Евангельские мифы

Рис. 21. Козлоподобный бог Силен с богом-спасителем Дионисом.

Наиболее поучительной стороной этого вопроса является тот факт, что и демон, и воспитатель бога, и сам бог, и гора, — все они являются простым вариантом первоначального представления о солнце, начинающем свое восходящее движение в созвездии Козерога, о высоком светиле, управляющем миром. Такое же явление можно проследить и в Египте, где Озирис и его смертельный враг Тифон оба являются солнечными символами, где символические столпы, начинающиеся в нижнем небе и кончающиеся в верхнем, связаны с Озирисом и его деревом. В еврейском ритуале «господу» полагался жертвенный козел так же, как козлоподобному Азазелу[59]. Всякое заключение, говорит нам один логик, совершается путем «замещения по подобию». Древние мифотворцы были тоже логиками, правда, отнюдь не глубокими.

Если, таким образом, «весьма высокая гора» является детально совершенно несомненного мифического происхождения, то очевидно и другая деталь, согласно которой Иисус «отправляется в пустыню», «где искушал его дьявол», имеет такое же происхождение. «Пустыня» была признанным местопребыванием козлоподобного бога и еврейских демонов вообще, подобно тому, как горы были обиталищем Пана. Дионис тоже отправляется со своим проводником Силеном в дальнее путешествие через безводную страну. Они приходят в пустынную местность, где живут дикие звери. Здесь Дионис сражается со своими демоническими противниками. Одного из них он убивает и на трупе его воздвигает высокую гору. Окружному населению Дионис объявляет, что он пришел покарать за грехи и сделать людьми счастливыми. Миф о Дионисе приобрел здесь этический уклон. Но у христиан был ведь кроме того и иудейский прообраз для «пустыни», как места искушения. По еврейскому ритуалу Азазел — грешный козел отпущения, символ бога греховного, отправлялся в пустыню, которая являлась для иудеев обителью всякого греха. Во втором евангелии упоминается только пустыня, ни о горе, ни о крыле храма там не говорится. Возможно, что этот рассказ и был первоначальной формой христианского мифа. У Луки тоже вначале не было горы, у него говорилось лишь о том, что сатана «возвел Иисуса». Однако, и эта простейшая форма христианского мифа могла быть основана на каком-нибудь художественном изображении. Миф о козле, боге и горе принимает иногда форму мифа о Пане, обучающем юного Олимпа, который, как мы знаем, сам стал учителем молодого Зевса.

Эта версия очень помогла объяснить смысл зевсова прозвища «олимпиец». В этом мифе налицо, правда, и гора, но Олимп фигурирует в качестве юноши, и сцена обучения изображалась в виде хоровода менад и сатиров, созерцающих молодого Зевса и его учителя. Эта сцена могла, опять-таки, внушить христианам идею «искушения», а деталь «возведения на гору» могла быть внушена художественным произведением Гелиодора, изображающим борьбу Пана и Олимпа, при чем это изображение могло возникнуть со своей стороны на основании какой-нибудь непонятной для потомков древней сцены, изображавшей козлоподобного бога, ведущего бога солнца на вершину космической горы. Во всяком случае такую связь между всеми этими мифами игнорировать не приходится, а мы имеем теперь уже достаточно оснований, чтобы признать ошибочное истолкование древних символов источником бесчисленных мифов.