Крепость в Лихолесье

36. Обитатели подвалов

Каграта «дома» не оказалось. Вполне ожидаемо.

Не чуя под собой ног, Гэдж вошел в каморку, захлопнул дверь и устало прислонился к ней спиной.

Что мне делать, спрашивал он себя. Что мне теперь делать?!

Руки у него тряслись, он был так растерян и (чего уж скрывать) напуган, что никак не мог собраться с мыслями и решить, что нужно предпринять в первую очередь. Необходимо было раздобыть воду, еду, одеяла, бинты, корпию, снадобья… Где? Как? У кого? Как потом переправить все это в подземелье? Как сделать это достаточно незаметно? И как вообще безнадежно не запоздать с этой неумелой, неуклюжей и не слишком толковой помощью?

«Спокойнее, — внезапно сказал в его голове голос Сарумана. — Дыши глубже, дружище… действуй последовательно, как знатный лорд на званом обеде. Соблюдай очерёдность яств: первое, второе и третье… Первое — бульон: то, что поможет подготовить почву для дальнейших телодвижений. Второе — основное блюдо, мясное и сочное: то, что ты можешь сделать прямо сейчас. Третье — десерт, который хорошо бы употребить после хорошего жарко́го, но можно оставить и напоследок. Во всем должна быть система».

Гэдж перевёл дух. Ему отчего-то мучительно захотелось есть.

Интересно, спросил он себя, есть ли здесь, в Замке, лекари, хоть какие-нибудь? Должны быть, ведь даже тут кому-то приходится пользовать занедуживших людей, орков и скотину. Но где их искать? Да и кто согласится тратить ценные зелья и снадобья на какого-то полудохлого «крысюка»? Каграт упоминал о неком непонятном «Шарки»…

Гэдж вытащил старое одеяло и какое-то заплатанное тряпье из неряшливого вороха овчин и шкур, брошенных на кагратову лежанку. Потом достал из-под лавки свою котомку, вынул из неё жестяную флягу. Рядом с сумкой, забившись в угол, лежало ещё кое-что, Гэджем уже позабытое — злосчастная берестяная торба с немейником… Серые цветочки увяли и слиплись в неряшливый ком, но, в конце концов, разобрать их и отделить никуда не годные растения от более-менее сохранившихся было несложно. В конце концов, почему бы и нет? — спросил себя Гэдж. На безрыбье, как известно, и рак сойдет за сома…

Для изготовления мази требовалась жировая основа.

К счастью, на столе отыскался принесенный Кагратом топленый жир. Гэдж торопливо выковырял из горшочка половину содержимого, положил его в жестяной котелок и поставил томиться над огнем. Угли в очаге еще слабо тлели под слоем золы, и раздуть их оказалось несложно — особенно после того, как Гэдж скрепя сердце подкормил нерешительный огонек остатками своей рукописи. Конечно, по-хорошему следовало бы залить цветки немейника спиртом и настаивать в темном месте хотя бы в течение десяти дней, а уже после изготавливать мазь, но у Гэджа не было на это времени, поэтому он просто порубил немейник ножом так мелко, как только мог, и высыпал получившийся порошок в котелок с растопленным жиром. Протомил смесь несколько минут на огне и растер получившееся зелье ложкой до более-менее однородного состояния. Перелил его в деревянную баночку. Вряд ли приходилось рассчитывать на особенную целительную силу получившейся мази, но это было все же лучше, чем совсем ничего.

Гэдж свернул старое одеяло в плотную скатку, сунул в сумку флягу с водой, маленькую чашку, баночку с мазью и найденное тряпье и вышел из кагратовой конуры. Он помнил, что для того, чтобы попасть в подвалы, следует дойти до конца коридора, свернуть за угол и спуститься по сырой и узкой, с осыпающимися ступенями темной лестнице…

За углом, в конце коридора, его ждали. Поджидали, как глупого оленя на водопое.

— Куда это ты намылился, а? По подвалам шастаешь, глоб?

Глаза Рыжего злорадно поблескивали в сумрачном свете единственного торчащего на стене одинокого факела. За спиной Шаграха кучкой топтались знакомые Гэджу личности — Барыш, Рыбья Кость, маленький чернявый Уфтыр, еще кто-то угрюмый и явно не дружелюбно настроенный… Они не то чтобы решительно преграждали Гэджу путь к лестнице, но маячили на дороге таким образом, что ни миновать их, ни обойти не было никакой возможности.

— Посторонитесь, я тороплюсь, — хмуро буркнул Гэдж: ему сейчас было не до них и их глупых обидок. — Вы-то какого лешего тут торчите? Опять от одноухого нагоняй хотите получить?

— Нам, значит, нельзя по подземельям шариться, а тебе можно? — зловеще вопросил Рыжий. — Особенный, да? Почто маленьких обижаешь, гад?

— Кого? — удивился Гэдж.

Рыжий ткнул пальцем куда-то себе за спину.

— Эй, Рыба! Угрожал он тебе топором, а?

Рыбья Кость нервно вздрогнул и растерянно заморгал — поочередно прикрывая то один глаз, то другой, точно некстати разбуженный кот. Он как будто не ожидал такого вопроса — и уж тем более не мог с разбегу определиться, следует ему отвечать «да» или «нет». И вообще казался скорее потерянным и напуганным, нежели жаждущим немедленной мести.

— Ну… он…

Гэдж крепко вцепился в скатку, которую держал в руках.

— Шуток не понимаете? Дайте пройти, — сказал он хрипло. — Мне действительно некогда… Потом разберемся.

Рыжий будто не слышал. Он поглядывал на Гэджа искоса, полуприкрыв глаза, с плохо скрытой брезгливостью, как на шелудивого пса. Его дружки как-то неспешно расползались по коридору, медленно подступая к Гэджу, окружая его, оттирая в угол — вроде бы лениво и неохотно, но вместе с тем неуклонно и угрожающе. Шаграх покручивал в пальцах тонкий кожаный ремешок.

— Поспешишь — народ насмешишь… Что это у тебя в сумке, глоб?

— А тебе какое дело? — глухо спросил Гэдж.

— Я тут главный… А ты, может, в поварне жрачку под шумок воруешь, а? Ну-ка покажи шмотник! — он быстро шагнул к Гэджу и схватил ремешок его котомки, намереваясь сдернуть её рывком.

И тут с Гэджем что-то произошло.

Он поднял руку и — резко, почти без замаха — врезал Рыжему ребром ладони по и без того унылому и приплюснутому, не то доставшемуся ему таким от природы, не то пострадавшему в неведомых стычках кривому носу.

Шаграх всхрюкнул и отшатнулся, и из горла его вырвался не яростный вопль, а, скорее, изумленный хрип. Он настолько не ожидал сопротивления и отпора, что даже не успел прикрыть свой многострадальный нос лапой.

Гэдж отскочил к стене. На него бросились — молча, со всех сторон разом, как стая шакалов бросается на отбившуюся от отары глупую овцу.

Он сжал кулаки.

Что-то вдруг сдвинулось в его сознании, щелкнул ключик, открылась потайная дверца, выпуская на волю нечто, до сих пор надежно спрятанное, крепко запертое в самом дальнем и глухом уголке его существа. Вот уроды! — в ярости, неожиданной для него самого, внезапно подумал он. — Скоты! Мерзкое палачьё! Сначала они мучают крыс и щенков, а потом, когда станут сильнее и свирепее, станут мучить других — тех, кто попадет в их грязные лапы, тех, которые в жизни своей ни им, ни кому бы то ни было не сделали никакого зла! В Гэдже резко сжалась какая-то болезненная пружина… И тут же рывком развернулась — и вмиг не стало перед ним ни темного коридора с заплеванными стенами, ни потрескивающего факела, ни его сверстников, с которыми он еще вчера готов был подружиться, все разом исчезло, остался только мрак, и в этом мраке — жуткие и опасные твари, звери и нелюди, которым нет в мире места, с которыми надо биться люто и беспощадно, как бьются с самыми страшными и безжалостными врагами… И Гэдж, ни о чем больше не думая, отшвырнул свое барахло и очертя голову ринулся в битву.

Кажется, ни Рыжий, ни «щенки» не ожидали такого яростного нападения. Это не они всем скопом навалились на Гэджа — это он налетел на них, рыча низко и злобно, словно разъяренный медведь. Его душил дурной слепой гнев… Дикая, неуправляемая ярость огнем вспыхнула в его сердце, и развязала ему руки, и преобразила его самого в настоящего зверя — и он дрался, как зверь, ничего не видя перед собой, кроме этих искаженных не то злобой, не то ужасом орочьих физиономий. Разум его не участвовал в избиении — он рычал, как волк, и лупил направо и налево всех, до кого только мог дотянуться, силы его удвоились, утроились, удесятерились, он дрался и руками, и ногами, и зубами, если представлялась возможность, и всем, что подвернется под руку, сбил кого-то с ног и свернул кому-то челюсть, кусался и раздавал тумаки направо и налево; в захлестнувшей его волне гнева и ненависти он готов был порвать гадов голыми руками, перегрызть им глотки и втоптать в ту смрадную, исполненную скверны грязь, которая их породила… И «щенки» отступили, не выдержав такого неистового напора, растерявшись от неожиданности: их было пятеро против одного, но, как все шакалы, они на поверку оказались трусоваты, и связываться с обезумевшим чужаком, у которого внезапно напрочь сорвало крышу, посчитали делом пропащим и неразумным.

— Бешеный! Да он бешеный, зуб даю! — испуганно хрипел кто-то. — Кусается…

— И пена изо рта…

— Весь в папашу…

— Кто-то идет… Чешем отсюда!

Раздался беспорядочный топот убегающих ног.

А потом резко наступила тишина.

Только мирно потрескивал факел на стене.

Гэдж очнулся — рывком, как от кошмарного сна. Поле боя на этот раз осталось за ним.

Он стоял возле стены, тяжело дыша, волосы его были растрепаны и торчали клочьями, рубаха оказалась изорвана, левое ухо вновь стремительно распухало, возомнив себя центром вселенной, на руке горел чей-то укус, костяшки пальцев были сбиты до крови… Он судорожно перевел дух. Пот лил с него градом, во рту ощущался солоноватый привкус, внутри все дрожало и сжималось от омерзения: силы небесные, да что с ним такое произошло? Неужели в нем действительно взыграло что-то кагратово — что-то орочье, отвратительно злобное, подспудное, неуправляемое, что-то такое, что роднило его и с папашей, и с масляно ухмыляющимся Рраухуром, и с ватагой рыжего Шаграха, мучающей беззащитных крысят…

Гэдж провел рукой по лицу. Ладно. Не время было предаваться самокопанию и разбору извлеченных из недр его невеликой душонки груд пустой породы и отработанного шлака. Откуда-то из-за угла действительно доносились негромкие голоса и шаги, и Гэдж решил, что не стоит задерживаться, подобрал брошенную сумку и скатку с тряпьем, взвалил свое добро на плечи и решительно зашагал вперед — вниз по лестнице.

* * *

Унылый подземельный мир встретил его желтоватой обыденной одинаковостью.

Все здесь было желтоватым и одинаковым, одинаково-желтоватым: желтоватые камни тоннелей, желтоватый мох на стыках стен, свет факелов — мутный и желтовато-серый, как гной. Коридор шел прямо, никуда не сворачивая, и вскоре вывел Гэджа в пещеру, в центре которой находился колодец, и из которой в разные стороны расходилось множество тоннелей поуже и потемнее.

У стены грудой лежали заготовленные факелы, и Гэдж взял один из них, запалил его от масляного светильника, торчавшего на стене, осмотрелся. Он вдруг с неприятным холодком в груди понял, что не знает, в какой именно из этих тоннелей ему нужно идти. Направо? Налево? Два часа назад он просто безучастно тащился вслед за папашей, не запоминая дорогу и ни о чем особо не думая…

В первом коридоре, в который он заглянул, не нашлось ничего интересного — это был заброшенный полуобвалившийся штрек, где на полу громоздились груды битых камней, а на стенах цвели проплешины мха — и Гэдж вернулся назад, не пройдя вглубь и нескольких шагов. Следующий тоннель почти сразу круто пошел вниз и чуть дальше оказался затоплен мутной болотистой водой. Третий оказался куда более примечательным.