Крепость в Лихолесье

Об этом Саруман приказал себе не думать.

Мало-помалу дождь иссяк. Мир посветлел, лес расступился, и перед отрядом открылись широкие вольные просторы Андуина. Увы! Разведчики, высланные вперёд, к броду, вернулись с какими-то явно не радостными новостями, ибо, выслушав их, Каграт помрачнел челом. В груди Сарумана родилось неясное беспокойство: что произошло, не почуяли ли орки близкое присутствие эльфов? Впрочем, когда отряд спустился к Каменному Мосту, причины недовольства главаря стали понятны: взорам людей и орков открылась не спокойная, с достоинством несущая прозрачные воды гладь реки, а бурный, неистовый, яростно ревущий поток, безжалостно сметающий и увлекающий за собой все, что только попадалось ему на пути.

Андуин вздулся от дождей, прошедших в верховьях. Там, где раньше находился широкий каменистый перекат глубиной не более фута, теперь можно было погрузиться в пучину по пояс; река яростно кипела и бурлила, будто горячая похлебка в огромном котле, на поверхности крутились мутные водовороты, несли в себе плотики палого тростника, обрывки водорослей и какой-то мелкий речной сор. Соваться сейчас в воду, под уверенный и мощный напор течения было немыслимо, и Каграт сквозь зубы отдал приказ располагаться на ночлег: следовало подождать хотя бы до утра, чтобы река успокоилась и уровень воды в ней опустился. Саруман внутренне ликовал: впереди была ночь, целая ночь, которую отряду предстояло провести на узкой полоске берега между рекой и лесом! Вот почему эльфы не показывались: они знали, что сегодня орки не сумеют перейти через Андуин, и теперь наверняка ждали подходящего момента для нападения…

Атака могла начаться в любую секунду.

Но пока все было спокойно, и дозорные, разосланные Кагратом туда и сюда, никаких тревожных сигналов не подавали. Впрочем, эльфы — известные мастера «тихой войны» и, конечно, всегда сумеют снять орочьи посты ловко и неприметно. Саруман старался сохранять хладнокровие и ничем не выдавать охватившего его волнения; он бродил по лагерю, осматривая подопечных, раздавая мази и снадобья и даже стараясь при этом не слишком часто вздрагивать и украдкой оглядываться по сторонам. Впрочем, вскоре выяснилось, что волшебник был не единственным, кому мысли об эльфах не давали покоя.

Кто-то негромко окликнул его из темноты:

— Шарки! Так ты… ты и в самом деле думаешь, что лесной народ… эльфы… что они могут освободить нас… в ближайшее время? — это был Эорлим, глаза его тревожно поблескивали, и приглушенный голос звучал прерывисто и напряжённо. — Ты действительно веришь, что они могут прийти нам на помощь?

— Почему нет? Свободные народы должны помогать друг другу, — уклончиво ответил Саруман: этот разговор, казалось ему, был заведен совершенно не к месту. Но Эорлим не унимался:

— И они… они… — его рука метнулась к горлу и судорожно сжала обод ненавистного ошейника, — они действительно могут снять с нас… эти штуки?

— Эльфам многое подвластно, — сухо откликнулся Саруман: Эорлим своим назойливым любопытством раздражал его безмерно, хотя он всего-навсего произнес вслух вопрос, который сам Саруман задавал себе беспрестанно.

Быстро смеркалось. Костры было велено не разжигать — вероятно, орки не желали обнаруживать свое присутствие, — поэтому на ужин пришлось обойтись сухим пайком и холодной водой. Облака так и не разошлись, небо было серым и хмурым, и Каграт изрыгнул короткое распоряжение — и, натащив из леса жердей и елового лапника, орки на скорую руку соорудили на берегу реки несколько шалашей, в которые и загнали утомленных пленников. Саруман взобрался на свою повозку, устроился там между тюков с шерстью и козьими шкурами, укутался в овчину, уже зная, что не сомкнет глаз ни на минуту — нервы его были натянуты как струна…

Над лагерем плотно и душно сомкнулась ночь. Похрапывали и постанывали во сне усталые люди, уныло перекликались часовые, похрустывал палый тростник под ногами караульных, негромко всплескивала вода в реке. Где-то в лесу прокричал филин — раз, и другой… Что это — просто голос случайной лесной птицы? Или эльфы подают друг другу сигнал перед нападением? Волшебник лежал, внутренне собравшись, весь превратившись в слух, готовый вскочить в любой момент…

Ничего не происходило — минуту, другую, третью… Тишина. Ночь. Мрак. Неужели Саруман просчитался? Гарх все-таки не долетел до Лориэна, рана его оказалась слишком тяжелой? Или долетел — но поздно, и Келеборн не успел собрать отряд к намеченному сроку? Может быть, Эотар был прав — эльфы не придут? Или они явятся позже — к утру?

Саруман не знал, что и подумать. Его бросало то в жар, то в холод, он метался из крайности в крайность, в его смятенной душе то возгоралась надежда, то разверзалась черная стылая бездна уныния… Это было невыносимо, мучительно и больно, как затянувшаяся пытка. Это было…

Он отчаивался зря. Все произошло совершенно внезапно.

— О-о! Эльфы! Эльфы!!! Сюда… Сюда, скорее!!! Повсюду, они повсюду! О-о… — воющий, пронзительный, душераздирающий вопль неожиданно разорвал тишину и сонное оцепенение, висевшее над лагерем, и тут же захлебнулся, перешел в хриплое невнятное бульканье и резко умолк — точно кричавшему внезапно заткнули глотку… или перерезали горло?

Шарки замер. Сердце его ухнуло в желудок. Кричали где-то на западном краю лагеря, ближайшем к лесу.

Вот оно! Ну, наконец-то! Эльфы все-таки появились…

Путаясь в полах балахона, Саруман вскочил; впрочем, не он один. Этот дикий, поистине ужасающий вопль, поднявший тревогу так яро и неожиданно, произвел в лагере настоящий переполох: орки, которым от неприятной близости Лориэна тоже весь вечер было не по себе, повскакивали на ноги в мгновение ока. Затопали по песку чьи-то сапоги, испуганно заржали мулы, откуда-то из темноты вынырнул взъерошенный Каграт. Да, вожак подозревал вероятность нападения — но даже он не был готов к столь не чаянной, вероломной, отдающей чародейством атаке: судя по крикам, каким-то глухим рыданиям и доносящейся из темноты невнятной возне, эльфы оказались не в лесу, не за пределами лагеря, даже не на рубежах — уже в самом центре!

Вот же подлые бледнокожие уроды!

Каграт хрипло гаркнул, призывая своих парней к порядку. Да что тут творится, леший возьми? Почему дозорные не подали вовремя сигнал? Или их попросту перестреляли из-за деревьев? Ведь вшивым остроухим лучникам даже темнота не помеха… Нападающие явно добились того, чего хотели: в спящем лагере, захваченном врасплох, мгновенно воцарились паника и неразбериха, орки оказались растеряны и дезориентированы, «крысюки» — до смерти перепуганы и готовы вообразить все, что угодно: от пожара до внезапного наводнения… Ночь была чёрная, непроглядная, суматошная; от шалаша к шалашу метались чьи-то смутные тени, чуть дальше в темноте плясали огоньки факелов, раздавались чьи-то крики, брань, топот, треск, щелканье кнутов, топот копыт, где-то яростно звенело оружие. Каграт обернулся и тут же нос к носу столкнулся с высоким длинноволосым эльфом — из темноты выступило бледное, странно размазанное по мраку лицо… не раздумывая, орк с яростным рыком впечатал в этот мерзкий лик свой увесистый кулак, вложив в удар всю ненависть и весь страх, всю мощь своего могучего натренированного тела… и эльф отшатнулся с подавленным стоном… но тут же, не успел Каграт рвануть скимитар из ножен, как в пах ему с размаху въехал чей-то сапог, и орк согнулся пополам, упал, все мгновенно позабыв от боли, захлебываясь судорожным хрипом и роняя на землю капли брызнувшей изо рта слюны…

А потом вдруг сразу наступила тишина.

Эльфы покинули поле боя так же неожиданно, как и появились.

Каграт прерывисто перевел дух.

Что это было? Что вообще за небывальщина тут творится?

Превозмогая боль, он медленно поднял голову. Кто-то — Радбуг? — схватил его за плечо, чуть поодаль столпились другие орки — но никто больше не бегал, не кричал, не размахивал ни оружием, ни кулаками. Ночная темень разгонялась светом нескольких потрескивающих смоляных факелов. Неподалеку сидел на земле Шарки, скорчившись, пряча лицо в ладонях — пальцы его почему-то были в крови.

— Ты того… в порядке? — хмуро спросил у вожака Радбуг.

Каграт, пошатываясь, поднялся с колен, выпрямил спину, мотнул головой и небрежным движением сбросил с плеча его руку.

— Да что за… Какого лешего тут происходит? — Он обвел всех собравшихся тяжелым угрюмым взглядом. — Где эльфы?

Орки переглянулись.

— Я никого не видел, — осторожно сказал Радбуг.

— Я тоже, — добавил кто-то из стоявших позади.

— Тогда… — Каграт, чувствуя себя полнейшим дурнем, осмотрелся; неприглядная истина медленно, как зимний рассвет, забрезжила на краю его сумрачного сознания. — Тогда какого назгула тут орали про эльфов?

— У него спроси, — прозвучало из тьмы несколько раздраженных голосов, и из толпы вытолкнули несчастного Эорлима, перепуганного, перемазанного грязью, жалкого и растерянного… Впрочем, Каграт уже окончательно пришел в себя, и на лице его не читалось никаких чувств — оно было непроницаемым, холодным и неподвижным, точно вычеканенным на сером стальном щите.

— Ты, сопляк. Ты где видел эльфов, а? Где? Говори!

— Я… я… нигде, — пробормотал Эорлим, не поднимая глаз от земли; щеки его мелко подергивались, точно их кололи иголками.

Каграт неторопливо подступил к нему и взял лапой за шиворот.

— Тогда какого лешего ты орал, будто нас окружила целая армия остроухих… Какого лешего ты об этом орал, брехло ты вонючее, а?

— Я… я… не орал. Наверно, мне это… приснилось, — испуганно пробормотал Эорлим — и тут выяснилось, что бедолага с детства был парнем ранимым и впечатлительным, к тому же временами страдал припадками снохождения. Поэтому лучше было не бередить его восприимчивую натуру россказнями об эльфах (или о чем-нибудь другом, столь же волнующем), иначе ему начинали сниться кошмары, он кричал и метался, бродил во сне, неприкаянно шатался из угла в угол и благополучно будил всех вокруг, кроме себя самого…

— Так значит, тебе это приснилось? Приснилось, с-сука?! — прохрипел Каграт, встряхивая Эорлима при каждом слове, точно нашкодившего щенка. — Шатала ты ночной, дерьмо в сливной бочке! Да твои дружки-лошадники поди до смерти были рады от тебя, гребаной истерички, избавиться! — Орк глухо зарычал, и на какой-то миг Саруману показалось, что он сейчас прибьет мальчишку — но Каграт сдержался, только набрал в грудь воздуха и злобно харкнул Эорлиму в лицо, вложив в этот смачный плевок всю свою боль, ярость, презрение и пережитый испуг… Брезгливо отшвырнул пленника прочь. На этом дело и закончилось; Эорлим остался сидеть на земле, съежившись, закрывая голову руками, дрожа всем телом от стыда и унижения; орки, глухо ворча, разбрелись по своим местам, дозорные вернулись на посты, один только Шавах еще крутился поблизости — верно, раздумывал, не дать ли Эорлиму пинка; наконец ушел и он.

Саруман тоже побрел к своей телеге, дивясь только одному: как это кулак Каграта, обладающий пробивной силой окованного железом тарана, не смел ему напрочь передние зубы… впрочем, отнюдь не боль от удара заставляла мага чувствовать себя сейчас несчастным, оглушенным и совершенно уничтоженным. Шарки забрался в свое гнездышко из овчины, но спать по-прежнему не мог; силы небесные, спрашивал он себя, да когда же наконец явятся настоящие, живые эльфы — явятся во плоти и крови, а не в воспаленном воображении Эорлима… да и явятся ли вообще? Самое глухое полуночное время миновало, но до зари оставалось еще несколько часов, и надежда покамест слабо тлела в сердце волшебника — но вместе с тем, как медленно иссякала ночь, угасало и это зыбкое чаяние, последний оплот истерзанной, выжженной отчаянием опустошенной души. Поздно, говорил он себе, слишком поздно, никто не придет, нелепо было рассчитывать на помощь эльфов, план его не удался, все пошло наперекосяк… он — один, по-прежнему совершенно один: слабый, беспомощный старик, обреченный на рабство и постыдно закованный в ошейник, словно жалкий дворовый пес, навек прикованный цепью к постылой конуре…