Евангельские мифы

ХL. Женщина, взятая в прелюбодеянии.

Быть может, ни один из евангельских рассказов так много не способствовал утверждению представления об Иисусе, как о небывалом, единственном в своем роде, учителе нравственности (на самом-то деле это представление ни на чем не основано), как рассказ об афронте, полученном от Иисуса теми, кто собирался побить камнями изобличенную в прелюбодеянии женщину.

Для многих христианских проповедников нашего времени весьма неприятным сюрпризом, вероятно, послужило то обстоятельство, что в проверенном тексте евангелия рассказ о блуднице оказался выпущенным потому, что он является интерполяцией и отсутствует в самых древних кодексах. Есть основания думать, что подобный рассказ заключался в утерянном ныне «Евангелии от евреев» и что там он был изложен приблизительно так же, как и в нашем евангелии. Можно ли этот рассказ признать биографически достоверным?

В том, что какой-нибудь иудейский проповедник действительно изрек афоризм, приведенный в упомянутом рассказе, нет ничего выходящего за пределы исторического правдоподобия. Трудно, действительно, представить себе, чтобы иудейский средний класс был в общем способен, несмотря на всю односторонность половой морали, жестоко преследовать изобличенную в прелюбодеянии женщину, раз мужчина оставался безнаказанным. И, если мы фразу — «кто из вас без греха» — поймем в смысле «кто из вас неповинен в прелюбодеянии», то мы будем иметь перед собой в евангельском рассказе описание единичного случая, когда несколько мужчин, которые все сами были повинны в грехе прелюбодеяния, все-таки собирались убить блудницу и сделали бы это, если бы кто-то не усовестил их и не убедил отказаться от своего намерения. Не надо быть вовсе высокого мнения об иудейской морали 1-го века для того, чтобы поверить в способность любого иудейского проповедника не хуже среднего грека или римлянина понять всю омерзительность того деяния, которое собирались совершить преследователи блудницы. Так что в самом рассказе по существу нет ничего неправдоподобного, а мелкая деталь, согласно которой проповедник низко склонился и писал что-то на песке, придает рассказу отпечаток подлинной достоверности. Если, однако, рассказ в своем теперешнем виде существовал в «Евангелии от евреев» еще до составления «Евангелия от Матфея», то, как же случилось, что первое евангелие, которое позаимствовало столько отрывков из утерянного «Евангелия от евреев», прозевало именно этот рассказ? Неужели потому, что мораль этого рассказа показалась компиляторам первого евангелия слишком высокой? Мы вправе это предположить лишь в том случае, если мы признаем, что Нагорная проповедь является позднейшей вставкой. Ибо в противном случае будет непонятно, почему компилятор, который ввел в свое евангелие заповеди: «люби врагов твоих» ,"не противься злому» ,"не судите, да не судимы будете», почему он опустил рассказ, из которого явствует, что грешные люди не имеют нравственного права карать смертью таких же грешников, как они? И, если первое евангелие в полном созвучии с «Евангелием от евреев» приводит заповеди о необходимости прощать «до семидесяти семи раз», то почему оно не приводит рассказа о прощении согрешившей женщины? Ведь если все вышеуказанные заповеди являются более поздней вставкой, то почему не мог быть вставлен и рассказ о блуднице? В ответ на это могут быть предложены лишь две гипотезы.

a) Весь рассказ мог в еврейском евангелии не иметь того нравственного смысла, который характерен для него в 4-м евангелии.

б) Рассказ о женщине, взятой в прелюбодеянии, был позднейшей вставкой в самом еврейском евангелии.

Вторая гипотеза является более надежной. Ибо, каков бы ни был первоначальный рассказ, составители «Матфея» вряд ли отвергли бы его, если бы он имел какое-нибудь моральное значение. Если же мы предположим, что рассказ вставлен в еврейское евангелие уже после составления канонического, то причина отсутствия его в первом евангелии будет совершенно ясна. Такому решению нашей проблемы нельзя противопоставить никакого критического аргумента[94]. Наиболее аутентичные и древние указания на то, что рассказ этот был налицо в еврейском евангелии, относятся к 4-му веку, и, хотя у Евсевия приводится цитата из Папия, утверждающая этот же факт, все-таки придется признать, что указанный рассказ появился в еврейском евангелии не раньше 2-го столетия, когда уже существовал проверенный первоначальный текст первого евангелия. В течение целого столетия, по крайней мере, после смерти Папия нигде не существовало указания, что приведенный выше рассказ относится именно к евангельскому Иисусу. А молчание первого евангелия об этом эпизоде позволяет думать, что он к Иисусу не относился. Наконец, не так уже бесспорно существование этого рассказа у Папия. Ведь книга его, цитируемая у Евсевия, могла подвергнуться интерполированию еще скорее, чем евангелия, ибо она вовсе не была признана канонической. Таким образом, весь рассматриваемый нами рассказ мог быть измышлением 4־го века, а тот факт, что рассказ этот включен лишь в самое позднее из канонических евангелий, только усиливает вероятность последнего предположения.

Но если мы даже отнесем появление рассказа ко 2-му веку, то и тогда он останется лишенным всякой биографической достоверности. Ведь этот рассказ рисует Иисуса в виде авторитетного проповедника, совершенно обосновавшегося и признанного в иерусалимском храме; но ведь такое представление об Иисусе резко противоречит даже тому синоптическому образу, который признан школой Вейса. Таким образом, рассказ оказывается частью мессианистического мифа. Ведь и сами христиане признают, что Иисус в данном эпизоде вынес такой приговор, который был по плечу какому-нибудь римскому правителю. Но так уже сильны гипноз и обаяние освященного церковью евангельского предания, что мы переоцениваем оригинальность ценных его элементов и недооцениваем убожество и примитивность его отрицательных сторон. Но как бы ни относиться к моральной идее, заключенной в рассказе о женщине, взятой в прелюбодеянии, нельзя сомневаться в том, что он является доктринальным мифом, поскольку героем его является Иисус Христос».