Замок ледяной розы (дилогия)

(4.4)

Все ушли. В коридоре остались только мы с Роном… и Эд.

— Ну и зачем ты её злишь? Что за ослиное упрямство? Она всё правильно сказала. Мы должны знать, что в башне.

Эд подошёл к нам ближе и скрестил руки на груди. Красивые голубые глаза смотрят отчуждённо, холодно.

Рон пожал плечами.

— Можно подумать, тебя интересует судьба замка.

— А ты как всегда думаешь, что знаешь всё лучше всех? Не думал, что, может, надо довериться опыту бабки? Что за столько лет она научилась разбираться во всех этих дворцовых интригах и если считает, что так надо…

— Можешь и дальше проходить у неё курс обучения дворцовым интригам. У тебя великолепно получается. А меня оставь в покое. Для меня имеет значение только одно — сберечь то, что мне дорого.

— Нельзя съесть орех, не разбив скорлупу. Никогда не слышал такую поговорку?

— Это если относиться к дорогим тебе вещам… или людям… как орехам. Вот только не всё, что разобьёшь, можно починить потом обратно.

Эд замолчал и опустил взгляд на меня. Я стояла позади Рона и смущённо жалась к двери. Терпеть не могу, когда они ссорятся. Иногда я с тоской вспоминала прежние зимы и время, когда мы трое ещё могли находиться в одной комнате без того, чтобы атмосфера в ней не накалялась, как перед грозой. Если честно, я давно уже не помнила ни одного раза, чтобы братья хотя бы поговорили нормально.

— Знаешь, Кэт, когда он такой — мне хочется треснуть его чем-нибудь увесистым по башке. Век благородных рыцарей в сверкающих доспехах давно прошёл. Это глупо и недальновидно. Если однажды он и тебя достанет своей правильностью — ты знаешь, к кому приходить плакаться.

Он подмигнул мне, развернулся и направился по лестнице вниз, посвистывая.

Рон посмотрел на меня искоса.

— Ты никогда меня не достанешь… даже не надейся, — пробормотала я, ещё больше смущаясь.

Он довольно хмыкнул.

Чтобы сгладить неловкость, я принялась сумбурно пересказывать всё, что не успела из-за всех этих передряг. И про заколку, и про розу в круге, и о том, как дверь отреагировала на мои прикосновения.

Рон слушал задумчиво и не перебивал. Потом кивнул в сторону двери.

— Ну-ка, давай ещё раз!

Я собралась с духом, отыскала розу, положила на неё ладонь и снова попросила.

Ни-че-го.

Мне показалось, дверь как-то потемнела и… насупилась, что ли. Как будто попытка непрошенного вторжения её очень сильно обидела.

Я пыталась снова и снова — с тем же успехом.

— Ладно, не переживай, — успокоил меня Рон, видя, что я вот-вот снова расплачусь. Вообще не представляю, как у него терпения хватает возиться с такой жуткой плаксой, как я. — Если нам суждено войти в эту башню, когда-нибудь мы обязательно это сделаем.

— Вместе? — просияла я.

— Ну конечно. Если не будешь без конца реветь.

— Обещаю, что не буду, — шмыгнула носом я.

А той ночью мне впервые приснился кошмар. Один из длинной череды жутких, изматывающих кошмаров, что с тех пор снились каждую ночь, снова и снова. Эти кошмары будто выпивали из меня силы по капле. Просыпаясь, я редко могла припомнить, что мне снилось. Помнила только странный звук — тихий, почти на границе восприятия, но неотвратимо преследующий, как хищник жертву.

Мерные взмахи огромных крыльев. И стрекотание — словно огромный сверчок засел где-то под черепной коробкой.

Но когда я проснулась наутро в тот первый раз, один образ всё же стоял перед моими глазами ясно и чётко — как живой, и оттого особенно страшный.

Образ Рона, что смотрит удивлённо на свою правую руку — и на пальцах его кровь.

Честно говоря, после такого сна мне вообще не хотелось вылезать из кровати.

Нужно была придумать, чем заполнить день. В обеденный зал решила не спускаться — пусть хоть режут меня. Завтракать не буду. Лучше помру с голоду и дурацкие гонги станут по мне поминальным колоколом. Когда их отголоски донеслись снизу, я только перевернулась на другой бок и упрямо натянула одеяло на голову.

В конце концов, лежать как на иголках и пережёвывать воспоминания сна тоже стало невыносимо. Я встала, потом ме-е-е-едленно, будто назло, оделась и умылась. Уселась в кресло у окна, подперла подбородок руками и принялась просто смотреть на то, как по фиолетовому небу плывут пышные ватные облака.

В дверь постучали. Я вяло отозвалась.

Это была Мэри. Она несла в руках поднос с едой. Судя по запахам — овсянка с ягодами, свежие булочки, клубничный джем и какао. Но даже это не заставило меня оживиться. Мне как будто было всё равно. Навалилась жуткая апатия.

— Спасибо, Мэри… Ты такая добрая…

Она улыбнулась.

— Если честно, у меня сейчас столько хлопот, маленькая мисс… Скажу по большому секрету, — она снизила голос до страшного шёпота, — у миледи герцогини в спальне ночью протёк потолок! Прямо над постелью её милости! Настоящий потоп случился, и это на первом этаже! Да в замке отродясь такого не бывало! Так что мы всё утро с тряпками да вёдрами… Это я к чему — про завтрак ваш пропущенный я сама бы ни за что не догадалась. Мне кое-кто подсказал.

Ага, понятно…

И мне бы обрадоваться, но одна мысль о Роне снова оживила в памяти сон и мне стало тошно. Совершенно перехотелось есть.

— Всё равно спасибо. Давай сюда.

Я потянулась к подносу… И я правда не понимаю, как так получилось! Одно моё неловкое движение — и серебристый металл со звоном падает на пол. Осколки белого сервиза разлетаются во все стороны… и брызги джема на них, будто кровь.

Ошарашенно я смотрела на то, что натворила, и мне вдруг стало очень и очень страшно.

Не может быть столько совпадений! Даже я со своей черепашьей грацией не могу устраивать столько разрушений подряд, раз за разом. Что-то происходит со мной. Что-то очень нехорошее.

С невнятными извинениями я упала на колени и принялась помогать Мэри собирать осколки. Она пыталась меня отгонять, но быстро поняла бесполезность этого намерения. Мне нужно было заглушить панику хотя бы каким-то делом.

Как только в комнате стало более-менее чисто, а Мэри ушла, пообещав принести чего-нибудь взамен — чего-нибудь в небьющейся посуде — я стремглав вылетела из комнаты и отправилась на поиски Рона.

Он умный. Он всё на свете знает. Он обязательно разберётся.

Рон обнаружился в бальном зале на втором этаже. Стоял перед гобеленом и руководил работниками, которые аккуратно снимали его и тщательно сворачивали. У длинной стены справа, меж зеркалами, стояла стремянка. Ещё один человек, неловко балансируя на самой высокой ступеньке, вешал на гвоздь здоровенную картину в золочёной раме. Портрет герцогини в шикарном алом платье. На нём она была значительно моложе и существенно красивее. Или бабуля в молодости была ничего, или же нашла понятливого художника.

Я в нерешительности остановилась у входа. Похоже, тут кипит бурная деятельность. А я собралась мешать.

Рон обернулся, будто почувствовал моё присутствие. Я помахала рукой, и он направился ко мне.

И прошёл возле самой стремянки как раз тогда, когда стоявший на ней работник резко качнулся, будто его толкнули в спину, и выронил из рук картину.

…Словно в замедлении я слежу за тем, как тяжёлый портрет падает на Рона. И он не успевает отскочить в сторону, потому что в этот момент видит только меня.

Грохот развалившейся на части золочёной рамы — эхом разбегается по паркетному полу.

Прижав ладони к губам, чтобы заглушить крик, я наблюдаю, как Рон дотрагивается до затылка, а потом смотрит удивлённо на свою правую руку — и на пальцах его кровь. В точности так, как в моём сне.

Я попятилась.

Это же я… Это я во всём виновата! Если бы я не позвала его, он не пошёл бы ко мне и не оказался под той картиной, когда она начала падать.

Всё из-за меня.

Я развернулась и бросилась бежать. Не важно, куда. Главное — подальше от него.