Перекресток пяти теней

Глава 8

— Оборотни, то есть метаморфы — они ж почти звери, только разумные, — сказал Эд, пропустив очередного быковатого парня, которого Женька послал бы восвояси обязательно, если бы сам стоял на дверях. — И сюда они приходят прежде всего отдыхать. Алкоголь их почти не берет, а потому употребляют, как не в себя, а когда напиваются, с ними аккуратнее надо. Полезешь к кому-нибудь, а вдруг он тигром обернется?

— И останутся от меня рожки да ножки, — не удержался от высказывания Женька, заслужив еще один смешок Щукра, хоть и донесшийся из стены, но от этого не показавшийся менее жутким.

— Не настолько плохо, — заверил Эд, — не забывай на кого работаешь. Некр за своих сразу головы отрывает, и известно об этом всем. Но… — он в задумчивости потеребил ус, — способно всякое произойти, на рожон не лезь.

Хорош совет, только не получалось. Сверхи внешне совсем (или почти) не отличались от людей, зато вели себя порой совсем не по-человечески. Вот как относиться к девице, еще не до конца войдя в дверь обернувшейся бурундуком, споро забравшейся к нему на плечо и чуть прикусившей за мочку уха? Или к неясно кому в меховой шубе и с совиной головой — неполная трансформация от того, что была признана состоянием естественным для метаморфов, менее дико выглядеть не стала. А еще Женька никак не мог избавиться от гложущего его любопытства.

— Слушай, а если кто-то перекинется, а в зале люди? — спросил он, когда непрерывный поток желающих войти внутрь иссяк.

— Решат, будто им показали отпадный спецэффект.

Слово «отпад» Эду не подходило, но Женька медленно приходил к выводу, что оценивать кого бы то ни было внешне вообще вредно: и для психики, и для здоровья.

— Эд… — протянул он задумчиво. — А ты сам-то кто? Человек?

Тот взглянул хитро, озорно сверкнул глазами и отзеркалил вопрос:

— А ты как думаешь?

Женька пожал плечами.

— Вот и я, — Эд повторил его жест. — С одной стороны, силы во мне пока — ноль без палочки. С другой, кое-чему обучен и многое знаю. А вот кто же я все-таки только после перехода понять удастся.

— Перехода? — Женька нахмурился.

Эд усмехнулся и очень красноречиво сложил руки на груди, обратив взгляд к потолку.

— Смерти?

— Перехода, — Эд вздохнул. — Ну вот переходишь ты дорогу или реку по мосту. С одной стороны — мир явный. С другой — навий. Разве это страшно? Разве можно подобное смертью назвать?

— Не знаю. Я же не могу не переходить.

— От скуки с ума сбрендить не боишься, самого себя забыть и потерять, постоянно на одной-то стороне находясь? Вот это, я тебе признаюсь, действительно страшно, а перейти — нет.

— Жить интересно, — сказал Женька.

— Даже скрюченным стариком с множеством болячек? Не говори глупостей. Живые не могут не стариться, ведьмам и колдунам для того, чтобы тело молодым сохранять, убивать приходится, чужие годы к своим прибавляя.

— Ты не кажешься скрюченным стариком, — заметил Женька.

— Много ты обо мне знаешь… — Эд вздохнул, достал расческу и провел ею по усам. — Некроманты умеют многое. В том числе облегчать телесные недуги. Мне девяносто восемь лет, и, поверь, живи я как обычный человек, давно проклял бы столь долгое существование. Неужели, Некр тебя не просветил?

— В общих чертах…

— Рыцари погибают быстро, потом возвращаются… или нет. Остаются в том возрасте, в котором совершили переход. Мы, некроманты, живем людьми долго, до самой старости. Потом, если возвращаемся, то молодеем в одночасье и уже больше не меняемся. Так-то.

Стало не по себе. Все же не привык Женька к подобным разговорам о смерти.

— И Некр также?

— Разве он особенный? Некромант, как и все, только древний и очень сильный, недаром глава Гильдии.

Женька хотел спросить еще что-нибудь: наверняка дурацкое, но сейчас важное… и застыл. Облако ароматов корицы и ванили, оттененное ноткой красного апельсина с примесью кофейного послевкусия, обволокло его мягко и в то же время крепко — не вырвешься. Женька готов был поклясться, что ощутил прикосновение к щеке. Мгновение спустя та же мимолетная ласка коснулась губ и невыносимо захотелось прикрыть глаза, забыться...

— Ксения, прекрати, — наставительно-скучающим тоном потребовал Эд, и все тотчас же прекратилось.

Немало разочарованный Женька тряхнул головой, отгоняя приятный дурман и уставился на… ребенка.

— Ну вот. Все испортил, — из-за портьеры высунулось круглое личико девчушки лет восьми с курносым носом, темно-серыми глазами на пол-лица и мелкими светлыми кудряшками.

— Правильно сделал. С людьми играть нельзя.

— Это с едой играть нельзя, — возразила она и подошла к столу. — А мне конфетку можно?

Старик с показательно тяжким вздохом подхватил ее и устроил у себя на колене, слегка покачивая.

— Ее матушка у нас в кордебалете танцует, — пояснил он. — А Ксения, значится, к нам забегает: скучно ей одной в гримерке сидеть.

— И дома тоже скучно, — сказала она, по-свойски и ничуть не боясь хлопнула Щукра по высунувшемуся из сены щупальцу, ловко ухватила избранную им конфету, развернула и засунула в рот. — А ты теперь у нас работаешь, Жека?

— Вроде как, — Женька покосился на конфеты, но решил, что четырех конечностей существа и двух рук маленькой девочки в битве у вазочки вполне достаточно, чтобы еще ему туда лезть. — А откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Слышала, — отмахнулась от него Ксения, вырывая у Щукра очередную конфету и сетуя: — Вот все вы, люди, такие: разкакались и развродились. Никак определиться не можете и сказать прямо, — она широко улыбнулась. — Что, думаешь, я не вижу? Никуда ты от нас не денешься.

— Ксеша… — с укором в голосе произнесла высокая стройная женщина, прихода которой из-за конфетной баталии не заметил никто, кроме Эда. Усталое лицо, темные волосы, забранные в строгий пучок, блестящий костюм, облегающий фигуру. Больше всего привлекала внимание длинная и худая шея, а также серьги, качавшиеся у самых плеч: тяжелые, массивные. Женька не мог назвать женщину красивой, но чувствовал, что перед ее обаянием не устоял бы. Если бы она пожелала этого. — Ты мешаешь, девочка.

— Как будто я не вижу, что нет, — фыркнула та, ерзая на колене Эда.

«Интересно в кого она такая — совершенно непохожая на мать? — подумал Женька. — Наверное в отца».

— В папу, — ответила на его мысли Ксения. — А ты всегда так громко думаешь?

— А вот это уже совсем по-свински! — осадила ее мать. — Тем более, ты разве не видишь, с кем говоришь?

Девочка фыркнула и выдала вовсе не то, чего ожидал Женька.

— Ему предстоит иным при жизни стать, — произнесла она с интонацией декламатора, вещающего со сцены.

Ложечка слишком громко ударила о блюдце — признавший свое поражение Щукр решил переключить внимание на сахарницу, но, видимо, произнесенные Ксенией слова его сильно удивили. В результате ложечку он упустил, и та увязла в сахарном песке, словно в зыбучем.

— Вот ведь выдумщица, — немного натянуто улыбнувшись Женьке, проговорила танцовщица. — Вы ж не один из нас, видно сразу, — и постаралась очень быстро увести дочь, контролируя каждое сказанное ею слово.

— Вот ведь чудная, — поторопился разрядить обстановку Эд. — Эти ведьмочки, как ляпнут, так хоть стой, хоть падай.

— Сиди и чай пей… — замогильно-тоскливым голосом провыл Щукр.

Женька куснул губу. Он действительно раздумывал над тем, не стоит ли догнать Ксению и расспросить подробнее.

— Не бери в голову, — посоветовал Эд. — С Ксешей непросто: швыряет ребенка по силе, как сухую веточку в горной реке. В пять лет у нее чары суккуба прорезались — веселились все, кто на пути попадался. Благо, у девчушки запросы нормальные, в основном касающиеся сладостей да игрушек. Но отказать не мог никто и ни в чем. Отголосок этого дара ты испытал недавно. Зато вот теперь пророческий открылся. Срабатывает реже чем через раз, но напрячься заставляет. На прошлой неделе конец света предсказала, так наши усилили патрули и специально держались поблизости от электростанций. Обошлось. В глухой деревне под Саратовом у местного фермера генератор полетел. А еще, когда «Зенит» со «Спартаком» играл, мне предрекла победу первого, а Дерку второго. Считай один раз угадала, второй — нет. Теперь тебя решила записать в библиотекари.

— Да ладно…

— А кем еще-то? — хмыкнул Эд. — Рыцари и мы минуем переход, иначе сил нам не видать и долгой… кхм… жизни. Метаморфами, как и колдунами с ведьмаками, нужно родиться. И только библиотекарские силы могут пробудиться спонтанно в любом человеке: даже самом непримечательном.

— Жесть какая, — не зная, как к подобному относиться, сказал Женька. Становиться сверхом его пока не тянуло. Прежде следовало понять куда и к кому угодил.

***

Насколько Некр любил погосты, настолько же ненавидел городские морги. Не могло быть ничего хорошего в сухих и холодных стерильно-чистых помещениях с белой кафельной плиткой на полах и стенах, потолках, выкрашенных светлой краской. Здесь не существовало времени и не чувствовалась близость Нави. Входящий словно бы растворялся в нигде — совершеннейшей пустоте, равно враждебной любому из миров. Хаос, пусть люди и верили в обратное, противостоял именно пустоте, а никак не порядку, который всего лишь являлся иной его стороной. К светильникам, расположенным над головой через каждые четыре шага, Некр питал едва ли не отвращение. Безликие, распространяющие вокруг равнодушный, белый свет, не мертвый даже, а никакой, они словно высасывали из него силы. Лежащие в ячейках тела не были больше людьми и ничего общего не имели с душами, осуществившими свое путешествие в навий мир. Однако мертвые оболочки содержали память и, если влить в них чуть силы, умели отвечать на вопросы. Если, конечно, правильно их задавать.

Вздохнув поглубже, Некр вылез из машины, хлопнул дверцей и приказал:

— Охраняй.

Притаившаяся под капотом сущность мигнула фарами.

Дерк и Дари дожидались его на скамейке под зеленым, широким (если втроем возьмутся за руки, пожалуй, обхватят) дубом, невесть как обитающим рядом с домом скорби. Обычно, светлые деревья предпочитают места повеселее, а вот осины, ели и вязы — наоборот. Но из всякого правила всегда найдется свое исключение, и, пожалуй, это конкретное Некра абсолютно устраивало.

Дари ела мороженое так, словно в мире не могло быть вообще ничего важного — самозабвенно и искушающе. При взгляде на нее на языке ощущалась молочная сладость, и Некр даже поймал себя на том, что оглядывается в поисках лотка с вафельно-пломбирным лакомством.

Несколько десятилетий назад он обожал мороженое в вафельном стаканчике, венчаемом кремовой розочкой. Увы, сейчас такого уже не делали. Впрочем, «Лакомка» ничем не хуже. Шоколадная — особенно. Когда-то очень давно в местности, которую он считал своей малой родиной, боб какао ценился гораздо больше, чем золотой слиток — металл смерти, на который оказались столь падки захватчики, пришедшие с противоположного континента. А еще — перья ярких птиц, из которых делали потрясающей красоты головные уборы — недолговечные и тем особенно ценные.

Оставив чревоугоднические мысли наравне с в кой-то веке приятными воспоминаниями на потом, он подошел к коллегам. Дари скользнула по нему взглядом, улыбнулась, не прерывая своего занятия, но слегка нахмурилась, видимо внешний вид Некра обещал желать лучшего. Трое суток на ногах еще никому здоровья и свежего цвета лица не прибавляли, а уж ему, даже на солнце не загорающему, — особенно.