Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг

Сообщество

Отечественное сообщество коллекционеров – понятие эфемерное. Да и трудно в свободной стране загнать различных по своим качествам людей в одну бочку, куда они залезать совсем даже и не хотят… То же можно сказать и об антиквариях, которым и без того есть чем занять свой досуг. Клубов коллекционеров у нас нет, потому что обязательно на одного коллекционера там двадцать книголюбов и сочувствующих. Ну а если и засосет собирателя в такое community, что его там ждет? Самое малое – головная боль от жужжания о всеобщем величии российского библиофильства и его генералов, которых попавший туда как кур в ощип мужик прокармливать должен.

В советские же годы библиофильское организованное движение существовало только по той причине, что коллекционеры стремились иметь хотя бы зыбкий статус «члена секции библиофилов», дабы защитить свое собрание от советской власти. В 1920‐х годах главные организации – такие, как РОДК, ЛОБ и ЛОЭ – были организованы не столько библиофилами, сколько историками книги и историками искусства, или же на худший случай букинистами, но практически все участники этих обществ были книжными собирателями. То есть основание было не любительское, а профессиональное, притом научное. Когда же в 1930‐х годах это все было раздавлено сталинской машиной, то научное библиофильство понесло серьезный урон; сохранялись еще секции при домах ученых – уже не столько для изучения книги и даже не для обмена, сколько для социализации и общения. С того времени подавляющая часть крупных коллекционеров избегает библиофильских обществ. А учрежденное в 1974 году Всесоюзное добровольное общество любителей книги (ВОК) доказало, что книголюбом может/должен быть каждый. Такая массовость затем отразилась и на «библиофилах» – в их числе ныне тоже может быть каждый.

По счастливому стечению обстоятельств судьба нас хранила от того, чтобы вступить в такое добровольное объединение. Но мы были в 1993 году невероятно близки к этому шагу, готовя выставку коллекции переплетов П. С. Романова; дело ли, что никакой коллекции тогда у нас самих, считай, не было, кроме разве что семейной библиотеки, хотя бы и немалой. Но Петр Степанович скончался, выставкой дело и ограничилось.

Лобзания председателя с Чичиковым. Иллюстрация к поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души», гравюра на дереве Е. Е. Бернардского по рисунку А. А. Агина (1840-е)

За ним вослед принуждением нас вступить в библиофильскую ячейку занялся А. П. Толстяков. Но даже многолетняя дружба с Артуром Павловичем, энтузиастом библиофильского движения, хорошим ученым-филологом и великим альтруистом, не привела к результату. Тому немало поспособствовал мой главный книжный учитель Карл Карлович Драффен, который был абсолютно лишен иллюзий относительно этих объединений и которому я благодарен за его трезвый взгляд на вещи, хотя бы он и был почитателем напитка янтарного цвета.

В своей некрологической статье об А. П. я уже вспоминал и те разговоры за коньяком, которые происходили с участием К. К., А. П. и автора этих строк в антикварной лавке у Никитских ворот. «В чем же тогда смысл таких кружков, – вопрошали мы А. П., который был деятельным их участником. – В том, что в каждом библиофильском сообществе в наличии один или несколько идеологических лидеров, которые упиваются подобострастием остальных членов и всячески укрепляют собственное величие?» В ответ он всегда отшучивался – А. П. любил отделаться шуткой, когда не хотел серьезного разговора. Но осадок непроговоренности оставался. И была причина: А. П., ощущая бесплодность новой генерации библиофильских кружков и их, как выражался Карл Карлович, «фюреров», все же любил эти встречи за то, что там он был всегда на высоте; посредством этой социализации А. П., в сущности, получал то заслуженное уважение, которое не получил от государства за долгие годы трудов. В конце концов именно библиофильские организации были заинтересованы в А. П. – он сильно украшал их ряды.

Относительно полной некомпетентности лиц, которые преподают такую дисциплину, как антикварная книжная торговля, или же руководят профсоюзом антикваров-букинистов, мы распространяться особенно не будем, поскольку все-таки живем в России. Ведь именно у нас существует устойчивая традиция такого рода: Царь-пушка никогда не стреляла, Царь-колокол никогда не звонил, поэтому нет ничего удивительного, ежели вожди антикварной книжной торговли никогда антикварной книгой не торговали.

Но, повторимся, автор этих строк, как и его многолетний соратник, избежали попадания в силки секций, кружков, клубов, сараев, конюшен, обществ, сообществ, партнерств, союзов, ассоциаций и прочих межгалактических объединений библиофилов или книгопродавцев. Это немало способствовало тому, что отпущенное Провидением время было потрачено на научную работу и прочие полезные занятия, а не на досуг среди скупых рыцарей преклонного возраста, которые пытаются выдавать себя за дон кихотов.

Чтобы как-то расцветить этот грустный рассказ, закончим его той легкой фантасмагорией, которая посещает многих, кому выпадает случай взглянуть на деятельность библиофильского сообщества, хотя б и издали. То есть возьмем-ка мы в руки увеличительное стекло, протрем его, наденем на себя маску пчеловода и затем посмотрим, что же у них там творится, внутри микромира библиофилов.

Но не будем интересоваться столицами, чтобы кто-нибудь невзначай не подумал, что мы имеем кого-то в виду конкретно; так что отправимся на просторы российской провинции. Сядем на почтовых и перенесемся в губернский город NN и его аглинский клоб, переименованный в библиофильский, потому как англичан в губернском городе отродясь не бывало, а этих, как их, ну сами понимаете кого, везде навалом.

Батюшки, так ведь гоголевская Россия во всем ее великолепии!

Бесконечные приемы у городничего, который одновременно и первый матадор клоба, повсюду диалоги в духе препирательств Чичикова с Маниловым, а если и без реверансов случится, то мещанские разговоры во дворянстве, разряжаемые ноздревским остроумием. Особенная приторность общения, столь свойственная дремучей российской провинции, наводит на мысль, что в ряды бессмертных соизволил вступить владелец какой большой пасеки или заготовитель сахарной свеклы.

Коли сторонний кто попадет в этот земной рай и станет ему неловко от своей тщеты, или же по табели о рангах ниже пятого класса гость случится, или вдруг забредет у кого душ маловато, то по правилам клоба должен уйтить по-аглински, чтоб не смущать дам.

О гостях городничий сам знает лучше прислуги, потому что завел фурьеров: один записывает прибывающих и убывающих, второй за офисиантами ведет учет, какой гость сколько и что именно выпил, потому что действительной целью встреч у них, конечно, служат гастрономические удовольствия, а не то, что написано в газетах потом о клобе. Если городничий распорядится прислуге своей в образе муз явиться, то гостям щупать их запрещено под угрозой навечного от стола отлучения, потому что великой нравственности не токмо сам городничий, но и все прочие матадоры.

Превеликая спертость воздуха в залах библиофильского губернского собрания наводит на мысль, что с каждым бессмертным, не слишком до бани большим охотником, и дворня его пожаловала; оно и правда: кто конюха своего приведет, кто кружевницу, кто письмоводителя, – «грамоте обучен, книга в избе одна хотя б есть, ну а псалтырь?» – сгодится, полезай в кузовок, городничий не скупится на солонину и полпиво! А уж если особенно понравится городничему гость, то и водки нальет именной, поскольку хотя оно и не по законам, но, как и всегда в России, городничий еще и главный откупщик в губернии, а иначе ж какой из него добропорядочный городничий…

Литтературу в клобе почитают и потому душевно любят, чтоб, как у классиков, все строка в строку было, да ведь и городничий с ними на дружеской ноге, а живые, его приятели, из столиц все свои новые романы ему присылают, последний был про какого-то выжигу. Получив давеча его, городничий приказал гостям взяться за руки и водить хоровод вокруг столь приятного ему подношения – сие есть особое благоволение к личности автора.

А помните, как Коробочка приволоклась в город на Чичикова жаловаться? Так вот и у них тоже обязательно отыщется такая библиофильская Коробочка, которая, продав местному их Собакевичу мертвых душ, затем передумает, решив, что продешевила, и побежит к городничему кляузничать прямо на их бал по случаю изобретения новейшего рецепту винегрета.

Городничий же у них самый справедливый и милосердый: и прокламацию обличительную подпишет, и ножкой топнет, и Собакевичу не токмо в лицо плюнет, но и в газетах выставит полным профаном, потому как у него все газеты, и губернская и даже уездные, под каблуком; буде волостные появятся – и те к ногтю прижмет. Ну и порой такое учудят они в своем клобе, ажно до самого Петербурга могут долететь слухи безо всяких газет, как и с Коробочкой вышло.

Затейники из дворовых поначалу восхотели ставить спектакли, чтоб высокие гости могли знакомство с литтературою сводить, хотя по ролям читая пиесы. Начали было с Дона Педра Прокодурантова, да свара вышла такая, что опять же толки в народе, и только. Один себя узнал, будто он от жены на сторону по библиофильскому делу ходит, хотя и взаправду отыскал он Эвтерпу или Афродиту, что давно уже пеною покрыто, ну и тот как давай браниться, едва книгу не изодрал по злобé великой. Но стерпел, недаром что библиофил.

Разговоры в клобе – о мертвых душах и только. Потому в большем почете у них те особы, которые уже прикупили арфы, чтоб в скорости на них наладиться играть. Такие по регулам клоба не должны никуда отлучаться из города NN без спросу у городничего или его жены, не положено. Ну а коли они уже начнут наигрывать, надобно вдове или наследникам послать к городничему вестового, а дальше все как по маслу: тотчас же прибудут письмоводители для описи имущества, и чтобы никто не дай бог не перекупил наперед у городничего мертвые души. Ведь он в своей губернии всеядный и вездесущий, потому что великого ума и способностей рожденный человечище, не то что все остальные (ну кроме самого государя и его министров), так что давно он взял и это дело в свои руки, пытаяся до объявления следующей ревизии крепко заработать. Потом ведь его с должности подвинут непременно, и коли так, то один клоб ему только и останется, а этого для государственного ума маловато.

Чичикова в клобе с некоторого времени не привечают, хотя уже и дочь городничего засиделась в девках, и взаправду что ль ее бы украл кто, хоть бы и самый этот Чичиков… Городничий уже на это и нарядился, потому как воспоследует великая ему польза: только Чичиков оскоромится, то городничий заране знает, как ловко он сумеет договориться с полицмейстером, одним из матадоров оного же клоба. Они Чичикова хотя и уберегут от лишения дворянства и чинов, потому что люди благородства невиданного и милости превеликой, но наилучшие мертвые души, собранные Чичиковым в памятный всем первый приезд в их губернию, – и первые и посмертные – все вытрясут из него с избытком. Даже купчая уже набросана, лежит у городничего в ломберном столике, ведь он у посетителей клоба наперед выведал, какие души у кого есть, какие при жизни, какие уже посмертные, ветхи аль нет…