Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг

«Письмо другу, жительствующему в Тобольске»

В 2006 году М. М. Климов обратился с просьбой, зная, что особенным моим научным интересом было изучение суперэкслибрисов. Он попросил взглянуть на экземпляр одной из самых редких русских книг, поскольку на ее переплете был золотом вытиснен неизвестный герб. По-видимому, в тот момент этот экземпляр продавался, и необходимо было выяснить provenance.

Книга эта – «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске. По долгу звания своего», напечатанная в Санкт-Петербурге в 1790 году. Это небольшая 14-страничная брошюра форматом «в осьмушку», она посвящена открытию в 1782 году монумента Петру Великому, автором ее является А. Н. Радищев. Первая книга, которую Радищев напечатал в купленной им типографии; и уже следом за ней знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву». То есть речь идет о самой редкой книге А. Н. Радищева и одном из самых редких и знаменитых русских изданий гражданской печати вообще.

Конечно, появление еще одного экземпляра такой книги – уже событие, а выяснение происхождения и бытования экземпляра, которые можно проследить благодаря установлению имени владельца геральдического суперэкслибриса, несомненно, могло добавить и сведений к биографии писателя. Исследователь книжных знаков Б. М. Чистяков в 1929 году особенно заострял внимание библиофилов на этом: «Чаще всего суперэкслибрис выставляется первым владельцем книги, вследствие чего почти всегда можно установить его фамилию и личность, а для книголюба это большое достижение. Пусть мы не всегда можем проследить дальнейшую историю книги, но мы знаем ее начало, а это уже много».

Суперэкслибрис, вытисненный на переплете книги, по своим геральдическим и декоративным характеристикам напоминал знаки западноевропейского происхождения, к тому же был нам знаком: он принадлежал графу Генриху Брюлю (1700–1763). Богатейший сановник, министр и фаворит Августа III, короля польского и курфюрста саксонского, чью картинную галерею позднее приобрела Екатерина II, а не менее замечательная библиотека была куплена Королевской библиотекой в Дрездене.

После 1945 года эта библиотека была вывезена в СССР в качестве трофея.

Наличие на книге суперэкслибриса графа Генриха Брюля, что свидетельствует о принадлежности книги к его библиотеке, несомненно, важнейшая особенность любого экземпляра. Однако здесь – при рассмотрении книги А. Н. Радищева – налицо противоречие. Не только потому, что мы прежде не встречали случаев, когда иностранный суперэкслибрис вытиснен на переплете русской книги XVIII века; еще более удивило, что книга была отпечатана через 27 лет после смерти ее первого владельца. При этом переплет был подлинный, характерный для библиотеки Брюля.

Смотрим на экземпляр далее: поскольку книга тонкая, по сути брошюра, то на корешке никаких надписей не имеется; цветные форзацы мраморной бумаги вполне соответствуют эстетике времени изготовления переплета и опять же характерны для брюлевских. Напрашивается логичный вывод, что книга была вставлена в этот переплет уже в позднейшее время и он для нее «чужой». Как мы говорили, подмена их, «подбор» («пересадка»), есть традиция послевоенных лет.

«Письмо другу, жительствующему в Тобольске» А. Н. Радищева (1789), напечатанное в конце ХX века неизвестными мастерами

Когда «подбор» установлен, следует внимательней посмотреть и на сам экземпляр. Издание отпечатано на тряпичной бумаге, вполне типичной для изданий рубежа XVIII–XIX веков, без филиграней (что вполне допустимо), способом высокой печати. То есть все использованные материалы соответствуют эпохе, но вопросы вызвала технология печати книги. При более тщательном визуальном рассмотрении стало понятно, что перед нами – качественный фальсификат.

Каковы были наши аргументы? Если для типографической практики XVIII столетия характерна печать в типографском стане с наборной формы, то в данном случае печать производилась иначе: специально для имитации высокой печати, которую можно было бы на бумаге ощутить тактильно, по цифровой или фотографической копии с подлинника были изготовлены новые формы. Это может быть достигнуто с применением полимерных форм. Практика печати массовых изданий с таких фотоформ высокой печати была распространена особенно в 1990‐х годах и используется до настоящего времени для больших тиражей (карманных детективов, например). После этого производится печать, по-видимому, в так называемом корректурном прессе.

Сам замысел – вместо свойственной современной копировальной технике плоской печати использовать ощутимую руками высокую печать – вполне рационален и говорит о находчивости наследников Гутенберга. Для того чтобы изготовленная таким образом копия была внешне максимально приближена к оригиналу, отпечатана она была на подлинной тряпичной бумаге конца XVIII века, и также следует отметить находчивость изготовителей, которые специально использовали листы без филиграней – при этом идентификация бумаги максимально затруднена (как хронологически, так и географически), одновременно не вызывая никаких сомнений в аутентичности. Однако же более глубокие тонкости использования бумаги фальсификаторами не соблюдались, то есть закономерность расположения вержеров и понтюзо (видимых на просвет полосок) тряпичной бумаги при фальцовке листа не были взяты в расчет, и это также свидетельствовало о том, что перед нами – фальсификат.

Изготовители не стали останавливаться на достигнутом, и в качестве финального аккорда, чтобы подлинность фальсификата была неоспоримой, к нему был подобран подлинный переплет XVIII века с суперэкслибрисом. Но «лучшее – враг хорошего», и в погоне за совершенством, пытаясь сделать фальсификат как можно более соответствующим оригиналу, они переусердствовали, ничуть не осознавая его значения как исторического источника. Именно благодаря суперэкслибрису фальсификат был разоблачен. Впрочем, вероятно, это не помешало ему потом быть успешно проданным.

Более того, лет через десять нам посчастливилось встретить еще один экземпляр «Письма к другу…», который подтвердил наш тезис: затеяв изготовление полимерных форм, фальсификатор не может удовлетвориться одним экземпляром.

Нам, знакомым не понаслышке с антикварной книгой, ясно, что если такая вот суперподделка производится, то никак нельзя начинать ее печатать и печатать вновь. Это не только опасно для изготовителя (тут достаточно и одного экземпляра, чтобы небо с овчинку показалось), но и может дискредитировать умелую фальсификацию. Однако остановиться люди обычно не в состоянии – как с подделкой книг, так и с написанием рукописей. Жадность рассудку неподвластна.

Так вот, этот второй экземпляр был иначе сделан (не хочется употреблять слово «напечатан» в связи с этими «изданиями»). Бумага была иная: во-первых, замыта чем-то для усиления пигментации, во-вторых, она сама была с мелкими вержерами, более характерными для бумаги рубежа XVII–XVIII веков, чем для конца XVIII века. В целом же это был родной брат первой подделки.

Но что особенно запомнилось, так это наличие при нем экспертного заключения, в котором вывод был однозначным: ничто в этом экземпляре не противоречит указанной датировке. Вспоминается поговорка, которая была подслушана у торговцев картинами на одном из московских антикварных салонов: «Фуфло с бумагой – натура!» Но нынешний владелец понимает суть своего предмета и хранит его именно как памятник фальсификации, хотя бы и с бумагой.

В этой связи важно максимально внимательно относиться к изданиям небольшого объема, которые известны у коллекционеров в жанре «мал золотник, да дорог», то есть особенно дорогие издания, но с небольшим количеством страниц. Потому что чем их меньше, тем легче фальсификация: вряд ли найдется смельчак, который будет заново печатать «Путешествие из Петербурга в Москву» объемом почти пятьсот страниц, но вот небольшие книги вполне могут быть тиражированы, в том числе разыскиваемый всеми «Ганц Кюхельгартен», в котором 74 страницы (– [2], 71, [1 пустая]). Думаю, дождемся и его реинкарнации.

Основное отличие таких фальсификатов – это даже не бумага, а сам характер печати. Когда металлическая литера оттискивается, ее контур вдавливается в бумагу, оставляя натиск, но по краям литеры, на более высоком уровне, видны небольшие следы краски. Если же наборная полоса фотографируется, затем по фото делается полимерная форма и уже она печатается, то одинаково расположены и литера, и неровности вокруг, тем самым и весь шрифт при внимательном рассмотрении кажется несколько аморфным.