Крепость в Лихолесье

56. Ночь темна

«Тебе все равно придётся кого-то предать…»

Гэджу по-прежнему хотелось исчезнуть — здесь и сейчас. Испариться бесследно, как капле воды с поверхности листа. Но вокруг подкарауливала ночь, темнота, орки, ловушки, а он не был каплей воды и не обладал счастливой способностью на ровном месте пропадать в никуда.

— Каграт! Собирай своих. Выступаем через час, — вполголоса приказал Хэлкар. Он по-прежнему не отпускал Гэджа, крепко держа за волосы, и рука назгула, лежащая у орка на затылке, была холодна, как лёд. Под её тяжестью у Гэджа немела шея, и он был готов к тому, что она вот-вот переломится, как сухая тростинка…

— Ты меня радуешь. Но ничего иного я от тебя, в общем-то, и не ждал, — со странной усмешечкой в тоне произнёс Хэлкар, и Гэдж так и не сумел понять, издевается он или говорит серьезно. — Сделаешь всё, как до́лжно, и закончим дело благополучно — по возвращении в Крепость получишь награду… вздумаешь бузить — запытаем до смерти сначала этого вонючего эльфа, а потом и тебя. — Он за волосы оттащил Гэджа в глубину помещения и силой усадил на лавку возле стола. — Оставайся здесь, пока я не позову… С мальчишки глаз не спускать, ясно? — велел он шепелявому Клыку. Потом повернулся и быстро вышел из землянки — наверх, в лагерь, во мрак, где тем временем поднялась недобрая суета, деловито сновали под деревьями темные силуэты и отдавал какие-то приказы Каграт — свирепо, коротко, отрывисто, не терпящим неповиновения тоном…

Клык, довольный поручением, заложил дверцу засовом (снаружи она не запиралась) и, держа палаш наголо, расположился возле порога, исполненный намерения никого не впускать и не выпускать. Интересно, вяло подумал Гэдж, а снаружи, у входа в землянку, тоже стоит охрана? И кем мне отныне следует себя считать — пленником?

Он обречённо закрыл глаза. Он был рад и такой сомнительной передышке.

Что я могу сейчас сделать? — в отчаянии думал он. — Завести орков куда-нибудь подальше в лес? Протянуть время, пока… пока что? Пока эльфы не явятся выручать пропавшего товарища… если вообще явятся, а не посчитают его погибшим. Но тогда, получается, я предам собственных сородичей, подставив их под эльфийские стрелы… Да и как долго мне удастся водить орков за нос? Рано или поздно Хэлкару это надоест, и он прибегнет к магии своего Кольца, влезет мне в мозги, чтобы покопаться в воспоминаниях, и заставит меня показать дорогу, хочу я этого или нет. «Жаль, что магия Кольца плохо на тебя повлияет…» Интересно, что назгул под этими словами имел в виду? То, что магия Кольца меня убьёт? Сломит моё хрупкое фэа и превратит в такого мерзкого калеку, как Шмыр… или такого слабоумного урода, как Гомба? Лишать Дол Гулдур хоть какого-то, самого захудалого лекаря визгунам, конечно, не с руки, но в крайнем случае это соображение Хэлкара вряд ли остановит… А я сейчас не смогу, никак не смогу сопротивляться…

Его трясло, точно в ознобе.

Он сидел, съежившись, обхватив плечи руками. Ни малейшего озарения на него по-прежнему не снисходило. В голове его перекатывался, гремя и подпрыгивая, чугунный шар, бился о кости черепа, с грохотом перемалывал в щепки последние остатки связных мыслей, и Гэдж не в состоянии был сосредоточиться ни на одной. Я — не человек, с леденящей кровь отчетливостью понял он. И даже не орк — увы! — и вряд ли когда-нибудь сумею им стать, я просто — крыса… и лучше бы меня, такой крысы, вообще не было на свете. И разом одной печалью для всех стало бы меньше, и никому бы не потребовалось никого предавать…

Он не боялся смерти — быстрой и не слишком болезненной. А вот раскаленного железа — пожалуй, боялся… Пусть оно касалось даже не его тела — но чёрные и обугленные, мозжащие нестерпимой болью ожоги оставались при этом в его душе. Кажется, именно сейчас он понимал Радбуга как никогда: Я хотел бы быть настоящим орком — чтобы голова, знаешь ли, лишний раз не болела…» Чтобы иметь способность без ужаса и содроганий взирать на чужие страдания и не желать прекратить их — любой ценой. Даже смертью. Или предательством.

Он втянул воздух сквозь зубы — трудно, с усилием, точно сопротивляющийся шмат киселя.

Клык покосился на него исподлобья. Шепелявый палач всё так же сидел у порога на перевернутом ведре, правя оселком свой и без того острый клинок и время от времени недобро поглядывая на пленников. Тишину нарушало только шварканье точила по металлу, потрескивание углей в жаровне, да тяжёлое дыхание истерзанного, по-прежнему привязанного к деревянным нарам эльфа. Он лежал неподвижно, бледный до полупрозрачности, полузакрыв глаза, отсутствующе глядя в стену; жуткий ожог на его груди зиял багрово-черным спекшимся струпом. Какое-то время Гэджу казалось, что эльф попросту обеспамятел от перенесенных пыток, но нет — пленник вдруг шевельнулся и медленно, с видимым трудом повернул голову. Прошептал срывающимся голосом:

— Воды…

Гэдж вздрогнул: настолько неожиданным показался ему этот полустон-полухрип. Огляделся, взял со стола полупустой чайник со щербатым носиком, стоявший в окружении грязных деревянных кружек, поднялся…

— Шыдеть, — не глядя на него, вполголоса приказал Клык.

— Что? — Гэдж так удивился, что даже не сразу понял, что это коротенькое слово обращено к нему.

— Шыди на меште, — сумрачно повторил Клык. — Прикажа не было на вшаких крыщ воду тратить.

И тут с Гэджем вновь что-то произошло — как там, в подземелье, во время стычки с рыжим Шаграхом… Сердце его пропустило один удар, кровь бросилась в лицо, и от внезапной ярости болезненно свело скулы. Он схватил изогнутый прут, тяжёлый, горячий, всё ещё лежащий в жаровне, и шагнул вперёд, прямо на шепелявого, глядя на него бешено, в упор, белыми от едва сдерживаемого гнева глазами.

— Заткнись, — сказал он Клыку, как ему показалось, очень негромко и ровно, но поистине кагратовским тоном, — или я сейчас сверну тебе челюсть!

Клык опешил. Он был куда крепче Гэджа и шире в плечах, но, то ли прут в руках Гэджа его впечатлил, то ли зверское выражение перекошенной физиономии, то ли ещё что, — шепелявый явно решил не связываться и, злобно ворча, отступил. Гэдж отбросил прут — руки у него отчего-то тряслись, — вновь взял чайничек, вернулся к эльфу, приподнял его голову, поднёс к губам носик посудины. Пленник сделал несколько долгих, жадных глотков, вода струйками потекла по его подбородку…

Гэдж огляделся. Нашёл свою лекарскую сумку, валявшуюся под столом, поднял её, стараясь не обращать внимания на ввинчивающийся ему в затылок неприязненно-подозрительный взгляд Клыка, порылся внутри и достал баночку с немейником. Взял немного мази на палец и, секунду помедлив — эльф смотрел безучастно, — осторожно нанёс целительное зелье на синяки и ссадины пленника, на края раны на его виске, на рыхлую кожу вокруг ожога, не трогая пузыри и чёрный струп. Хэлкар его действия вряд ли одобрил бы, но Гэджу было наплевать; я — лекарь, сказал он себе, моё дело если уж не исцелить, то хоть притупить страдания… Эльф мучительно задрожал всем телом, прерывисто вздохнул, пережидая приступ боли, потом перевёл взгляд на Гэджа. Кажется, впервые в его безжизненных, тусклых, точно подернутых патиной светло-голубых глазах мелькнуло что-то вроде осторожного интереса.

Покрытые кровавыми струпьями, потрескавшиеся губы пленника шевельнулись почти беззвучно:

— Ослабь путы. — Он говорил по-эльфийски. — Руки затекли…

Гэдж разобрал только «ослабь» и «руки». По спине его пробежал холодок. Как это понимать — у бедолаги действительно просто затекли руки или… что? Может, он лелеет мысль освободиться? Удрать? Отсюда? Из вонючей земляной ямы, окруженной орками, темнотой и ловушками? Раненный и измученный? Или он на самом деле вовсе не настолько слаб, как хочет это показать? Может быть, он всерьёз подумывает вырваться из плена? Хотя бы попытаться вырваться, в конце-то концов, терять ему явно особо нечего…

Бред? Или пусть полубезумный, но все же имеющий некоторые шансы на успех замысел?

Гэдж закусил губу.

А ведь если бы эльфу действительно удалось сбежать, внезапно подумал он, то в Росгобеле узнали бы обо всем происходящем и без его, Гэджа, участия. И тогда не надо было бы никого предавать, не надо было бы бояться указать назгулам дорогу и терзаться угрызениями совести, ничего этого было бы не надо…

Внутри него сжалась какая-то тугая пружина.

Продолжая одной рукой придерживать чайничек, он незаметно для Клыка опустил другую руку в сумку и нащупал ланцет — узкую, остро заточенную полоску стали. Осторожно, пряча ланцет в кулаке, вынул его, подался чуть вперёд и поскреб лезвием верёвку, которой одно из запястий пленника было привязано к настилу, стараясь не столько перерезать её, сколько растрепать, истончить до последней нитки, создать впечатление, будто верёвка перетерлась о край деревянного бруса сама…

И тут же в глазах его потемнело от обрушившегося на затылок удара — это Клык подкрался сзади и врезал Гэджу поленом по голове, видимо, желая ненадолго обездвижить мальчишку во избежание нарушений приказа в целом и прочих творимых им глупостей в частности. Гэдж пошатнулся: он был застигнут врасплох, но полностью не оглушен, хоть в голове у него на какой-то миг и помутилось; он выронил ланцет, неуклюже отступил и упал… Клык кинулся на него, замахиваясь поленом, и Гэдж едва успел откатиться в сторону. Между ним и Клыком оказалась жаровня, и Гэдж пнул её — отчаянно, изо всех сил. Жестяное корытце опрокинулось, угли посыпались раскаленной грудой — на пол, на Клыка, на валявшийся под столом ветхий тюфяк… Шепелявый с проклятием отскочил и метнул полено в Гэджа — Гэдж едва успел закрыться руками, и тяжёлый обрубок дерева больно ударил его по локтю. Вдохновленный мимолетным успехом, Клык схватил злосчастный прут — уже почти остывший, но по-прежнему устрашающий, — и угрожающе надвинулся на Гэджа, щерясь, облизывая кончиком языка мерзкий, торчащий изо рта зуб. Замахнулся, готовый опустить прут Гэджу на голову, видимо, полагая (не без оснований), что спокойный, не доставляющий неприятностей мальчишка — это бесчувственный мальчишка… и тут же захрипел, застыл, странно изогнулся всем телом. На роже его застыло выражение крайнего изумления, глаза вылезли из орбит, из кривого рта выплеснулся фонтанчик крови; он медленно, точно подрубленное дерево, повалился вперёд… Меж его лопаток торчала рукоять его собственного, только что наточенного до тончайшей остроты палаша.

Эльф. Он, значит, действительно сумел собраться с силами, разорвать почти перетертую веревку и освободиться, пока Клык отвлекался на Гэджа, а потом схватил брошенный охранником клинок…

Гэдж замер.

Брезгливо наступив ногой на труп, эльф с усилием выдернул из чавкнувшей плоти лезвие палаша. Перевёл взгляд на Гэджа — и орку стало не по себе… Он сидел, скорчившись в углу землянки, подтянув колени к животу, и эльф стоял над ним — бледный, страшный, с зияющей раной на груди, с диковатым блеском в глазах, с обнаженным, залитым кровью мечом наперевес… Презрительно кривил уголки губ:

— Ты в самом деле дурень или просто прикидываешься?