Дары инопланетных Богов

Странная подружка Ифисы

Нэе удалось, наконец, рассмотреть пришедшую вместе с Ифисой неизвестную никому молодую особу. Её ярко накрашенное и застывшее, как маска, лицо было очень оригинальным, а для тонкого наблюдателя некая тень затаённой скорби была ещё одним подспудным слоем этого странного лица. Она явно принадлежала к миру лицедеев, но видимо, из тех, кого затирают и всегда отталкивают. Заметив, что Нэя изучает её, она ответила пристальным взглядом. Нэя деликатно перестала её замечать. В облике этой девушки сквозило нечто, что говорило, если и не о душевном разладе, то о затяжном невезении, так что в этом смысле у неё с Ифисой был тандем. Две чокнутые неудачницы. Худющая особа сверкала на всех глазами, как будто у кого-то могло быть намерение оторвать от неё старшую подругу. Ифиса любила покровительствовать, как она говорила, талантам, если их отпихивали в сторону бездари. Незнакомка не казалась доброй, потому и не могла быть талантливой, заключила задетая Нэя. Волосы девица тщательно упрятала в тюрбан как делают простые работницы, ростом маленькая, но грудастая, с узкой талией. Она пребывала в заметном напряжении, озирая всех присутствующих, будто готовилась грудью встать на защиту Ифисы. Нэя без труда узнала висящее на ней, как на палке, старое и плохо перешитое платье Ифисы. Все наряды Ифисы выделялись неповторимостью и шились на заказ в недешёвых салонах. А это платье запомнилось, — ещё два года назад Ифиса разгуливала в нём по домам яств. Нэю так и подмывало сказать ей: «Да успокойся ты! Никто и не собирается устраивать тут драку с твоей дорогой покровительницей».

Словно бы прочитав её мысли, девушка опять вцепилась глазами в Нэю и уже не отпускала своим колючим взглядом. Поражённая и сбитая с толка вначале Ифисой, а потом и этой раскрашенной, а всё равно бледной поганкой, Нэя встала из-за стола и села рядом с Реги-Моном на деревянную скамью. Скамью притащили, зная, что у хозяина практически нет мебели. — Кто это с Ифисой? — шёпотом спросила она, а вышло так, будто она его целует в ухо, — Странная какая-то девушка. Сердитая.

— Анит. Хорошая девчонка. Бывшая танцовщица. Ифиса буквально спасла её от голода. Хочет помочь ей устроиться в одну приличную провинциальную труппу. Анит не может оставаться в столице. К тому же она утратила своего ребёнка.

— Реги-Мон, почему ты не сел за стол? Хотел мне показать, что брезгуешь моим угощением? А теперь ты сидишь за пределами стола, как побирушка, и подъедаешь за всеми… — она вздохнула, не вкладывая в своё замечание унизительного смысла, а только сожалея о его странном поведении.

— Я ещё встречу эту мразь, который и стал причиной несчастий Анит. Я ещё с ним разберусь по-свойски.

— Ты знаешь, кто он был?

— Знаю, знаю. Он меня боится, поскольку тоже знает, что бывших военных не бывает. А у меня к тому же и оружие имеется, пусть и спрятанное.

— Так ты эту девушку знаешь? И давно?

— Слишком недавно, к сожалению, и узнал о ней. Она надеется найти ребёнка. Да кто ей его отдаст? А ту мразь точно убью, если столкнёмся на тёмной и безлюдной тропе… Тут не в одной лишь Анит дело. Там такая колея, полная грязи, за ним тащится… что ни шаг его, то выбоина вместо следа… не стоило бы и жить такому на свете…

— Ты и сам не всегда был безупречным по отношению к своим девушкам. И ты, и Нэиль тоже… — сказано было с умыслом осадить его порыв к некой справедливости высокой пробы. Ей хотелось уйти от тягостных подробностей чужой жизни. Он неожиданно обнял её. И он имел на это право, зная её с детства и будучи неразлучным с Нэилем в их общей и прекрасной, как ему мнилось в данный момент, юности. — Когда увидел тебя, не до еды мне стало…

— Ну, ешь, ешь, не расплёскивайся ты своими эмоциями! Ифиса зря и отказывает тебе в таланте. Ты и актёр великолепный, и художник, как я посмотрю, не как все. Мира мне говорила, на твоё творчество есть спрос, но очень уж ты нестандартный. У тебя есть средства-то для жизни? Или?

— Да хватает, чтобы и самому такие вот пиршества устраивать. Только зря ты и тратишься. Здесь нет ни моих, ни твоих друзей. А вот мы с тобою, действительно, не чужие друг другу.

Их милования не остались не замеченными, все опять примолкли, жалея его за безнадежную любовь к богатой красавице. Нэя убедилась, что никому нет ни малейшего дела до её прошлого, никто из присутствующих не знал ни Гелию лично, ни Рудольфа, ни саму Нэю толком, исключая Ифису и Реги-Мона. Анит уже утратила интерес к Нэе, уплетая всё, до чего дотягивалась. И все прочие, если что и испытывали сейчас, то только возбуждение по поводу неожиданной пирушки, полностью поглощённые собой и своими делами — интересами. Нэя — даритель гастрономического торжества была для них, увы, вне этих интересов и их внимания тоже. Ну, посмотрели, полюбовались, поахали, расплатились, короче, за пиршество своим восторгом её персоной и забудут о ней, едва отсюда уйдут. А о россказнях стареющей и вечно блуждающей Ифисы уже забыли. О чём они и были? О том, что проросло корнями древа бытия — отлетевшие дни — листья прошлых лет стали почвой — прахом. Нэе стало легко, просто. Она опять засмеялась и прижалась невольно к Реги-Мону, благодарная ему за то, что он оказался на месте и не сбежал, как делал прежде.

— Хорошо живёшь? — спросил он, с родной лаской заглядывая ей в глаза, — не тоскуешь о старых друзьях?

— О друзьях тоскую. А так у меня есть всё. И даже собственный Дом творчества «Мечта». Я творю там, что душе моей угодно. Работаю, ну и живу, конечно.

— Счастлива?

— Да, — призналась Нэя, — а по мне не видно?

— Ты бы лучше Анит угостил из своей миски, коли сам наелся, — громко вмешалась в их тихое общение Ифиса. Как ни была она чутка на ухо, с такого расстояния смысла беседы она не улавливала, недовольно посматривая на художников из числа уже незваных «нахлебников». Они набились в мастерскую, привлечённые галдежом, смехом и манящими запахами еды. И продолжали просачиваться сюда. Последним скромно присоединился парковый сторож. Захламлённая не проданными, не законченными, едва начатыми или умышленно и нет испорченными творениями из красок и глины, не убираемая практически никогда мастерская, она же и жилые апартаменты Реги-Мона, была просторной, хотя нищей, практически без мебели. Но Нэя была совсем не против того, чтобы обитатели Творческого Центра пришли сегодня к неожиданному застолью, ведь не ради одной Ифисы она всё заказала? Заказ принесли три парня из соседнего недешёвого заведения вместе с коробкой, в которую упаковали посуду. Еды было много, чтобы хватило всем.

— Я наелась, — ответила Ифисе Анит, продолжая с аппетитом поглощать всё, до чего дотягивалась.

— О чём щебечете-то? — не отставала Ифиса, — не меня ли побить задумали? — она уловила угрозы Реги-Мона, но не расслышала, кому он угрожал. — А то давайте, меня в последнее время кто только и не клюёт.

— Нет, — отозвалась Нэя, не желая ссоры с Ифисой. — Он всего лишь интересуется, хорошо ли мне живётся.

— С такими драгоценностями можно ли плохо жить? — всё также недобро съязвила Ифиса.

— Причём здесь это? — опять возмутился Реги-Мон, — в богатстве, что ли, счастье?

— А в чём оно? В твоих пустых бутылях из-под вина? В твоей нищей пыли и картинах, никому не нужных? — тут Ифиса встала и прошлась по мастерской, изучая творчество хозяина. — Эгей — гей! Счастье, ты здесь!? — гулко и хорошо поставленным голосом бывшей театральной актрисы прокричала Ифиса, и отдалённые, в паутине и окаменелых крошках неведомо чего, углы отзывчиво вторили ей. Она нагнулась под убогую обшарпанную скамью под всеобщий смех, едва не вывалив из чрезмерного декольте чрезмерную грудь, и сама чрезмерно вылезшая за всякие рамки приличия, кои так чтила в былые времена своего женского сияния, утраченного, а потому и обесцененного ею.

«Озлобленная клоунесса, никчемная шутиха», — шептала Нэя, не прощая Ифису. Не понимала, не верила своим глазам, видя её невероятное кривляние на публику.

— Не отзывается. Скромное. Вылезай, не таись! Ну и хорошо же ты, счастливчик, его запрятал! — Ифиса насмешливо щурила припухшие глаза. — Нэя, а он тебе не рассказал, что муж Миры выгоняет его за неуплату аренды? Мире муж денег не даёт, поскольку боится, что твоя легендарная «Мечта» вполне может разорить его. Женщина слишком уж подсела на изделия, которые ему не по карману. А Реги-Мону негде жить. Вот зову к себе. Не идёт. Не верит в мои сытные закрома. А они есть. А то! Подождите, я ещё явлю вам то, чего вы и не ожидаете!

— Да нужна ты, чтобы думать о тебе! — отозвался кто-то из сидящих за столом.

— И уж тем более чего-то ожидать от тебя! — подала голос и одна из женщин, пренебрежительно, но весело. — Ифиса, ты слишком уж много о себе воображаешь.

— Ты не права! Я засыпаю и просыпаюсь с мыслями об Ифисе! — заявил ещё один насмешник из творческого сообщества.

Ифиса вернулась, села на место и осмотрела всех присутствующих величаво и надменно.

— Думала ли я об этом дне, просыпаясь некогда в жемчужной спальне, в небесной иризации, идущей от драгоценных витражей сводчатых окон от пола до потолка? В пении диковинных птиц, порхающих в рощах, которые неведомы вам, закрыты для вас! Тончайшие ткани касались моей чудесной фигуры, сливочной кожи. Я не знала ни в чём отказа, мои желания исполнялись как по волшебству. Какой могущественный, но влюблённый в моё очарование, в мою юность и талант, человек целовал кончики моих пальцев… И вот я очнулась однажды в этом до чего же и неприглядном месте! А он-то и вовсе зарыт в земляных пластах, гниёт и растаскивается микробным и прочим червивым сбродом на элементарные бессмысленные частицы. И нет там с ним ни его власти, ни дворцов, ни рощ с их благоуханием, ни юных любовниц в перламутровых павильонах для расслабления от тяжких трудов по управлению настолько и тяжкой жизнью. Так что я в сравнении с ним, пожалуй, и счастлива! — и она швырнула толстостенный зеленоватый бокал из дома яств, который надо было вернуть, и служитель заведения должен был явиться за посудой, в угол неустроенной творческой обители Реги-Мона. Удар был настолько силён, что бокал не выдержал и разлетелся на мелкие части, смешавшись с хламом непонятно чего в том же углу.

— Опа! — радостно прокомментировала Ифиса, — кто же возместит потерю заведению, любезно предоставившему достойным людям посуду в наём?

— Спасибо, что никого не убила! — с хохотом отозвались за столом.

— Если только пугливому счастью Реги-Мона досталось по лбу, но его что-то не видно нигде.

— Сбежало.

— Почило.

— Зарылось в кучах его мусора.

— Ты бы убрался, что ли, а ещё такую даму принимаешь у себя в гостях.

— Нэя, заставь его вернуться в реальный мир и навести порядок в собственном жилье.

— Я уберусь тут сегодня, — добродушно отозвался сторож парка вместо Реги- Мона, — оплата умеренная.

— Ты уберёшься, а потом собственные творения придётся искать в мусорных кучах за пределами столицы, — встрял один из пирующих и жующих, — ты вон в парке порядок навёл однажды, так все скульптуры нанятый тобою мусорщик вывез в неизвестном направлении.

Когда гости деликатно и быстро покинули пределы мастерской, унося в руках и ртах то, что не успели доесть и дожевать, или Реги-Мон незаметно шепнул им об этом, остались только он сам и Ифиса со своей молодой подругой Анит. Оставшись без публики, Ифиса неожиданно сникла, утратила свой воинственный вид, стала жалкой и сутулой, что особенно поражало. Стало заметно, что она не просто бедствует, а пребывает у того самого края, за которым может последовать падение в нечто совсем уж кромешное. Чутким сердцем Нэя сразу это почувствовала, не надо было и слов. Она достала из сумочки деньги, предвидя подобный расклад. Она не тратилась на повседневную еду, как и на аренду и эксплуатацию здания «Мечты», живя в «Лучшем городе континента» над всеми бытовыми проблемами, и скопила приличную сумму. Небольшую часть она могла и пожертвовать на прежних бедствующих друзей — Реги-Мона и Ифису. Как ни разозлила она Нэю, а возникла жалость.