Крепость в Лихолесье

49. Сломанная Звезда

— Орк! Стой на месте!

— У меня послание от Гэндальфа, — хрипло сказал Гэдж. — Срочное.

Но страж не торопился освобождать дорогу.

— Отдай его мне. Я передам Владыке.

— Оно… на словах. Мне нужно сказать… с глазу на глаз.

Эльф-страж секунду помедлил. Гэдж стоял, переводя дыхание после быстрого бега, в волнении сжимая и разжимая ладони. Ночная чаща, шелестевшая за его спиной, казалась наполненной плотной толпой теней — любопытных таких лесных теней, собравшихся поглазеть на занятное представление. Впрочем, немногочисленные голубоватые фонари, освещавшие эльфийский лагерь, не позволяли им проникнуть за невидимую границу.

— Иди вперед, — сказал эльф — и кивком указал на один из шатров, стоявший в центре лагеря: над ним висел синий стяг с изображением золотистого древа-мэллорна. Гэдж послушно потопал по тропке, провожатый двинулся за ним, и лесные тени потянулись следом, неприметные и бесшумно скользящие, как вражеские лазутчики. Эльф сказал пару слов стоявшим у входа стражам, вошел в шатер и пробыл там с полминуты. Вернулся, посмотрел на Гэджа: — Оружие есть?

Орк отдал стражам кинжал и покорно позволил себя обыскать. Эльф-провожатый откинул полог шатра:

— Заходи.

Гэдж шагнул в палатку — опять-таки в сопровождении одного из стражей, остановился на пороге. Воздух внутри шатра был напоен ароматом роз: изящная курильница, заправленная благовониями, старалась вовсю, и Гэджу разом захотелось чихнуть. В жаровне, выкованной в форме пузатого дракона, мягко помаргивали угли, и казалось, будто в глазах и чуть приоткрытой драконьей пасти то и дело вспыхивает зловещий красноватый огонь.

Келеборн стоял, прислонившись бедром к невысокому столику, и при свете фонаря небрежно проглядывал какие-то свитки. Без интереса повернул голову навстречу вошедшему.

— Что у тебя, орк?

— Мы не одни, — глухо сказал Гэдж. — Это… важно.

Келеборн как будто удивился. Приподнял брови.

— Выйди, Эллоир.

Но страж медлил.

— Будет ли целесообразным…

— Вы мне не доверяете? — перебил Гэдж.

— У нас нет особых оснований доверять… таким, как ты, орк, — сухо отозвался Келеборн. — Но Митрандир поручился за тебя… Выйди, Эллоир. Я вооружен.

Эльф молча поклонился и вышел. И, несомненно, остановился где-то снаружи, возле входа — ну да ладно, пес с ним!

— Ну, — отрывисто спросил Келеборн, — в чем дело? Гэндальф действительно просил что-то мне передать?

— Нет, — сказал Гэдж.

Владыка даже бровью не повёл.

— Тогда что тебе нужно?

— Мне нужно с вами потолковать, — пробормотал Гэдж.

— Потолковать? — Эльф смотрел на него не то чтобы высокомерно, скорее со сдержанным изумлением — как будто с ним, встав на задние лапы, внезапно заговорила обитающая в зверинце лохматая зверюшка. — Ну хорошо, я слушаю. Так мы наконец доберемся до сути дела?

Гэдж молчал… Нет, он действительно не намеревался ни нападать на Келеборна, ни пырять его кинжалом, ни вязать по рукам и ногам, ни нагло, по-разбойничьи воровать амулет. Он хотел всего-навсего достучаться до хваленой эльфийской мудрости и великодушия… Только сейчас, секунду назад, он твердо знал, что и как будет говорить эльфу, как объяснит, каково это — жить под тяжелой пятой Черного Замка, денно и нощно ощущая, как твое тело, твои мысли, твоя душа пропитывается тлетворными эманациями недоброго колдовства; каково это — быть водой и принимать форму ненавистного сосуда; каково это — носить ошейник, быть подневольным рабом, каждую минуту помнить о том, кто ты есть — и заживо хоронить в себе ставшую бременем опасную Силу; каково это — каждый день, каждый час балансировать на грани, следить за каждым шагом, боясь оступиться, корчиться от вынимающих душу воплей проклятых визгунов, каждую секунду ожидая, что за тобой придут… Он нес через лес эти слова и эту решимость, как полную чашу, боясь её расплескать; он давно хотел высказать, выкрикнуть всё это в лицо надменному Владыке — и вот: Келеборн стоял перед ним, готовый его выслушать. Но…

В глазах эльфа не было ничего: ни участия, ни простого интереса, ни даже раздражения, взгляд его проходил сквозь Гэджа, ни на чем не задерживаясь, как будто орк был стеклянным, — и весь пыл Гэджа, все его страстное красноречие, подпитанное волнением и тревогой — все это враз иссякло, как иссякает родник под палящими солнечными лучами, затерялось где-то под тяжелыми барханами непреодолимого безучастия. Он нервно, с усилием глотнул, точно пытаясь протолкнуть в горло ком мокрых опилок и дать выход застрявшим на полдороге словам; два, три раза облизнул пересохшие губы… Тщетно — слова не явились.

Владыка терпеливо ждал.

Гэдж чувствовал себя полным дурнем. Он был уверен, что вот сейчас, так и не услышав ничего вразумительного, эльф с недоумением пожмет плечами и позовет стражу.

— Итак? — с плохо скрытым раздражением поторопил наконец Келеборн.

Орк смотрел в пол. Пробормотал, заикаясь:

— В-в… верните мне мой амулет. Он мне нужен… Для Сарумана.

Эльф даже не попытался скрыть усмешку.

— И это всё?

— Д-да…

Владыка печально вздохнул.

— Зачем ты пришел, орк? Ты что, действительно думал, что я верну тебе амулет? Ты полагаешь себя его законным владельцем?

— Я полагаю, что могу рассчитывать на ваше понимание и участие, господин Келеборн, — беспомощно выдавил Гэдж: все его наивные чаяния холодно-равнодушный взгляд эльфа замораживал на корню.

Владыка секунду помолчал, поглаживая в пальцах длинное гусиное перо. Гэджу казалось, что эльф борется с желанием вымученно закатить глаза.

— Ну, предположим, я это сделаю — и что? Ты пойдешь с ним обратно в Замок? По-твоему, я могу это допустить?

— Гарх может отнести амулет, — сказал Гэдж, — и передать Саруману. Я об этом думал…

— О том, что амулет может попасть в лапы врага, ты не думал?

— Ну почему сразу…

Келеборн устало прикрыл глаза.

— Послушай, орк, мне, право, недосуг тут разводить с тобою турусы, у меня все-таки есть дела поважнее… Возвращайся в Росгобел. — Он шагнул к столу, что-то небрежно черканул на листке бумаги, обмакнул в чернила и приложил к записке перстень-печатку. Протянул бумагу Гэджу. — Это пропуск, отдай его стражу на рубеже, чтобы тебе позволили беспрепятственно выйти из лагеря. И, если уж тебя так всё это волнует, поговори с Гэндальфом, мы с ним буквально час назад всё подробно обсудили.

Гэдж растерянно стиснул бумагу в руке. Намек на то, что ему пора откланяться и убираться восвояси, был более чем прозрачен.

— А почему вы не хотите подробно обсудить всё со мной? — спросил он, злясь на себя за свое неисправимое орочье косноязычие. «Или я для вас слишком уж тупоголовый, господин Келеборн?» — хотел он добавить, но, по счастью, вовремя удержался.

Эльф поморщился — как будто надкусил кислое яблоко.

— Потому что, во-первых, я просто не хочу говорить с орком, мне это не доставляет ни малейшего удовольствия. Во-вторых, я не хочу говорить об этом амулете. И, в-третьих, я не желаю говорить с тобой о Сарумане — это все равно что обсуждать с фанатиком-дикарем его обожаемого, слепленного из глины пополам со слюнями уродливого идола. Твой учитель для тебя — больше, чем просто учитель, это понятно даже, гм… гному. Ты настолько уверен в его вездесущей правоте, моральной чистоте и непогрешимости, что готов верить ему целиком, полностью и безоговорочно. Глупый мальчишка… мне тебя жаль, право. — Он действительно улыбнулся Гэджу: не насмешливо, не обидно, скорее печально — с сожалением, как улыбаются, глядя на безобидного, беззаботно лепечущего, но, увы, совершенно безнадежного дурачка. — Ведь ты думаешь, будто что-то для Сарумана значишь, что он ценит тебя, может быть, тобой дорожит… даже, вероятно, любит. Но — нет. Ты ошибаешься, орк. Знай одно: ты для него — не друг, даже не ученик, всего лишь занятная игрушка… верный пес, выдрессированный зверь, готовый лизать руку хозяина и перегрызть глотку любому, кто скажет о нем недоброе слово. Да, сейчас ты важен для Сарумана, ты ценен для него, как ценен для исследователя объект незавершенного изыскания, но, как только Белый маг сочтет, что его опыт, начатый пятнадцать лет назад, исчерпал себя, он о тебе забудет… швырнет тебя, как полено, в топку какой-нибудь очередной безумной идеи, и от тебя не останется даже горстки пепла. Вот и всё. — Чуть помолчав, он устало вздохнул и на секунду прикрыл глаза, точно вид Гэджа стал ему окончательно невыносим. — Ты волен сомневаться в моих словах, орк, но я, к сожалению, слишком хорошо знаю Белого мага, чтобы иметь наивность уповать на его доброту, чуткость и мягкосердечие.

В жаровне с громким треском лопнул шальной уголек. Пламя взметнулось; металлический дракон плюнул огнём, глаза его полыхнули недобрым багровым светом.

— Вы… всё сказали? — прохрипел Гэдж. Он стоял, испытывая странное желание утереться, точно в него плеснули помоями.

— А ты хочешь, чтобы я еще что-нибудь добавил?

— В-вы… просто ненавидите Сарумана, господин Келеборн!

— Лучше бы тебе помолчать, мальчишка, — холодно произнёс эльф. — Уходи. Я не желаю обсуждать свои отношения с Белым магом с каким-то… орком.

Гэдж и рад был бы замолчать, но не мог — слова лились из его сердца помимо воли:

— Вы ненавидите его за то, что он вас не слушает и не смотрит вам в рот. За то, что не разделяет ваши взгляды. За то, что идет своим путем и не пляшет под вашу дудку! За то, что он не считает, будто эльфы — пуп земли и владыки этого мира! И вас это бесит, господин Келеборн!

Бледное лицо Келеборна передернулось, как спокойная поверхность пруда, в который швырнули камнем.

— Ну, давай, расскажи мне, за что еще я ненавижу Сарумана, орк, и что ещё меня «бесит». Брехливый щенок! Ты, конечно, ни на грош мне не веришь, да и пес с тобой… я, наверно, даже буду рад, если ты останешься при своих заблуждениях до конца твоих дней. А сейчас — будь любезен, оставь меня наконец в покое, ты меня вконец утомил своим присутствием. «Эстель» ты от меня все равно не получишь.

Он на мгновение отвёл взгляд и протянул руку к стоявшему на столе колокольчику, чтобы позвать слугу.

— Получу, — негромко рыкнул Гэдж. Слова эльфа хлестали его больно и обжигающе, как там, в подземелье, когда-то хлестал кнут Каграта, и, как и тогда, в нем вдруг проснулось и заворочалось что-то страшное, истинно орочье, что-то темное и неуправляемое, свирепое, как медведь, жаждущее боли и крови…

— Что?

Келеборн едва успел обернуться; Гэдж бесшумно шагнул вперед, схватил со стола тяжелый деревянный кубок и резким прямым ударом без замаха опустил его на среброволосую голову Владыки.

***

— А! Шарки, старый сыч, — безо всякого выражения сказал Каграт. — Вернулся?

В каморке Каграта стоял крепкий запах винной кислятины — въевшийся в кирпичи, в грязную утварь, в шмотье, валявшееся на полатях. Сам орк пребывал в том мрачном подавленном расположении духа, какое обычно наступает в конце весело и содержательно проведенного вечерка. Он сидел на лежанке, завернувшись в побитую молью волчью шкуру, и смотрел на нежданного визитера угрюмо, исподлобья, словно раздумывая, с какой стороны будет удобнее дать ему пинка.