Перекресток пяти теней

Глава 12

Витые беломраморные колонны облюбовали пурпурного цвета вьюны с белыми ягодами. Птицы с голубым и желтым оперением, серыми хохолками и длинными раздвоенными, как у ласточек, хвостами скакали по тонким стеблям, перелетали с одного на другой, щебетали и посвистывали. В стоящих у основания колонн круглых тазах, заполненных подкрашенной изумрудно-зеленой и лиловой водой, плавали подсвечники с тусклыми огоньками. Мягкий свет падал с потолка, но разглядеть, где притаились светильники, не представлялось возможным. Тихая, едва слышная мелодия висела в воздухе. Прямо на белом крупнозернистом песке располагались пластиковые столики с кружевными скатертями. В центре каждой находился поднос в виде круглого зеркала, украшенный белыми пионами и фруктами. Бутылки розовых вин и разноцветные коктейли стояли на невысокой, длинной тумбе, подсвеченной тусклой неоновой лампой.

Гости предпочитали развлекаться поодаль, возвращаясь к столикам нечасто. В овальном бассейне с бирюзовой водой и фонтанчиком в виде кувшинки посередине резвились русалки: все, как на подбор, белокожие красавицы с яркими волосами различных оттенков от сине-фиолетового и изумрудного до огненно-красного и лимонными, золотыми, почти прозрачными, серебристыми рыбьими хвостами. Как объяснил Эд, они не являлись отдельным видом сверхов, а были метаморфами, принявшими частичную трансформацию. Судя по всему, не до конца завершенное превращение не доставляло им ни малейших неудобств.

Временами русалки полностью скрывались под водой и, превратившись там в золотых рыбок, плавали наперегонки. Наги — полулюди-полузмеи — в фривольных позах возлежали на широких бортах бассейна, но предпочитали целиком в воду не лезть, а лишь мочили в ней змеиные хвосты, покрытые блестящей темно-зеленой и стального цвета чешуей. Наверное, кентавры или алконосты тоже существовали, а еще — мифические создания вроде минотавра или египетских богов (он не удивился бы, если б сверхи такого вида действительно правили древними народами), но Женька решил пока не интересоваться историей, придя к выводу, что в этом мире возможно все («то есть, абсолютно», как пели в известной детской песенке).

Когда он уже почти миновал зал с бассейном, в спину ему ударил визг, задорный девичий хохот и шипение, щекотно прокатившееся по позвоночнику и не показавшееся грозным или опасным. Видимо, русалкам все же удалось затащить в воду нага, а то и уронить. Эд рассказывал, что до постройки Центра, статистика по утоплениям была в десятки раз больше.

Конечно, никто не стал бы винить в них русалок. Если пьяный человек почувствовал себя оскорбленным из-за таблички «купаться запрещено», разделся, полез в водоем, где и утоп — он сам себе дурак и душегубец. Однако и русалочьей натуры это не отменяло — кровожадной, непостоянной, обожающей подшутить и завлечь в воду, в которой девицы с рыбьими хвостами были невероятно сильны. Недаром про них насочиняли столько сказок — почти все правда, как уверял Эд. Здесь же, под крылышком у Некра, сверхи могли просто отдыхать, потакая собственным слабостям и ни в чем себе не отказывая (почти ни в чем, поскольку драки, поединки, умышленное причинение вреда другим посетителям и персоналу нещадно карались).

Наги обожали провоцировать и рисковать — так они приманивали жертв. Русалок они ловили на собственные хвосты и, поймав, кусали. У людей подобное вызвало бы краткий паралич, русалок же пьянило лучше любого алкоголя, которому те, как и все метаморфы, были слабо подвержены. В отместку девицы утаскивали змеелюдов под воду и щекотали к взаимному удовольствию: полурептилии умели задерживать дыхание до шести часов, а возможно и жабры при необходимости отращивали. Идиллия — трудно подобрать более подходящее слово.

Следующий, квадратный, зал с неоновой подсветкой, бегущей по стенам (скорее, чтобы никто впотьмах не налетел на них, чем для красоты), оказался полной противоположностью первого. Теплый золотой свет и легкая медленная мелодия сменились темнотой и электронной ритмичной композицией: сплошное тыц-тыц-тыц, от которых пребывали в восторге многие ведьмы. Их гибкие тела двигались вокруг иллюзорного костра. Выглядел со стороны он точь-в-точь как настоящий, но не давал ни жара, ни дыма.

Тьма, разрезаемая резкими цветными всполохами подвешенных под потолком прожекторов, ударяла по глазам, дезориентировала и выбивала из колеи. Женька машинально уклонился от изящной руки, оснащенной длинными, заточенными ногтями, покрытыми перламутровым лаком, которые сильно походили на когти. Ведьма попыталась сцапать его снова и затащить в хоровод, но Женька сменил направление, протиснулся между рыжей очаровательной толстушкой и зеленоволосой школьницей и рванул к выходу — замысловатым металлическим дверям из чугуна с бронзовыми и серебряными розами.

За ней снова оказалось светло.

— Зебра какая-то, — пробормотал Женька под нос и принялся осматриваться.

С потолка свисали серебристые шелковые ткани. Гобелены с рисунками, каких и в Кама сутре, наверное, не увидишь, украшали белоснежные стены. По углам от широкой кровати, на которой могло поместиться десяток человек, стояли изящные кувшины из темного металла с длинными горлышками. Прямо на полу выстроились высокие медные кубки, украшенные филигранью по тонким ножкам.

Звучало… нечто струнное. У инструмента наличествовало всего три струны, но формой он мало напоминал балалайку. Смычок порхал по ним сам собою, повинуясь какой-то магии. Взгляд зацепился за полоску кожи, лежащую на пурпурной бархатной подушечке — ошейник, предназначенный для людей, оснащенный шариком-кляпом — и Женька поспешил отвернуться, ускорил шаг, стремясь поскорее выйти из комнаты.

Как говаривал кто-то несомненно умный: единственной сексуальной патологией является отсутствие секса. А Раневская утверждала, что в жизни имеется лишь два извращения: балет на льду и хоккей на траве. Любой сверх жил дольше, чем среднестатистический человек, хотя бы потому лезть к нему со своими представлениями о правильном и неправильном не стоило. Возможно, мужчина, который скрывался за полупрозрачной тканью, прикрывавшей вход в ванную, когда-то являлся падишахом, имел собственный гарем и желал хотя бы на час воссоздать привычную обстановку. Неприемлемость рабства стали утверждать не столь уж и давно по меркам мировой истории.

За арочным проемом в конце короткого коридора притаились темно-синие сумерки.

«А ведь так и нервное истощение заработать недолго», — подумал Женька, тяжело вздохнув.

Ладно бы еще путь всегда являлся одним и тем же, но входя в один зал, Женька не имел ни малейшего понятия, куда попадет, выйдя из него. Создавалось впечатление, будто комнаты, коридоры, анфилады и прочие помещения тусовались, как карты в колоде, находясь в постоянном движении относительно друг друга.

Возможно, сверхам нравилось здесь, но Женькино ни в чем не провинившееся человеческое восприятие сбоило, страдало, просило пощады. Эд уверял, будто через месяц-другой Женька перестанет обращать внимания на мелочи, творящиеся вокруг.

«Подумаешь, время то спешит, то притормаживает, а комната отдыха для персонала кочует по зданию со скоростью монголо-татарской орды. Главное, ты все равно попадаешь туда, куда нужно», — говорил он.

Наверное, Эду было виднее, но пока с каждым новым рабочим днем Женьке становилось тяжелее.

— Не спешите так, страж. Споткнетесь. И удачи не будет, а при вашей работе удача — главное, — вначале Женька услышал чарующий низковатый женский голос и только затем разглядел кому тот принадлежал.

Пожалуй, он не солгал бы, сказав, что никогда и никого не видел красивее. Освещение лишь подчеркивало цвет волос и глаз незнакомки.

Здесь не звучало музыки. Столики в уютных беседках с древесными розами были пусты, а единственная посетительница сидела за барной стойкой, накинув ногу на ногу и рассматривала его.

— Я действительно тороплюсь, — произнес Женька, тем не менее, останавливаясь.

— Вы противоречите сами себе, — заметила она.

— Но немного времени у меня все же найдется. Вы чего-то хотели? И почему назвали стражем?

Она повела плечиком и усмехнулась очень похоже на кого-то, но сейчас из головы совершенно вылетело, кого именно.

— Самое распространенное обращение, подходящее практически ко всем, — произнесла она задумчиво. Удивительные синие глаза излучали ледяное спокойствие, но блестели легкой заинтересованностью. В зале неоткуда было взяться ветру, но светлые в голубизну волосы чуть шевелились. Они казались очень легкими и мягкими, словно пух, но Женька не посмел бы прикоснуться, хотя желание становилось сильнее с каждым вздохом. — Одни сторожат собственные иллюзии и стараются не разрушать их неожиданной правдой, другие хранят чей-либо покой, третьи — себя; вы вот не позволяете разгромить данное заведение, за что следует вас поблагодарить.

— А вы? — спросил Женька, хотя еще недавно не собирался этого делать, неожиданно поняв, что ответ действительно очень для него важен.

— Смерть.

Он вздрогнул и немедленно вспомнил обладателя похожей улыбки: слегка грустной, немного ироничной или даже циничной. Голос был иным, но интонации неуловимо похожи.

— Страшно? — поинтересовалась она, подарив цепкий синий взгляд и качнув в руке коктейльный бокал с — кто бы сомневался? — блю кюрасао.

— Нет, — ответил Женька, ничуть не покривив душой. — Я, пожалуй, пошел бы за госпожой с косой, будь она похожа на вас.

Тишина в зале внезапно изменилась, стала звенящей и настороженной, а взгляд собеседницы — колючим.

— Не смешно, — отпив из бокала, она отставила его на стол и поморщилась так, словно попробовала нечто отвратительное, в раздражении побарабанила ногтями по столешнице и резко заявила: — Таким не шутят.

Тотчас же образ скучающей дамы рассыпался. Ее взгляд стал пристальным, под ним захотелось вытянуться во фрунт и начать оправдываться, однако Женька как-то сумел пересилить себя и промолчать. Освещение начало меркнуть, но она щелкнула пальцами и над столом зажглись магические светильники в виде фосфоресцирующих клубов газа. Благодаря ним она показалась еще прекраснее и гораздо опаснее, чем раньше. Несуществующий ветер стал сильнее, и Женька, совершенно не отдавая себе в том отчета, машинально вцепился в амулет.

«И сомнительные комплементы я также не жалую», — прозвучало в голове, хотя ее губы не шевелились.

— Больше не повторится, — пообещал Женька, давя желание пуститься наутек. Она не являлась ведьмой, попросту не могла ею быть. Развратницы пробуждали похоть — так было проще кормиться от людей, не убивая их и не вступая в противоборство с Орденом, — незнакомка же завораживала и пугала. Кровь воспламенялась не из-за вожделения, а чувства опасности, которое, тем не менее, хотелось продлить. — Что я могу для вас сделать?

Она одарила его долгим взглядом, прежде чем заявить:

— Ничего. Я хотела посмотреть на новое приобретение Некра и увидела достаточно. Можешь идти.

На подобное обидеться впору. Женька нашел в себе силы промолчать, кивнуть на прощание, сделать два шага назад, повернуться в направлении, кажущемся верным, и не спеша покинуть этот зал. Лишь миновав еще пару, совершенно непримечательных, Женька сообразил, что не помнит, ни как была одета незнакомка, ни украшений, которые она наверняка носила, зато ее лицо теперь всегда с ним — отпечаталось на внутренней стороне век.