, симптомы… а также нервозность, утомляемость, злобность и раздражительность. Теомар не безумец, у него просто струма.

— Что?

— Струма щитовидной железы. Зоб.

Каграт нахмурился.

— Так его можно вылечить?

— Здесь и сейчас — думаю, нет.

Орк задумчиво поиграл кнутом.

— А в Крепости?

— Можно попробовать. Но лечение займёт какое-то время.

— Долгое?

— Год-полтора… А возможно что и до конца его дней. Такие хвори быстро не лечатся, знаешь ли.

— И кто, по-твоему, будет ждать полтора года, пока он вновь будет способен держать в руке что-то тяжелее ложки? — Каграт яростно фыркнул. — Здесь и сейчас-то мне с ним что делать, а? Если он такой… бешеный и неуправляемый? Так и везти связанным на телеге, что ли?

— Это тебе решать, — чуть помедлив, обронил Саруман. Впрочем, он прекрасно представлял, чем дело закончится.

Каграт глухо заворчал.

— Значит, пришла пора избавиться от лишнего рта… Шавах!

Шавах бесшумно соткался из сумерек черной зловещей тенью. Каграт отдал ему короткий приказ, но Шарки не слышал, не хотел слышать — какой именно, да его это и не интересовало. Он повернулся и побрел к своему костру, минуя полосы света и тени, стараясь держаться подальше от орков-дозорных, пробираясь между повозками и темнеющими в сумерках стволами деревьев — отряд остановился на привал под сенью негустой осиновой рощицы. Мага занимали совершенно иные мысли, снедали назойливые, беспокойные и тревожные думы. Завтра, думал он, завтра отряд окажется у Каменного Моста — и, если Гарху удалось добраться до Лориэна и эльфы во всеоружии встретят уруков возле брода, придет долгожданный конец этому постыдному плену. Завтра…

В следующий миг его сбили с ног.

Он был настолько погружен в размышления и не допускал даже возможности внезапного нападения, что оно застало его врасплох. Негромкий шорох раздался в темноте, густеющей между деревьями — и тут же кто-то рывком метнулся из засады, и что-то тяжелое, шумно пыхтящее, пропитанное ядреным луковым ароматом пота навалилось Саруману на плечи, опрокинуло на землю, уткнуло лицом в пучок колючей травы. В первую секунду Шарки решил, что это Шавах шалит — подобные веселые шуточки были вполне в его духе — но это оказался не орк.

— Ах ты… старый грязный мерзавец! С-сука! Это ты погубил Теомара… ты, ты! Я видел, как Шавах его прирезал… после того, как ты вынес ему смертный приговор! Ты и твой поганый дружок Каграт! Вонючие мрази! Только посмей подать голос, кликнуть кагратову кодлу — враз прибью, как цыпленка!

Голос нападавшего дрожал от едва сдерживаемой ярости. Неведомый супостат вцепился волшебнику в волосы и, тяжело дыша, ругаясь, брызжа слюной, тряс его и колотил о землю, возил лицом по траве — так, что Шарки едва мог вздохнуть. Еще одна жертва струмы, мелькнуло у него в голове — или просто доведенный до отчаяния и белого каления обезумевший пленник? Улучив момент, маг извернулся и заехал локтем ворогу поддых, аккурат в солнечное сплетение — и тать с приглушенным воплем отпрянул и согнулся в баранку, из горла его выдавился прерывистый всхлип…

— Убери лапы, Бык! — прохрипел Саруман: этот чуть невнятный сиплый говорок горца невозможно было спутать ни с каким другим. — Белены объелся?

— Заткнись! — Быкоголовый явно был не в себе. Он трясся от бешенства (вообще-то его настоящее имя было Берт, но иначе как Быком его никто и не называл). — Я теперь знаю… я теперь все про тебя знаю, подлая ты тварь! Вельха и Болджера тоже ты убил, мразь! Я знаю! Я видел! Их пристрелили по твоему навету…

— Кого? — Саруман с трудом понял, что речь, видимо, идет о тех горцах, товарищах Быка, у которых обнаружились признаки гнилой лихорадки — или чего-то, на неё похожего. — Опомнись, Бык! Твои приятели все равно были обречены… и к тому же опасны для окружающих.

— Опасны? Опасны?! — яростно сипел горец. — И поэтому ты их убил?

— Хватит, Бык. Охолони, слышишь? — сказал из темноты еще чей-то голос, в котором Саруман после секундного сомнения опознал голос Эотара. — Старик ни в чем не виноват… Он — такая же жертва обстоятельств, как и все мы.

Переубедить Быка было невозможно, он лишь злобно ляскнул зубами.

— Ты бы помолчал, ты… недомерок копченый! Это не твоих земляков он сгубил! — Но все же перевес был не на его стороне: его уже оттаскивали от Сарумана, мяли ему бока, бранились, шумно месились во мраке, что-то увещевающе бормотали торопливым лихорадочным шепотом. Волшебник осторожно перевел дух: везёт же ему сегодня на сумасшедших… Н-да уж. Сарумана Белого никто не посмел бы опрокинуть ничком на землю и возить мордой по грязи, а вот старого хрыча Шарки — запросто.

— Эй, дедуля, ты цел? — мимоходом бросил ему Эотар.

Саруман не ответил. Он по-прежнему лежал на земле — там, где упал — не делая попыток подняться. Вокруг него, привлеченное возней в темноте, собралось странное общество: Бык, чьи воспаленные близко посаженные глазки свирепо посверкивали в отблесках света; Эорлим — бравый роханский дружинник, нервно шмыгающий конопатым носом; еще двое горцев, дружков Быка — они держались чуть поодаль, в тени ближайшей телеги, видимо, надеясь, что Шарки их не опознает; Эотар — кудрявый низкорослый крепыш из Волда, «бывший кузнец». Какого лешего им всем от меня надо, ну какого? — устало, с тоскливой злобой думал волшебник. — Собрались, чисто шавки, пытающиеся затравить медведя… Он разглядывал комья земли, налипшие на его жилистые, когда-то нежные и холеные, а теперь — худые, загрубелые, обветренные непогодой руки не Белого мага — жалкого вшивого бродяги. С презрением, которое даже при желании не в силах был скрыть, процедил сквозь зубы: