Крепость в Лихолесье

23. Долина пойманной радуги

— Каграт! Ухтар просит его парней сменить, они уже полдня в ущелье торчат…

— Марбуг, иди, возьми, кого покрепче… Лошадники на штурм не рвутся?

— Пока тихо.

— Щиты готовы?

— Четыре штуки.

— Мало!

— Ветви рубить нечем, инструмента нет… В обозе только три топора.

— Весь берег ручья зарос ивняком, срезайте прутья — ножами, мечами, чем угодно… Всех крысюков — за работу, нечего им на травке полеживать! Пусть мулов пасут и деревянные рамы переплетают тальником, руки не отвалятся… Шарки! Что с ранеными?

— Хуршуг умрет еще до полуночи, легкое у него распорото копьем и осколками ребер, я тут ничего не могу сделать. Милосерднее его было бы добить, чтоб дело не затягивать.

— Ясно. А Шаухур?

— Ему не то лошадь копытом по голове попала, не то деревянным щитом по башке прилетело. Оклемается… но не сразу. Ориентироваться в пространстве ему пока малость затруднительно.

— Что ещё?

— У Рузгаша рана на плече, не смертельная, но ухода требует.

— Крысюки целы?

— В общем, да… Только загнаны, как кони. Им нужен отдых.

— Отдых? На том свете отдохнут, — проворчал Каграт. — Сейчас недосуг…

И все же, что ни говори, орочий отряд потрепало изрядно, и о том, чтобы немедленно продолжать путь, не могло быть и речи. В пылу бегства пропали три вьючных мула — разбежались или попали в руки роханцев; опрокинувшуюся повозку тоже следовало записать в непоправимый убыток. Девятеро уруков были убиты, кроме двух «тяжелых» имелось еще несколько легкораненных, а вот пленники, которых во время бегства прикрывали орки-лучники, почти не пострадали, если не считать того, что все валились с ног от усталости и упадка сил. Как ни желал Каграт поживее убираться прочь, следовало устроить дневку и сутки-другие посвятить отдыху, — и, отойдя на полмили от устья ущелья в глубину долины, орки разбили на опушке леса временный лагерь.

В ущелье по-прежнему несли караул кагратовы стрелки́, сменяя друг друга каждые два часа. «Лошадники» сделали еще одну вялую попытку прорваться, но, потеряв в короткой стычке коня и двоих человек убитыми, сочли за лучшее отступить на прежние позиции. К вечеру в ущелье удалось воздвигнуть заграждение из камней, валунов и деревянных щитов из часто переплетенных ивовых прутьев, и опасность внезапного нападения с этой стороны практически сошла на нет.

Но Каграт был мрачен.

— Через эту дыру коневоды не прорвутся — но и нас отсюда теперь не выпустят. Добычу почуяли, гады! И наверняка в крепость послали за подмогой, а против десятка-другого латников с дальнобойными луками нам долго не продержаться. Да и стрел немного осталось…

— На северо-востоке есть другой выход из долины, забыл? — спросил Радбуг. Он, Лагдаш и Каграт собрались возле костра на небольшое совещание — и Шарки, как всегда, постарался оказаться поблизости.

Каграт ожесточенно тер подбородок.

— Не забыл. Но до него миль десять. А убраться нам отсюда надо раньше, чем лошадники соберутся с силами и отрежут нам и этот путь!

— Если они о нем знают.

— Если и не знают, то найдут рано или поздно…

— Выберемся мы из долины — а что дальше? Через равнины нам теперь не прорваться, надо другой проход искать…

— Найдём. Обогнем владения остроухих с севера и по Каменному Мосту через реку переправимся.

— Это крюк в добрых восемьдесят миль, лишняя неделя в дороге! Половина крысюков от упадка сил перемрет… да и провианта у нас на такой долгий путь не хватит.

— Тебя сожрем, умник! Предложи что-нибудь другое, раз ты семи пядей во лбу!

— Пока мы тут торчим, надо ловушек наплести, рыбы наловить, навялить да накоптить, — заметил Лагдаш. — Все равно пару дней здесь сидеть придется, силы восстанавливать…

Ближе к вечеру, в сумерках орки неожиданно приволокли «языка»: один из убитых в короткой дневной стычке оказался вовсе не убитым, только оглушенным. Это был тот самый белобрысый парень в плотном кожаном подшлемнике, которого Саруман приметил еще при бегстве. Притащили его на веревке, как скотину на убой, со связанными за спиной руками; он пошатывался от дурноты и слабости и спотыкался на каждом шагу: крепкий удар головой о камни при падении с лошади давал о себе знать.

— Дурачьё! — с раздражением сказал ему Каграт. — Вы зачем опять в ущелье полезли, дубина? Не ясно было, что вас там подстрелят? Если ваш старшой вас туда на разведку боем отправил, так он болван, каких свет не видывал… Или вы, герои, сами в самоволку выдвинулись, по собственному почину геройствовать да поганых уруков направо-налево крушить, э?

Лицо пленника было бледно, растерянно и испуганно, но искажено старательно натянутой гримасой хладного презрения. Он старался не выказывать страха и держаться гордо, независимо и надменно, хоть поджилки у него и тряслись, а посеревшие губы жалко прыгали на конопатой физиономии, вымазанной грязью и кровью из разбитого носа. Он захлебывался от ярости, смешанной с ужасом.

— Ты, т-ты… вонючий орк! Не тебе мне морали читать, мерзавец! — Зубы его судорожно клацали. — Я… я ничего тебе не скажу, понял!

Каграт лениво почесывал живот.

— Да я у тебя и спрашивать ничего не буду, и без тебя все понятно. Вас там две-три дюжины гавриков. Начальник ваш за ущельем окопался, разведку окрест разослал и в крепость гонца отправил за советом и подмогой. Я угадал?

— Ничего… не скажу! — Пленник отчаянно всхлипнул. — Можешь хоть на куски меня резать, вонючий орк, как… как тех, кого ты сжег, убил и замучил! Их несчастные души стенают и вопиют об отомщении! И ты получишь по заслугам рано или поздно, вздернут тебя на суку за все твои лиходейства и злодеяния… Справедливость восторжествует, слышишь, ты, вшивая сволочь!

Каграт откровенно ржал.

— Больше, больше пафоса! Ты слюной-то не брызгай, теленочек, а то ранишь мою нежную душеньку, нанесешь мне моральную травму, несовместимую с жизнью — и явлю я свою гнусную орочью натуру во всей красе. Так что раздувание щек и выспренные речи для королевского смотра оставь, там это любят… Ошейник! — рявкнул он Лагдашу. — И два дня без пайка. Посмотрим, что потом от этого борцунишки за справедливость останется.

На парня помимо веревки нацепили еще и ошейник, утащили прочь, подгоняя пинками, привязали, как неблагонадежного, к одной из повозок — посадили на шлейку, точно шкодливую собачонку. Саруман, выждав некоторое время, подошёл к нему, чтобы осмотреть ссадину на лбу и мимоходом переброситься парой слов.

— Тебя как зовут, герой? Или тоже военная тайна?

Парень покосился на лекаря подозрительно. Ему не исполнилось, наверное, и двадцати лет, и прилив сил, а также боевой кураж, вызванный гневом и отчаянием, слегка поостыл — вид у пленника был отнюдь не воинственный, страх и тоска все-таки брали верх, он сидел, съежившись, ссутулив плечи и опустив голову, пряча от не чаянного собеседника несчастные глаза и постыдно покрасневший нос.

— Ну, Эорлимом меня кличут. А тебе какое дело?

— Сколько вас тут, Эорлим?

— А с какой стати я тебе говорить должен? Этому поганому громиле доложишь, да? — Он яростно потер кончик носа связанными руками.

— Сколько бы вас тут ни было, — спокойно заметил Саруман, — через ущелье, пока там застава стоит, вы не пройдете. Но в долину есть другой проход где-то на северо-востоке. Можно попытаться напасть оттуда и зажать орков в клещи.

Эорлим отчаянно всхлипнул.

— Только убивать их нельзя, — добавил Саруман.

— Это что еще за новости?

Волшебник постучал пальцем по ошейнику.

— Потому что это не простые ошейники. В них какая-то дрянь примешана, которая чувствительна к их, орков, непосредственному присутствию. Заклятие, которое в них заключено, задушит тебя, если попытаешься отойти от этих нелюдей дальше сотни-другой ярдов.

Эорлим огляделся. На его грязном, измазанном кровью лице выразилось страдание.

— Вон оно что… Слушай, — он зацепился взглядом за сидящих в тени ближайшего дерева и плетущих верши из лозы понурых горцев, — а вас-то тут сколько, а? И чего вы все дрожите, как кролики? Вы же не закованы и не связаны! Неужели нельзя улучить подходящий момент, напасть на орков всем скопом и скрутить их по рукам и ногам?

Саруман помолчал.

— Экий ты пылкий вьюнош… Ничего не выйдет.

— Почему?

— Орков почти в два раза больше, они вооружены и держатся настороже. А пленники — слабы, истощены и измучены. Кроме того, они обычные мастеровые, ремесленники и козопасы, отнюдь не воины…

Эорлим взвился:

— Лучше сидеть покорно и бессловесно, как кролики, да? И позволять этим… этим гнидам над вами издеваться?

— Многие, видишь ли, полагают, что лучше быть умным живым кроликом, чем глупым дохлым драконом.

— Жалкие бараны!

Саруман поморщился.

— Полегче, не горячись… Как зовут вашего командира?

— Ну, допустим, Бельхор… А зачем тебе?

— Если представится случай, я отправлю ему письмецо со всем, о чем мы тут с тобой толковали.

— Письмецо? — Эорлим, приуныв, шмыгнул носом. — Ну, попробуй. Только вряд ли Бельхор станет эти твои послания читать…

— Почему? — чуть помедлив, спросил Саруман. Впрочем, он уже знал ответ.

— Бельхор не зря свой хлеб ест… Он — опытный командир и умелый воин! — хрипло сказал Эорлим. — Понял? А больше от него ничего и не требуется!

— То есть грамоте он не разумеет.

Эорлим презрительно промолчал.

* * *

Ну да, ну да, этого следовало ожидать… Интересно, есть ли среди трех дюжин злосчастных дружинников хоть один грамотный человек? Или их всех из простых и незатейливых крестьянских сынов набирали, которым о гранит науки мозги ломать вроде как и ни к чему? На лошади ездить да мечом махать умеет — в дружинники годен. Обучение грамоте — так, придурь для знати, писцов да книжников, в повседневной жизни значения почти не имеющая…

Саруман не знал, смеяться ему или плакать. Вот так и разбиваются самые правильные и великие планы о чьё-то глухое дремучее невежество… Ну не может же быть, чтобы среди трех десятков этих доблестных и храбрых парней не нашлось ни одного мало-мальски грамотного персонажа! Или может?

Мало-помалу в долину спускался вечер. Серая сумеречная темнота уже сгустилась над лесной опушкой, когда Саруман, закончивший вечерний обход раненых и сидевший, как обычно, возле костра, наконец услыхал над головой такое знакомое, такое долгожданное сиплое карканье. Это был Гарх… явился не запылился, старый ворчун, добрый верный старина Гарх, не заблудился, не пропал, не погиб, не сгинул где-то в безвестности! Впрочем, Шарки ничем не подал вида, что заметил его. Ворон, убедившись, что орков поблизости нет, тяжело опустился на траву рядом с волшебником, поёжился, опасливо оглянулся направо и налево.

— Гарх, старый зануда, — пробормотал Саруман, опустив голову, делая вид, будто разглядывает что-то у себя на ладони, — ну наконец-то! Где тебя леший носил? Я уж начал думать, что вчерашняя ночка тебя совсем доконала.

— Да-да, я тоже рад тебя видеть, — хрипло прокаркал ворон, склонив голову к плечу. Вид у него был далеко не бравый — он выглядел, точно несчастное, побитое молью, неумело изготовленное чучело. — Думаешь, так легко было вас разыскать? Ну, положим, я слегка отстал… — Он сердито нахохлился. — Прошлая ночка и впрямь выдалась мерзостной, поэтому я (со свойственными мне мудростью и предусмотрительностью) переждал ненастье в какой-то попавшейся на глаза расселине, а уже утром полетел дальше по следу. Ну… наследили вы там здорово, это да. Я понял, что всадники вас гнали, гнали и наконец загнали в ущелье… Когда я к ним подобрался — там, с той стороны — они как раз хоронили своих… и зачем-то стали швырять в меня камнями — наверно, решили, что я собираюсь клевать непогребенные трупы!