Дары инопланетных Богов

— Машина есть. Служебная.

— Заработать не мог по возрасту, раз не аристократ, а заслужил-то за что?

— Так положено по месту службы. Особо-то ничем не заслужил.

— А что так? — не отставала та, которую даже в раздражении старухой не обзовёшь. А она начинала задевать, не вопросами, а пренебрежительным тоном, будто подталкивала его к выходу отсюда, как не туда забредшего постороннего мальчика, — Плохо себя ведёшь? Нарушаешь установленные порядки?

Антон плохо её понимал. О чём она? — В каком смысле плохо себя веду? Я оставил машину в столице. Так уж вышло…

— Тебе очень важно выглядеть передо мною важным человеком? Не стоит и труда. Если ты совсем юный парень, то и будь собою. И никогда не оценивай других с позиций собственной безупречности. Никто не идеален.

Антон беспомощно озирался, ища Икринку, где-то пропавшую в густых зарослях сада. Потом он увидел её, она шла по тропинке с горстью ягод в ладошке и совсем по-детски захватывала их губами. Алый сок стекал по подбородку. Она задрала подол платья и вытерла губы. Через тонкое полотно нижней короткой юбочки просматривались её бесподобные ноги до самого их истока. Уже и попривыкнув к её непривычной внешности, он не ожидал такой вот потрясающей стройности и там, куда взгляду постороннего вход был воспрещён по установленным местным традициям.

— Пойдём туда, — обратилась она к Антону, — а то дедушка успел оборвать все ягоды внизу для своих наливок, и теперь остались только те, что на верху. Мне не дотянуться.

Антон хотел двинуться в заросли, непроизвольно хватая прекрасную девушку, имени которой не знал ещё утром, как свою уже собственность, за талию. Дрожь сердца передавалась рукам…

— Хор-Арх никогда не обманывает, но его там и не было. Это всё Хагор придумал, Хор-Арх не хотел, — сказала та, кто была Инелия, отвернувшись и уткнув нос в чашечку колокольчика, будто речь была обращена вовсе и не к Антону. Антон встал как пень, словно у него ноги пустили корни и вросли в почву. И «старшая мама», и цветущий сад — джунгли, и бело-розоватый, весь какой-то пряничный домик с ясными изумрудными окошками, всё поколебалось в своих основаниях, как зыбкий мираж, от её слов.

— Инэлия, я уеду к нему. Ты как? Буду учиться, работать, не в театре, конечно, как мама, но тоже в столице. Рядом, если точнее.

Антон оторопело и, как бы ещё больше укореняясь в почве, утратив дар движения, смотрел на неё. Об этом не было сказано с нею ни слова. О его планах, о затаённых мечтах.

— Ты же возьмёшь меня к себе? Я буду работать в большой госструктуре. Мне надо уехать отсюда. А то он не отстанет.

— Кто?

— Отец. Я с ним не хочу.

— А он кто?

— Как и ты. Учёный. Где-то там живёт.

— Я не учёный. Я стажёр. Но хочу переучиваться на военного… — От слов Икринки сладостный вихрь разрастался где-то в груди. Она его поняла и не отвергала. Она и сама хотела уехать с ним.

— Вы к нам в дом лучше не входите, — упрямо не пускала его бабушка, которую внучка называла Инэлией. — Вы лучше уходите. Жаль, что вы без машины. Да ноги вон какие длинные, доскачешь до поезда быстро! А ты, — обратилась она к Икринке, — забудь лучше о той ерунде, которой твоя мать и замусорила твою голову. Он не нужен…

— Вам? — спросил Антон. — Разве я пришёл к вам?

— Он вдовец! — произнесла она отнюдь уже не добренько. — Его душа тронута скорбью. Он не тот юноша, кто сиял тебе из твоего овала! Хагор и так всё провалил, какой с него спрос? Зато ты останешься тут со мною навсегда!

Понять её галиматью Антон не мог, да ведь он и сам поставил ей диагноз очевидного психического сдвига. Икринка упрямо тащила его в дом, забыв о ягодах, — Он не виноват в том, что его жена умерла. Будь она жива, его бы тут не было. Или ты считаешь, что теперь он порченный? Должен до старости жить один?

— Стать вдовцом в таком юном возрасте, плохой знак. У него уже никогда не будет нормальной семьи. Как бы он ни обольщал, и ни обольщался сам, он навсегда останется человеком-бродягой.

— Кто вам рассказал об этом? — спросил несчастный Антон у очерствевшей вмиг бабушки, только что бывшей сдобной как кондитерская булочка. — Может быть, Хор-Арх — ваш родственник?

— Да, — ответила ему бабушка. — Правильно мыслишь. Хор-Арх для нас родной.

— Да ведь он не мог знать ничего о моей последующей жизни, — пробормотал Антон, — Я его так и не встретил потом…

— Ты не встретил, но он знал о тебе всё, — сказала Инэлия.

— Откуда же он мог узнать? — спросил Антон.

— После того, что ты пережил в том злосчастном месте, мог бы и не спрашивать, откуда и как он узнал. Если Хор-Арх сумел вернуть тебе утраченную жизнь, мог бы и задуматься, кто он? И хотя твой наличный разум не дал бы тебе ответа на поставленный вопрос, ты мог бы и понять, что столкнулся с чудом.

— А он где? С вами что ли живёт?

— Нет. Зачем ему тут жить? — Инэлия встала на его пути и не пускала в дом, — Наш дом не сказочный дворец, где тебе припасли сокровище. Ты обретёшь печальную нору, стесняющую сердце, там, где хочешь обрести счастье.

— Инэлия! — укорила её Икринка, — У нас разве нора? У нас чисто.

— Ну, что же. Входите, — смирилась Инэлия. И пошла к крыльцу, украшенному ажурными фонарями, висящими на ажурных кронштейнах. На розоватых, похожих на мрамор ступеньках она разулась, и они последовали её примеру. Антон не мог оторвать взгляда от босых ног Икринки, пальчики были будто выточены влюблённым в свое творение скульптором.

— Какие белые у тебя носочки! — сказала с восхищением Инэлия, изучая его ступни в белых носках. Её суровость исчезла так же быстро, как и возникла. Антону стало неловко от того, что бабушка привлекла внимание к его огромным по сравнению с маленькими ступнями девушки ножищам. Но Икринка уже упорхнула в глубину дома. — И сам ты до чего же чистенький и пригожий! — продолжала нахваливать странная бабушка. — Давно таких не видела.

Давно? То есть когда-то она таких и видела?

— Вокруг-то кто у нас? — продолжала она, — Заскорузлые и неотёсанные рабочие и их сыновья, обречённые стать точно такими же. Корявые, грубые как деревья в лесу, и такие же необходимые. И полезные. Без их труда чего и стоил бы этот мир? Что делали бы без них, покрытые своей золочёной росписью и отполированные, праздные сословия?

Прослушав лекцию бабушки по поводу полезности одних и декоративной бессмыслицы других, полностью с нею согласившись, Антон прошёл, наконец, в домик. Комнаты были небольшие, маленькие даже. Полупустые, они тоже были заставлены обилием горшочков с растительностью и цветами. Оранжерея, а не жилой дом. Обстановка предельно простая, всё только функционально необходимое, лишнего ничего, кроме цветов. Но бедным этот домик не казался. Слишком красив, слишком изукрашен в мелочах и деталях своей отделки. Объективно он был беден, но таковым не казался из-за цветов, расписных стен, на которых тоже были нарисованы цветы. Кем? Зелёными, промытыми до блеска окнами, через которые свет дня окрашивал помещение в размытый изумрудный полутон, дающий ощущение прохлады и мира. Присмотревшись, Антон увидел, что в некоторых нарисованных чашечках цветов сидят маленькие дети или эльфы, как в земных детских сказках.

— Дед наш балуется, малюет, когда ностальгия в нём шевелится, — пояснила бабушка, наблюдая его внимание к росписи.

— А ты, — спросил он у Икринки, — любишь рисовать?

— Ещё чего! — ответила она, вроде и презрительно.

— Творца не превзойдёшь. К чему наши бледные подражания ему? — поддержала её в этом Инэлия.

— Вы же его превзошли в своих растительных экспериментах? В лесу подобной красоты не встретишь, как в ваших цветниках, — не согласился Антон.

— Я только выявляю скрытые возможности живого и не более того. Природу цветка я же не создаю сама. А его рисунки, Хагора, это же мёртвое плоское подобие того, что утрачено. К чему оно? Он переносит образ из себя на стену, но от этого воспоминание не начинает повторно жить и дышать.

— Воспоминание? О чём воспоминание?

— О чём оно бывает, воспоминание? О прошлом.

— Разве дети играют здесь в цветах? Настолько нереальных? Забираются в них как в песочницы? Из него вышел бы неплохой художник-декоратор и оформитель для детских центров.

— А здесь есть подобные центры детства? Вы уверены?

За большим кашпо, стоящим на полу, в котором росло раскидистое деревце, стояло нечто вроде кушетки. На ней кто-то, присвистывая, храпел. За разговорами Антон не сразу заметил это. Невозможно смешался запах чудесных цветов и кислого вина.

— Напился, — вздохнула Инэлия, — декоратор.

— Чтобы я! Чтобы я! Сама ты нанюхалась своих цветов до одури, — раздался вдруг голос, чёткий и ясный, из-за кашпо с деревом. Лица говорившего человека видно не было.

— Ага, — он свесил ноги с кушетки. На них были грубо связанные чуни. Лицо таилось в зелени, густой и обильной. Он был как за ширмой. — Пошла всё же по стопам маменьки? Давай, давай! — но голос был миролюбивый, одобряющий даже. — Хорошо, что он оказался, действительно, добрым. А будь иначе? После стольких лет ожидания пришлось принять бы любого. Совсем мальчик, хотя… — говоривший сумел и разглядеть его, в то время как Антон его не видел.

— Та-то, мамаша, кого и пригрела на своей прекрасной груди? Красоту свою кому отдала? А тут, может, толк и выйдет. Не зря будет.

Антон еле сдерживал смех, — Папаша, может, вы выйдете?

— Какой я тебе папаша? Обойдёшься. Поверил одному такому, а он потом ноги о мать её вытирал. Но я не против тебя. Да и что мне? Пусть идёт с тобой. Ей и пора. Здесь с кем ей? А там, пусть живёт, учится, как ты уверяешь. Но это ты её родителя будешь уверять, а не меня. — И этот всё знал! Да откуда?!

— Ты богач. Вам можно всё.

— Я не богач. У меня и нет ничего, в смысле денег, земель этих, прочего. Но я дам ей больше, дороже пресловутого богатства.

— Это чего? — спросил инкогнито.

— Я буду её мужем. Заботиться, беречь, любить. Дам ей возможности того, о чём вы и не поймёте.

— Чего же и не поймём?

— Ну… Другую жизнь. Лучшую. — Антону стало вдруг жалко невидимого человека, жаль эту девочку, весь их мир. — Я покажу ей звёзды. В том смысле, — спохватился он, — что открою другие возможности, каких нет у вас. — Антон вспомнил старую сказку, рассказанную в детстве мамой, в которой были слова, обращённые женихом к девушке: «Любимая, я подарю тебе звезду», но в итоге любимой девушке дарили грязную кастрюлю, символически намекая на иллюзию счастья в любви. Но он, Антон, откроет для неё мир подлинных звёзд. Жалость перетекала во вселенское великодушие. Он радостно засмеялся.

— Ишь ты, весёлый! — сказали из-за дерева. — Ну ладно. Даю добро. Чего уж. Тут она всё равно дочь падшей. Это же приговор. Хвала Надмирному Свету, нашёлся дурак на пыльной дороге.

— Т-с-с, — сказала Инэлия, заходя за живую зелёную ширму, — Спи, спи, дурачок. — «Дурачок» неожиданно захрапел опять, будто и не просыпался.

Антон нажал на браслете сегмент вызова гаража ЦЭССЭИ, чтобы вызвать сюда шофёра с машиной. Назвал город, уточнил у Инэлии улицу, дом и направление.

— А, — непонятно ответил ему шофер из гаража ЦЭССЭИ, даже не дослушав его объяснений, — я знаю, где это, — и пообещал, что будет через час. И Антон вместо удивления его ответом опять почувствовал счастье. Ещё целый час он будет тут, рядом с нею. Вот так, бездумно сидеть в их невозможном саду, а потом уже у себя он всё попробует понять. Что всё это означает? Откуда дед — инкогнито о нём знает, и эта странная «старшая мама» тоже? Было очевидно, ждали, знали, что придёт. И разговор был таким, будто был он продолжением долгих и давних обсуждений с ним и с нею. Разноцветный туман вокруг и внутри мешал пониманию. Как это было возможно? И что он скажет Венду о несостоявшейся встрече и о том, зачем его занесло в провинцию? Скажет, что сопровождал Знахаря по его просьбе в Северную провинцию для того, чтобы его не задержали по дороге, приняв за мутанта… Короче, придумает что-нибудь.