Евангельские мифы

Рис. 9. Оплакивание убитого сирийского " господа " — Адониса.

Для такого предположения имеются два соображения. Во-первых, тот факт, что слово «Мария» или «Мириам» являлось уже до этого мифическим именем, как у иудеев, так и у язычников. Мириам из «Исхода» является фигурой не более историчной, чем Моисей: ее, как и Моисея с Иисусом, приходится считать весьма древней, впоследствии эвгемеризированной богиней. А персидское предание, согласно которого она была матерью Иошуа (Иисуса), заставляет думать, что в Сирии задолго до нашей эры, некоей Марии, матери Иисуса, воздавались божеские почести.

Совершенно немыслимо на основании имеющихся у нас данных установить историческую связь между всеми этими культами. Однако, — простая аналогия имен и прозвищ в этих культах достаточно выразительна. Матерью Адониса, «убиенного господа» великого сирийского культа, является Мирра. Миррой называется также в одном из сирийских мифов то плачущее дерево, от которого рождается младенец Адонис. Гермес, греческий Логос[28], является сыном Марии, которую тоже приходится сопоставить с евангельской Марией. В одном мифе Майя является.. дочерью Атласа, таким образом, следовательно, двойником той самой Марии, дочери Атласа, которая «умерла девой», которую Одиссей видел в Аиде. Мифологически Мария отожествляется с созвездием «пса», которое является также и созвездием Изиды. С другой стороны это же имя встречается на Востоке, где Майя является девственной матерью Будды. Замечательно также и то, что, согласно одной иудейской легенды, имя египетской принцессы, нашедшей младенца Моисея, было Меррис. Вопрос запутывается еще больше оттого, что, по сообщению египетских надписей, одна из дочерей Рамзеса II носила имя Мери.

Так как мы коснулись вопроса об именах, то не мешает упомянуть о том, что Деметра в греческой мифологии связана с Язиосом или с Язионом,[29] правда, не в качестве матери, ד) но в качестве возлюбленной, тогда как сам Язиос слыл сыном Зевса и Электры, а по другой версии, сыном Миноса. Имя Язон, как мы знаем, было действительно греческой формой имени Иошуа или Иисус. Язион, который согласно одной легенды был основоположником самофракийских мистерий, в общеизвестном мифе убивается Зевсом. Однако, частичное сходство имен Язона и Иисуса менее важно, чем возможная параллель между их мифическим родством с богиней матерью, чем тот факт, что в каждом новом поселении своем пеласги[30] обязательно имели святилище Язона.

Во многих, если не во всех культах, в которых фигурирует мать, кормящая грудью бога-младенца, либо имя этой богини означает «кормилицу», либо «кормилица» становится ее прозвищем.

Так, например, Майя слывет «кормилицей» (Trophos), «Милитта» слыла также и «чадородящей», Изида прозывается то «кормилицей», то «матерью», Затем одной из наиболее значительных подробностей очень сбивчивой и туманной талмудической легенды, относящейся к дохристианскому Иисусу бен Пандира, который упоминается рядом с Иксусом бен-Стада, является сообщение о том, что его мать в одном месте названа Мириам Магдала, Мария — «кормилица» или «плетельщица волос».

Так как Изида тоже выступает в роли «завивальщицы волос», то совершенно очевидно, что мы и здесь имеем дело не с биографией, а с мифом. В евангелиях мы имеем еще Марию Магдалинскую, т. е. происходящую из того мнимого географического пункта — Магдалы, который по одной версии посетил Иисус. Однако, Магдала в крайнем случае означает просто башню или «высокое место» (этот же корень входит в различные слова, имеющие смысл «кормить», «воспитывать» и «завивать волосы»). В проверенном тексте на место Магдалы появляется Магадан и Магдала исчезает из евангелий. Какого-нибудь аутентичного указания на существование этого пункта, если не считать упоминания Иосифа Флавия о цитадели, носившей это имя, не существует.

Мария Магдалина играет, наконец, в евангелиях чисто мифическую роль. Она фигурирует там, как одна из женщин, обнаруживших восстание спасителя из гроба. Интерполированный текст у Луки (8,2), где в тривиальной форме рассказывается об изгнании из нее семи бесов Иисусом, не имеет во всяком случае никакого отношения к истории, однако, намекает на очень вероятную разгадку мифа о Марии. Мария Магдалина, которая в послеевангельском мифе становится раскаявшейся блудницей, вероятно родственна эвгемеризированной Мириам из мозаического[31] мифа, которая тоже была одержима в моральном смысле бесами, которая была наказана за свои грехи перед тем, как удостоиться прощения. В основе всего этого мнимо-исторического рассказа лежит, конечно, не реальный факт, а что-то другое. Намек на профессию Мириам в Талмуде отнюдь не является фикцией, основанной на скудных данных евангелий. Этот намек является, как следует думать, отголоском мифического предания, которое указывает на подлинный источник евангельского мифа. У иудеев по-видимому занятие завивальщицы или плетельщицы волос отождествлялось с профессией гетеры — роль которой была в конце концов приписана в христианских легендах Марии из Магдалы.

Евангелия появились в такое время, когда аскетизм в качестве религиозного принципа окончательно вытеснил фаллицизм и сексуализм, и, разумеется, христисты, (поклонники Христа), не могли допустить существование такого мифа, который говорит о половой связи бога с женщинами. Однако, в четвертом евангелии, где так человечно и пленительно изображены нежные отношения между спасителем и сестрами Лазаря, мы имеем во всяком случае еще не разгаданную и довольно неудобную проблему, которая, время от времени, ставится в литературе. Уже этот случай дружбы с некоей «Марией» указывает на существование какого-то древнего мифа, в котором палестинский бог, быть может, называвшийся Иошуа, выступает в качестве то сына, то возлюбленного некоей мифической Марии — колебание, совершенно естественное в древнейшей теософии. Это же колебание от сына к возлюбленному наблюдается с отдельными уклонениями и в мифах о Митре, Адонисе, Озирисе и Дионисе, которые все связаны с богиней-матерью в качестве возлюбленных или сыновей, поскольку в мифах об этих богах мать и возлюбленная в каждом удобном случае отождествлены. Это двойственное отношение между богиней матерью и богом-спасителем придает всему культу богинь в доклассическую эгейскую эпоху («цивилизации Миноса») такой отпечаток, будто богиня природы является главной фигурой этого культа. Отголосок этого двойственного отношения мы находим в мифе о латинской Бона-Деа, которая является то дочерью, от сестрой, то супругой Фавна.

Разгадка мифа о Марии в евангелиях окажется совершенно ясной, когда мы займемся историей воскресения Иисуса.

Мария играет и в начале и в конце рассказа чисто мифическую роль. Во всех евангелиях, вместе взятых, Мария выступает в двух типичных образах: в образе матери рождающей и в образе матери скорбящей, Mater Dolorosa. Оба этих образа имеют своим исходным пунктом дохристианский ритуал и религиозное искусство. Представление о скорбящей богине, Mater Dolorosa, было не менее широко распространенным, чем представление о богине, кормящей младенца. В мифах о Венере и Адонисе, об Иштар и Таммузе, о Кибеле и Аттисе — мы находим на первый взгляд не — материнскую, но при внимательном изучении именно материнскую скорбь. Деметра, горюющая по Персефоне, была длх греков в полном смысле слова Maier Dolorosa. Весьма примечательный прообраз матери скорбящей мы находим в библии, говорящей о неутешной Рахили, «плачущей о детях своих», в сообщении Гезиода о Кибеле (Рее), одержимой скорбью по детях своих, которых пожрал Кронос. В культе Аттиса плач великой матери над омертвелым телом прекрасного юноши-бога явился отдельной сценой церемонии. В легенде, которая превращает Деметру в мать Диониса, богиня-мать (подобно Изиде в одном мифе об Озирисе и в другом о Горе), собирает воедино члены растерзанного титанами бога и заново рождает его[32]. Но примечательнее всего совпадение плача двух или нескольких Марий над гробом Иисуса с плачем «божественных сестер» Изиды и Нефтис над Озирисом в траурном богослужении египтян.

Все эти траурные церемонии имели место во время весеннего равноденствия, т. е. как раз тогда, когда произошло мистическое распятие. Совершенно ясно, что евангельский рассказ имеет общую основу с этими мифами. У Матфея XXVII, 56 мы видим плачущими «Марию из Магдалы и Марию, мать Иакова и Осии и мать сыновей Зеведеевых». Это место из Матфея превратилось буквально в крест для ортодоксов, которые пытаются доказать, не является ли Мария-мать Иакова и Иосии, просто прежней девой Марией. Затруднение не устраняется и 61 стихом, где говорится: «Была же там Мария Магдалина и другая Мария». Так как Мария, мать Иисуса, здесь вовсе не упоминается, так как нигде нет также упоминания о том, что она умерла до этого момента, то приходится заключить, что рассказ о роли женщин в эпизоде восстания из гроба был уже совершенно закончен до того, как была пущена в оборот история рождения Иисуса.

Миф о Марии вырос, следовательно, из двух отдельных источников.

У Марка дело обстоит еще более туманно. «Мария Магдалина и Мария, мать Иакова младшего и Иосии идут в сопровождении Саломеи (XV, 40)». «Мария Магдалина и Мария (мать) Иосиева смотрели, где его полагали» (47), тогда как Мария Магдалина Мария (мать?) Иаковлева и Саломея приносят ароматы. У Луки (XXIV, 10) мы снова встречаем двух названных выше Марий и Иоанна, но они находились уже не у креста, а у гроба. Еще сложнее обстоит дело у Иоанна, где (XIX, 25) мы находим стоящими при кресте матерь Иисуса (она не названа по имени), сестру ее Марию (жену?) Клеопову и Марию из Магдалы. Противоречия эти объясняются по мнению ортодоксов недостатком памяти у хронистов. Такое объяснение является, однако, уклонением от объяснения. Принимая во внимание все данные, мы можем приступить с известной уверенностью к разгадке этого мифа путем анализа того древнего, подверженного всяким случайным вариациям, ритуала, который зафиксирован в живописи или скульптуре.

То, что нам уже известно относительно древнего ритуала, только укрепляет нас в этом взгляде на миф о Марии. У нас есть весьма существенное основание для предположения, что христианская легенда была первоначально драматическим богослужением. Толпа женщин, которая по всем евангельским вариантам следовала, якобы, за Иисусом из Галилеи, представляется при этом предположении ничем иным, как теми плачущими фигурами, которые всегда были налицо во всех культовых церемониях убитых богов-спасителей. Уже за несколько сот лет до этого еврейский пророк вооружился против женщин, оплакивающих Таммуза у ворот Иерусалима. И подобно тому, как в этих культах ежегодно фигурировала богиня, оплакивающая изображение возлюбленного Аттиса, Адониса или Озириса, причем она вначале выступает в образе супруги, а затем в образе матери, подобно этому и в первоначальной религиозной мистерии христиан могла выступить Мария (отголосок древнего культа богинь) в образе ученицы Иисуса, плачущей над изображением распятого. Так могло продолжаться до появления 4-го евангелия, которое совершенно не знает никакой истории рождения Иисуса и которое упоминает мать Иисуса, не называя ее по имени, как одну из трех стоящих у креста Марий. Возможно, что в евангелии Иоанна мы имеем отражение попытки повернуть миф в сторону первоначального христианского культа, в противодействие стремлению многих наделить Иисуса земной матерью.