Голубая кровь (трёхтомник)

А пока кровью истекала душа юной терианки, скорбя о прошлом. Мысли Нейман мимолётно обратились против её воли к кому-то, кого она так реально ощутила рядом. Что-то окутало её заботой, пониманием и притупило невыносимую боль души.

Но Нейман лишь на миг поддалась этому чувству, а потом она разорвала эту умиротворяющую тишину и спокойствие душераздирающим, страдающим и вместе с тем испуганным криком:

— Оставь меня, мне не нужна ничья забота!

И что-то невидимое, вздрогнув, отпрянуло от неё и ушло так же незаметно, как и появилось. Боль и страдания вернулись вновь, но Нейман больше не старалась успокоиться и забыться. Пусть сильнее болит, это не даст ей расслабиться и заставит идти вперёд, решила Нейман. Она ни на что не променяет свою боль, ибо пока она страдает — она помнит, а пока помнит — её враги не смогут спать спокойно.

Мысли рождались одни за другими, сводя с ума. Нейман больше не могла выносить всё это и, покинув дворец через чёрный ход, побежала в конюшню. Когда она ворвалась туда с потерянным выражением в глазах, кони в стойлах захрапели, встревожено водя ушами и раздувая ноздри. На миг её взор остановился на чёрном жеребце, который вёл себя спокойнее остальных, и смотрел на Нейман с достоинством уверенного в своей силе зверя. Он будто безмолвно манил её к себе.

— Нет, Нейман, это безумие, — сказала она самой себе, пятясь от вороного.

Верный Измаил радостно заржал, увидев хозяйку. Нейман погладила по голове своего любимца и оседлала его. Затем, взяв ружье, поскакала в лес. Ей хотелось убить кого-нибудь или быть убитой, и терианка гнала коня, в надежде столкнуться с регетарком.

Хищников с каждым днём становилось всё больше и это серьёзно тревожило пастухов. Эти твари быстро размножались и приживались везде. Наконец, Нейман увидела огромную крысиную голову с клыками, выглядывавшую из кустов. Резко осадив коня, Нейман остановилась в десяти шагах от свирепого зверя.

Регетарк был голоден, очень голоден. Это Нейман заметила сразу и стала ждать нападения. Измаил, несмотря на то, что чувствовал хищника, стоял смирно, как вкопанный.

Какое-то время всадница и регетарк смотрели друг на друга, словно оценивая силы противника. Нейман спешилась и сделала пару шагов вперёд, не поднимая оружия. Она неожиданно поняла, что у неё нет никакого желания защищать свою жизнь. Зверь был голоден, но вдруг, резко развернувшись, поспешно пустился в бегство и скрылся. Он пребывал в замешательстве и панике.

Нейман уронила ружьё, опустила голову и, закрыв лицо руками, заплакала. Потом она упала на тёплую от послеполуденного солнца траву и зарыдала ещё сильнее, чувствуя, что сердце вот-вот разорвётся от горя. Измаил с пониманием тыкался носом ей в плечо, словно пытаясь успокоить свою хозяйку, которую он понимал без слов.

Нейман было невыносимо тяжело и вот, впервые в жизни, ей захотелось, чтобы регетарк её загрыз, она бы даже не сопротивлялась, но свирепый и грозный зверь пустился в бегство, едва ли не пождав хвост. Она не смогла даже умереть: судьба ей этого не позволила. Хищник и тот убежал от неё. Впервые за всю историю Теры регетарк бежал не от вооружённых охотников, с которыми одному не справиться, а от девушки, которая даже не подняла на него оружие. Зверя обратило в бегство ни с чем несравнимое человеческое горе, которое буквально излучала Нейман. Регетарк, заглушив муки голода, скрылся в лесу, хотя добыча была близка.

А Нейман могла пока только плакать. Сегодня она стала терианкой и, похоронив мать и сестру, прощалась со счастливым прошлым, чтобы встретить безрадостное будущее, которое начиналось со слёз, траура и жестокой борьбы за жизнь…

Прошло три дня.

Нейман ничего не рассказала Изабелле и Леонарду. Она ждала, что вот-вот один из рабов, посланный в Аулент, привезёт весть о том, что Хауц и его сын сдались правосудию. Но гонца всё не было.

Нейман стояла на самой высокой башне дворца и смотрела в сторону Аулента. Дорогу, ведущую к городу, раньше оживляли крестьяне из близлежащих сёл, а теперь на ней не было видно ни одного живого существа. Крестьяне перебрались подальше от усадьбы Эриндо и обходили её дальними дорогами, словно великолепный дворец Эриндо заполонили прокажённые. Нейман часами стояла на башне и смотрела на дорогу. Ветер развивал её чёрные волосы и траурную одежду, а левая рука Нейман лежала на рукояти терианского стилета, висевшего в ножнах на поясе.

Нейман терпеливо ждала своего гонца, но он всё не появлялся. Ей не раз хотелось сесть на коня и самой отправиться в Аулент к Хауцам. Но она не спешила, рассчитывая на то, что убийцы сами сдадутся, хотя бы для того, чтобы не подвергать семью расправе, которую обещала Нейман. А она в гневе была способна на многое. Вот только время шло, а ничего не происходило.

«Когда же вернётся Гио? — теряя терпение, с волнением думала Нейман, глядя в сторону Аулента. — Хауц и его сын должны признаться в убийстве, ведь они знают, что я могу это доказать. Неужели они струсили? Или они хотят войны со мной? А может, они покинули Аулент? Нет, если бы это было так, то Гио давно бы вернулся и сообщил мне об этом… И почему Хауцы медлят? Если они рассчитывают, что я забуду о них, то ошибаются. Чем дольше я жду, тем хуже для них, и лучше бы им это понять. Я всю жизнь буду помнить горе, которое они нам причинили — такое забыть нельзя! — и, если сегодня не вернётся Гио, то завтра я начну свою месть и… Но почему у меня не поднимается рука на эту семью, почему я не перебила их тогда всех сразу, ведь я могла это сделать, не откладывая месть на потом и не давая им шанс оправдаться? Ведь они убили моих сестру и мать, пускай даже не родных, но заменивших их мне. Значит и Хауц должен потерять жену и дочь. Человека за человека… И всё же что-то меня останавливает. Но что? Наверное, моё христианское воспитание слишком сильно, и я не могу поднять руку на человека. Или ты уже становишься слабой, Нейман?

Нет, просто пройдя через боль утраты, я не могу причинить такие же страдания другим людям и даже своему врагу. Зачем мне прививали милосердие? Ведь я даже не альдеруска. В моих жилах течёт голубая кровь, но я мало что знаю о моей расе. Какая у неё религия? Райтиса говорила, что мама собирала книги о терианах. Нужно просмотреть их. Если вера моей расы допускает месть, я буду мстить. Если же она похожа на христианскую, то я смирюсь с судьбой, и пусть небо покарает виновных. Всё равно как, но Хауц и его сын получат по заслугам, как получали многие, ведь Лэс-Тера всегда находила убийц, даже когда её об этом не просили. Лэс! Ну, конечно же, она действительно может помочь, как я об этом забыла. Но почему она медлит? Ведь прошло столько времени! Наверное, Лэс-Тера порвала с Аулентом после того, как несколько дней назад её поймали, а затем она убежала. Быть может, Лэс-Теру убедили не вмешиваться в дела людей, и она затаилась в лесу и ничего не знает? Тогда моя единственная надежда на справедливость потеряна. Но не сходи с ума, Нейман! У меня есть кисть руки убийцы, и я могу доказать вину Хауца в суде. Тогда он не избежит справедливой кары».

Мысли Нейман прервали чьи-то шаги.

Башня, где находилась Нейман, стояла несколько в стороне от дворца и соединялась с ним мостом. Он тянулся с башенной площадки, окружённой низкой ажурной балюстрадой и имевшей крышу из голубого мрамора, до верхнего этажа дворца. Башня и почти стометровой длины мост были построены из того же камня, что и дворец.

Нейман повернула голову и увидела Нэринэ. Девушка была бледна и испугана, так как у неё всегда кружилась голова, когда она ходила по этому мосту, который хоть и был прочный, широкий и ограждён перилами, но находился на головокружительной высоте. Нейман обеспокоено посмотрела на свою служанку, так как та могла отважиться пройти этот путь только в случае крайней необходимости.

— Что случилось, Нэринэ? — с тревогой спросила Нейман.

— Принцесса Изабелла прислала меня к вам, чтобы сообщить о том, что госпожа Мария пришла в себя. Вы должны быть там, — сообщила Нэринэ, но Нейман уже мчалась во дворец, оставив свою служанку в одиночестве возвращаться обратно по мосту.

Нейман прибежала в комнату Марии и увидела Изабеллу, сидевшую возле сестры. Кроме них никого в спальне не было, все оставались за дверью. Мария выглядела слабой и казалась бледной, как покойница, в своём траурном платье.

— Как ты, Мария? — и радостная, и обеспокоенная, спросила Нейман, приступая к обязанностям врача.

— Не стоит волноваться. Мне уже лучше, только голова кружится и слабость, — ответила Мария, пытаясь привстать с постели и показать всем, что она сильнее, чем они думают.

— Лежи! — приказала Нейман, поспешив снова уложить сестру. — Тебе нужно вылежаться и немного поесть.

— Я не хочу есть, — запротестовала Мария и тихим голосам прошептала: — Мама, Ноэми… они умерли… Я хочу их увидеть…

— Это невозможно, — возразила Нейман как можно мягче.

— Почему? Разве я не могу с ними проститься?

Нейман промолчала, и Изабелла знала, что та не скажет ни слова. Просто не скажет, и всё, потому что она тоже человек и, как и всем, ей трудно сдерживать слёзы. Но Нейман не может рыдать поминутно, а потому она замыкается в себе и молчит. Изабелла поняла, что отвечать придётся ей, ведь, в конце концов, не может же Нейман нести весь этот груз одна.

— Мария, мы их уже похоронили, — с трудом вымолвила Изабелла сквозь ком в горле.

— Без меня? — со слезами и болью, почти крикнула Мария.

Нейман занервничала, боясь, что у сестры будет нервный срыв или очередной сердечный приступ.

— Мария, ты могла проспать очень долго, и мы не могли ждать, — сказала Нейман после того, как увидела устремлённый на неё беспомощный взгляд Изабеллы.

— Сколько я проспала?

— Четыре дня.

Мария закрыла глаза и отвернула голову от сестёр. По её лицу текли слёзы.

— Нейман, Мария будет жить? — шёпотом спросила Изабелла, глядя на Нейман так, как будто та могла оживить и мертвеца.

Терианка отвела глаза от сестёр. Она встала, делая вид, что чем-то занята и проверила снова пульс у Марии. А затем заметила умоляющий взгляд Изабеллы, с надеждой устремлённый на неё.

«Ну почему все смотрят на меня так, словно я всемогущая?! Я ведь не чудотворец, а врач-недоучка», — подумала она, ощущая, что так же беспомощна, как и все остальные.

Да и чем она собственно отличалась от других? Только голубой кровью.

Нейман вздохнула, снова села на край кровати Марии и взяла Изабеллу за руку.

— Чудес не бывает, Изабелла, — произнесла терианка. — Ещё рано делать выводы, но у Марии слабое сердце. Она не умрёт, если её не тревожить, не волновать, и если ничего больше с ней не произойдёт. У тебя, Мария, было осложнение на сердце…

Но договорить Нейман не смогла: её слова потонули в криках, донёсшихся со двора. Изабелла перепугано посмотрела на Нейман, инстинктивно ища у неё поддержки и защиты, как у более сильной. Мария побледнела ещё больше, её глаза расширились от ужаса. Нейман осознала, что если она сейчас запаникует, то сёстры совершенно растеряются.

Все трое молчали и напряжённо ждали, надеясь, что это всего лишь взбалмошная выходка слуг и ничего страшного не произошло, ведь они и так слишком многое пережили.