Крепость в Лихолесье

— А уж я-то как рад! — пробормотал Гэдж. Горло у него все еще болело. — А вообще-то я тут, того… подвизался в учениках у местного лекаря. — Он запнулся. Стоило ли говорить Гэндальфу о том, что Саруман тоже здесь, в Дол Гулдуре? Или сначала нужно было посоветоваться на этот счет с самим Саруманом? «Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о том, что я торчу в этой паскудной Крепости с рабским ошейником на горле. Это… довольно унизительно, видишь ли». Наверно, если кто и сумеет снять с Шарки проклятый ошейник, так это Гэндальф… но согласится ли сам Шарки принять эту помощь? Или… что?

Вопросов было много, а Гэдж слишком растерялся и был застигнут всем происходящим врасплох, чтобы искать сейчас ответы на них. И ему совершенно не с кем было об этом поговорить, поделиться сомнениями и тревогами, попросить совета. Как некстати Сарумана отправили из Замка на юг… Как не вовремя и некстати! Именно сейчас, когда он был здесь так нужен! Просто отчаянно нужен!

Гэндальф, пощипывая бороду, внимательно смотрел на него.

— Вижу, тебе не слишком-то радостно тут живется, Гэдж. Ты не мыслишь о том, чтобы… уйти?

— А мне есть куда идти? — спросил Гэдж хрипло.

— Я думал, ты был бы рад вернуться в Изенгард.

— Не сейчас.

— Почему?

— Есть… причины. — Гэдж уставился в стену. По ней, суетливо перебирая бесчисленными лапками, ползла жирная глянцевитая многоножка, и орк смотрел на неё, с трудом преодолевая какое-то мутное, недостойное желание несчастного червячка раздавить — просто так, правом сильного, из одного только чувства инстинктивной гадливости. — Слушай, Гэндальф, — пробормотал он через силу, — мне нужно кое-что у тебя спросить.

— Ну, если нужно — спроси.

Гэдж облизнул губы. Слова были какие-то неудобные, угловатые, тяжелые, точно камни — ему приходилось делать над собой усилие, чтобы вытолкнуть их с языка.

— Это… насчет моего амулета. Помнишь… того, из галворна.

Гэндальф поднял голову. Кажется, он не ожидал такого вопроса.

— Амулета?

— Ну да, этого… под названием «сит-эстель». Если ты помнишь… там, в Лориэне… Келеборн просил меня дать ему этот амулет на некоторое время.

— И что?

— Он ведь его подменил, да? — спросил Гэдж так небрежно, как только мог.

Кусочек печенья, который маг все ещё держал в руке, хрупнул, рассыпавшись горстью крошек.

— Что? — пробормотал он. — Подменил? С чего ты… взял?

Гэдж сунул руку за пазуху и достал злосчастный «эстель». Осколок амулета лежал у него на ладони — знакомый до мельчайшей детали и в то же время неприятный, чужой, нелюбимый, точно неродной сын.

— Так подменил или нет?

— Для тебя это так важно? — после небольшой паузы спросил Гэндальф. — Знать, подделка это или нет?

— Для меня важно знать, сдержал ли ты тогда свое обещание, — хрипло сказал Гэдж. — Вот и все.

Он избегал смотреть на волшебника — почему-то невыносимо было видеть его побледневшее, осунувшееся лицо и услышать слова заведомой лжи… а стократ хуже — услышать откровенную, неприкрытую правду. Он почему-то думал, что Гэндальф сейчас начнет все отрицать, уверять Гэджа в том, что он ошибается, даже, может, витиевато, с хитрецой оправдываться… но волшебник долго не произносил ни слова. Сидел, привалившись спиной к стене, прикрыв глаза, опустив голову на грудь, пряча лицо на границе света и тени. Наконец негромко проговорил:

— Что ж, видимо, мне пора кое-что тебе объяснить. Следовало бы, конечно, сделать это намного раньше, но я… не думал, что в этом возникнет необходимость. Да, ты прав. Я знал, что Келеборн лелеет мысль заменить «эстель» дубликатом.

В ответе, в общем-то, не было ничего неожиданного — но Гэджу показалось, будто горло его вновь сжала неумолимая лапища Шаваха. Так, что разом кончился воздух и невыносимо заболело в груди.

— Ты обещал мне вернуть амулет в целости и сохранности. Ты обещал!

Гэндальф втянул руки в рукава.

— Что ж… я не сдержал свое слово, Гэдж, и мне горько от того, что ты теперь вправе посчитать меня человеком бесчестным. Но в тот момент, когда я давал тебе это обещание, я еще не знал, что за история связана с амулетом.

— Какая история?

Гэндальф смотрел куда-то мимо орка, поверх его плеча. У него был вид человека, пытающегося устоять на ногах после крепкого удара поддых.

— Много лет назад «сит-эстель» принадлежал дочери Келеборна.

— Да?

— Она попала в плен к оркам и едва не погибла, а амулет на долгие годы был утерян для эльфов. Он, как ты знаешь, оказался во владении твоего племени, а Келеборн, конечно, не мог этого стерпеть… И поэтому решился на подмену. «Сит-эстель» для него — такая же память о дочери, как для тебя — память о матери.

Гэдж молчал. Этого он не знал. Саруман ничего не говорил ему ни о чьих дочерях. Знал ли Белый маг историю амулета? Если и знал, то Гэджа об этом не счел нужным поставить в известность. Как всегда.

— И ты… ты считаешь, что он, этот эльф… был прав? Когда надумал подменить амулет?

— Бывают обстоятельства, когда нет правых и виноватых, друг мой. Келеборн просто не желал идти с тобой на конфликт и хотел оградить тебя от неприятного для тебя знания.

— Уберечь меня от «душевной травмы», да? — орк презрительно кривил губы. — Он просто хотел провернуть это паскудное дельце по-тихому и за моей спиной. А ты был с ним согласен… «Друг эльфов»!

— Я не думаю, что ты вправе меня за это осуждать. Да — мне казалось, что лучше будет просто подменить «эстель», чем позволить Келеборну отобрать его у тебя силой.

— Это было… подло! Почему он мне… и ты… ничего не сказали?

— Если бы сказали, ты бы согласился взять копию вместо оригинала?

— Я… не знаю. Но вы должны были хотя бы спросить… узнать мое мнение… А вы решили всё за меня! Как будто я… пустое место! Юродивый! Орк! И как… как я вообще после всего этого могу тебе верить?

Гэндальф порывисто подался вперёд, коснулся кончиками пальцев его плеча.

— Гэдж…

— Что? Что — Гэдж? — Орк вскочил. — Я уже пятнадцать лет Гэдж! И что?

Внутри него все переворачивалось. Ему хотелось швырнуть кружку с остывшим чаем в смущенное лицо мага, затопать ногами, расшвырять по сторонам убогий скарб, броситься вон из этой тесной крысиной норы, устроить истерику — как можно более глупую, неуместную и безобразную. Почему-то все вдруг навалилось на него разом — отъезд Сарумана, нападение Шаваха, предательство Гэндальфа; точно каменный свод над его головой затрещал и обрушился ему на плечи тоннами и тоннами сырого камня, придавил его к полу, навек похоронил в стылой тьме — мёртвого, одинокого, изломанного, раздавленного вусмерть.

Гэндальф тоже поднялся и стоял, как-то сгорбившись, опустив плечи — близкий и одновременно отстраненный, точно отделенный от Гэджа стеклянной стеной. В жидком свете свечи, установленной в глиняном черепке, маленькая сырая келья казалась наполненной толпой жутких, постоянно меняющих очертания теней.

— Для тебя это действительно важно? — помолчав, негромко спросил волшебник. — Иметь подлинник, а не копию?

Гэдж медленно опустился на лавку, обхватил голову руками. Ему казалось, будто кто-то бесцеремонно запустил ему в затылок огромный черпак — и неторопливо перемешивает, перемешивает его мозги, как закипающую кашу…

— Важно, — прохрипел он. — Даже не для меня…

— А для кого?

Гэдж не успел ответить.

Свеча погасла.

Долгий, глухой, тоскливый вой донесся из чернильного мрака. Он начался на низкой, басовой ноте, но с каждой секундой становился выше, пронзительнее, нестерпимее, ввинчивался в уши, словно бурав. Гэджу и раньше частенько доводилось слышать в Замке нечто подобное, но никогда — так сокрушительно, так страшно, так близко… Орк оцепенел, парализованный ужасом; леденящий холод пришел откуда-то извне, просочился сквозь волглые стены, погрузил тесную келью во мрак глухого склепа, — а жуткий вой все не прекращался, все ломился сквозь тьму, сметая на пути всякий свет и радость, пронизывал насквозь, как смертельный удар, рвал хрупкие струны нервов, выворачивал наизнанку душу, терзал и буравил мозг. Гэдж, кажется, тоже кричал — но не слышал себя; на минуту-другую он словно утратил ощущение реальности, выпал из ткани бытия, оказался вне времени и пространства, самые отвратительные воспоминания — те, о которых он навек хотел бы забыть — тяжело всколыхнулись в его душе, восстав из глубин памяти, точно полуразложившиеся мертвецы из могил: он вновь брел по подземелью мимо смрадных застенков, и заглядывал в нечеловеческие глаза шаварга, и видел разбитое, покрытое струпьями засохшей крови лицо Гэндальфа, распростертого на полу вонючей темницы, и читал жадное желание убийства на перекошенной роже Шаваха… Очнулся он резко, рывком, словно его окатили ведром холодной воды.

Тишина была оглушительной, как раскат грома.

Гэдж трясся всем телом. Он внезапно обнаружил, что стоит на коленях, уткнувшись лицом во встрепанную бороду волшебника, и теплые, чуть дрожащие ладони Гэндальфа крепко зажимают ему уши. Маг обнимал Гэджа и прижимал к себе, поглаживая по голове, слегка покачиваясь всем телом из стороны в сторону — так успокаивают испуганного ребенка… Зубы у орка стучали по-прежнему, но он поспешно отпрянул, отстранился, стыдясь своего смятения, своей такой неожиданной, прохватившей его насквозь судороги ужаса. К счастью, в кромешной тьме Гэндальф не мог видеть его лица; волшебник прерывисто вздохнул и что-то невнятно пробормотал, потом в темноте негромко стукнуло огниво: раз, и другой… Полетели искры, показавшиеся во мраке ослепительными, трут вспыхнул, и Гэндальф вновь засветил потухшую — будто от страха! — оплывшую свечу.

Тьма нехотя отступила — не рассеялась, но расползлась, тяжело осела в углах. В мерцающем свете воскового огарка лицо волшебника — желтовато-белое, как пергамент — бледным пятном выступило из мрака. Он держал ладони над пламенем свечи, словно намеревался не то защитить, спрятать дрожащий огонек от холода и тьмы окружающего мира, не то просто согреть руки этим жидким, слабым и неуверенным теплом.

Гэдж только сейчас ощутил, что в каморке действительно стоит мертвая стужа — будто в промерзшем насквозь погребе морозной зимой.

— Не пугайся. Мы находимся прямо под Башней, Гэдж. — Голос Гэндальфа звучал глухо; лицо его разом как-то осунулось, постарело, лоб, блестящий от испарины, прорезала глубокая, как шрам, вертикальная складка. — Для нас с Траином подобное не в диковинку…

Орк сидел, оцепенев, с трудом приходя в себя. Интересно, мельком подумал он, а какие жуткие и неприятные воспоминания этот нечеловеческий вопль мог пробудить в душе Гэндальфа? Или в душе Шмыра? Пыточный застенок? Болезнетворный туман болот, мрак гнилого подземелья, кишащего крысами? Смертную тоску, отчаяние, обреченность, вечный холод подступающей пустоты?

— Старайся думать о хорошем, — хрипло произнёс Гэндальф, будто угадав его мысли. — Вот и… всё.

— Ч-что? — пробормотал Гэдж.

Волшебник чуть помолчал, прежде чем ответить:

— Страх. Это то оружие, Гэдж, которым «визгуны» умеют владеть в совершенстве. Страх лишает жертву сил, отваги и воли к сопротивлению. Ты не должен позволять себе быть такой… жертвой.