Феминизмы. Всемирная история

Материнство

Благодаря Дворкин, которая дает физиологическое описание своей связи с материнским телом, мы получаем представление о решающем значении материнства как сферы феминистского «внутреннего чувства». На протяжении истории материнство, актуальное или потенциальное, составляло основу многих женских движений — от американских, французских и швейцарских республиканцев конца XVIII века до коммунистов и националистов постколониальной Юго-Восточной Азии. Феминисткам не всегда было просто принять изнуряющий, эмоционально насыщенный, иногда тягостный опыт материнства. Оно выступало сферой классового и расового неравенства, а также принуждения со стороны врачей и политиков. Маоистские меры по обобществлению материнства в рамках проекта отмены института семьи навели Клоди Бруайель на мысль, что Китай нашел «новую концепцию любви». Имея огромное эмоциональное значение, материнство порождало также напряженность и ожесточенность и с трудом могло послужить активисткам основанием для сплоченности. Некоторые отвергали все попытки ввести концепт материнства в феминизм как традиционалистские и дискриминационные. По мнению же других, материнство составляло фундамент феминистских убеждений. Ненавидящая детей, бегущая от материнства феминистка — давний стереотип. И все же материнство способно дать женщинам искреннее чувство единения и стать веским требованием ресурсов, прав и свобод.

В конце XIX века в Германии и Швеции, в ситуации глубокой озабоченности демографическим положением, сложилась программа «материнского феминизма». Несмотря на отсутствие конкретных данных, широко распространилось мнение, что в обществе существует огромный гендерный дисбаланс, поэтому множество женщин не сумеют найти себе мужа. Это явление, названное в Германии «преобладание женского населения» (Frauenüberschuss), породило представление об «одинокой женщине» (alleinstehende Frauen). В обстановке, когда юридический статус женщины во многом определялся тем, замужем ли она и имеет ли детей, одиночка представлялась фигурой опасной и деструктивной. Отсутствие возможности опереться на мужчину позволило феминисткам отстаивать права женщин на труд, самостоятельную жизнь, избирательное право.

Концепт «одинокой женщины» всегда носил классовый характер. Мало кого заботила судьба незамужней женщины из рабочей среды: считалось, что она с легкостью трудоустроится. А вот женщины из буржуазной среды, оставаясь незамужними и бездетными, могли, по мнению многих, превратиться в «паразитов» и нарушить равновесие в обществе. Германия не была единственной страной, в которой концепция «лишних» женщин пользовалась популярностью. Подобные споры шли в Англии, Франции и США, и здесь также звучали опасения, что если брак не сможет обеспечивать и сдерживать женщин, то воцарится «половая анархия». Разумеется, в существовании незамужних женщин не было ничего нового, и возникшая в конце XIX века паника, как правило, имела слабое отношение к подлинной демографической обстановке. Однако эти опасения породили историческую ситуацию, затронувшую целые континенты, где материнство превратилось в мощный идеологический фактор и дало импульс к возникновению особой версии феминизма.

С точки зрения шведской феминистки Эллен Кей (1849–1926), именно способность женщины иметь детей определяет ее общественно-политическое бытие. Кей, происходившая из политически активной крупнобуржуазной семьи, преподавала в Швеции и в начале XX века прославилась за границей сочинениями о «женском вопросе», женском движении и защите детства. В ряде стран ее даже считали — не без преувеличения — «новой пророчицей» феминизма. Интересно, что пришедшие ей на смену авторы считали позднейшие усилия Кей антифеминистскими из-за того, что она одобряла принуждение женщин к деторождению. Тем не менее Кей соглашалась с ключевыми требованиями феминисток, например требованием права на развод, избирательного права, признания женщин правоспособными, а рожденных вне брака детей — законными. Со временем Кей пришла к социалистическим убеждениям. Она отстаивала необходимость обособления в браке доходов каждого из супругов, а также оплаты (государством) воспитания женами детей и (мужьями) домашнего труда. Все женщины должны получать «в виде зарплаты и содержания столько же, сколько в соответствующих обстоятельствах получает любой посторонний человек», — объявила Кей в 1911 году[257].

Влияние идей Эллен Кей распространилось далеко за пределы Швеции. Ее работы были переведены на японский (1913) и китайский (1923) языки. В 1911 году англичанин Хэвлок Эллис, ученый и сексуальный экспериментатор, перевел ее книги на английский, попутно указав на исключительную известность Кей в Германии: «Она сделала себе имя в Германии, где женщины, пробуждаясь после долгого покоя, вступают в новый период женского движения». В Англии и Америке гипотезой о «лишних» женщинах оправдывали ряд политических мер в отношении женщин — от эмиграции в колонии до расширения доступа к образованию и трудоустройству. Эллис опасался того, что эти меры «делают женщину мужеподобной» и «не учитывают требования рода человеческого»[258]. Кей (сама преподававшая) изображала убежденных феминисток как фанатичных догматиков, вечно готовых принести гармонию и прогресс человечества в жертву своей умозрительной цели — завоеванию женщиной «права на индивидуальное, свободное развитие своих способностей». Кей предложила альтернативу: концепцию «охраны материнства» (Mutterschutz), которая приобретает феминистский характер благодаря требованию, чтобы к выбору всех женщин — иметь им детей или не иметь — общество относилось с уважением. Кей считала, что получать материальную помощь и не подвергаться социальной стигматизации должны и незамужние матери.

Сторонники этого течения феминизма черпали вдохновение в рассуждениях Кей о духовной и психической силе женщины. Она считала, что мягкость и нежность (наилучшим образом проявляющиеся в материнстве) следует приветствовать и продвигать среди женщин как можно шире. Кей допускала, что некоторые женщины, не имеющие биологических детей, могут стать «коллективными», «общественными» матерями и принимать участие в проектах в области филантропии и социальной политики — ради исполнения «великих фундаментальных законов природы» материнства. (Сама Кей не вышла замуж и осталась бездетной, но считала преподавание особой формой материнства.) Такое понимание феминизма учитывало половую «разность»: по ее мнению, «мужчины и женщины на равных помогают друг другу в разных сферах»[259].

В Германии самой известной сторонницей концепции «охраны материнства» стала Хелен Штёкер (1869–1943). Она учла позицию Кей касательно материнства, но отказалась от ее более консервативного уклона. Такого рода поворот напоминает о гибкости феминистских идей и их зависимости от контекста. Штёкер помогла учредить «Союз защиты матерей и половой реформы», редактировала журналы Союза, выступала за равенство полов и государственную помощь детям, в том числе рожденным вне брака, поддерживала массовое половое воспитание. Кроме того, Штёкер неутомимо участвовала в движении за мир. Убеждения привели ее к поддержке прав сексуальных меньшинств, и после Первой мировой войны она воспользовалась своим влиянием, чтобы рейхстаг Веймарской республики не сделал женскую гомосексуальность уголовно наказуемой. Союз Штёкер также оплачивал жилье матерям-одиночкам и финансировал клиники, обеспечивавшие контрацепцию и, в случае надобности, аборт. Штёкер настаивала, что материнство не исключает профессиональной деятельности, и в статье «Сексуальная жизнь учителей» (The Sex Life of Teachers) выступила против увольнения учительниц после заключения брака. В 1930-х годах ее преследовали нацисты. Штёкер пришлось покинуть Германию, умерла она в Нью-Йорке. По мнению Энн Тейлор Аллен, материнский феминизм, несмотря на свой консервативный потенциал, может оказаться могучей революционной силой[260].

И Кей, и Штёкер были радикальными нонконформистками, мечтавшими (каждая по-своему) совсем об ином обществе — с другими отношениями между полами и другими правами мужчин и женщин. Тем не менее феминизм Кей и Штёкер, в основе которого лежал приоритет материнства и государственная защита матерей, было нелегко перенести в другой контекст. В Австралии и Канаде, например, лишь белые женщины могли надеяться на благотворное вмешательство государства в свою жизнь. Матери же, принадлежавшие к коренным американским и австралийским народам, подвергались насилию и принуждению со стороны государства. У них отнимали детей и воспитывали в интернатах. В США долго существовало рабство, у невольников отнимали детей, а в афроамериканках и коренных американках нередко видели не матерей — но лишь рабочую силу[261]. В Западной Африке традиции «постороннего воспитания» (othermothering) детей предполагали участие широкого круга воспитателей — такого рода практика смещает фокус с родных матерей. Феминистские подходы к материнству, не учитывающие эти обстоятельства и проявления несправедливости, способствовали распространению среди темнокожих женщин и представительниц коренных народов мнения, будто «белые» феминистские идеи не отвечают их нуждам. С первых лет XX века женское движение в Латинской Америке уделяло большое внимание охране детства и материнства. Этот регион известен своими традициями консервативного и радикального христианства, коренным феминизмом, гражданским активизмом и протестными традициями, а также сфокусированностью на конфликте между североамериканским и южноамериканским течениями феминизма.

В Латинской Америке материнство могло рассматриваться как утопический и духовный идеал. Мечты о матриархате, которые мы находим в «Сне Султаны» Рокейи Сахават Хоссейн и «Её-ленде» Шарлотты Перкинс-Гилман (глава 1), были в различных формах заметны у коренных народов Перу и Боливии. Там феминистки могут опереться на народную память Пачамамы, богини-матери Андского региона. Этот вариант древнего матриархата представляет собой не исключительно андскую традицию, а исторически сложившийся гибрид. Принесенные испанскими колонизаторами представления о деве Марии наложились на верования о Пачамаме. Завоеватели учредили такое налогообложение и наследование, в основе которых лежала зависимость женщин от родственников-мужчин. Тем не менее представления о богине-матери позволили сохраниться инкской космологии материнства — пребывающего в гармонии с окружающей средой[262].

Гораздо чаще, однако, в начале XX века материнство в Латинской Америке рассматривалось сквозь призму медицины или национализма. Феминистки и соцработники подчеркивали необходимость расширять права женщин, чтобы те могли лучше заботиться о детях. Врач Джульетта Лантери (1873–1932) в 1910-х годах провела в Аргентине ряд съездов феминисток, а в 1911 году учредила Лигу за права женщин и детей. Акцент на правах был свойствен и деятельности чилийской феминистки Марты Вергары (1898–1995), которая активно участвовала в основанном в 1935 году Движении за освобождение чилийских женщин и Панамериканской организации, защищавшей в 1920–30-х годах права работающих матерей[263]. Особое внимание к правам отличало их подход от подходов профессионалов-мужчин, склонявшихся к более авторитарному курсу на «охрану семьи», имевшему слабое отношение к феминизму и иногда предполагавшему жестокие меры (в том числе изъятие детей у биологических матерей)[264]. Но правозащитный подход с легкостью заслоняла актуальная патриотическая риторика. Берта Луц, видная бразильская суфражистка, в 1918 году представила освобождение женщин как долг перед нацией, от которого матери прежде уклонялись: