Евангельские мифы

XXI. Миф об Иуде Искариоте.

Если разбор мифа о Петре является довольно сложным, то характер рассказа о предательстве Иуды не внушает никаких сомнений, если рассмотреть его в свете указанных выше условий мифообразования. Ни одна деталь, лишенная чудесного характера, не является в евангелиях столь очевидно мифичной, как именно эта, несмотря на то, что никакая другая — больше ее — не признана вообще историчной.

В общем и целом задачей мифа о предательстве является описание того, как господь, ожидая свершения своей участи, заранее возвещал о ней, как он был осведомлен обо всех деталях ожидающего его конца, как он направился в Иерусалим, публично проповедуя уже тогда, как было постановлено об его аресте. И, однако, несмотря на все это, Иуда втайне заключил с первосвященниками договор, по которому он должен был предать того самого «учителя», которого те могли без всякой подобной помощи заарестовать днем или ночью.

Идя по указанному выше пути, критика вычеркнула из рассказа о предательстве все сверхъестественные детали, но совершенно игнорировала фактическую недостоверность остальных подробностей. Евангельский рассказ и здесь, как обычно, полон неопределенности и противоречий, начиная с тех соображений, которые подсказали Иуде его предательство и кончая его смертью. Тем не менее, многие, все же, продолжают считать миф об Иуде биографическим фактом из жизни Иисуса.

Если многие вскрыли всю несправедливость тех ругательств и проклятий, которые сыплются по адресу Иуды, бывшего всего лишь избранным свыше орудием; если большая часть немецких критиков отвергла историю предательства, — то ни у кого иного, как у Деранбура, я лишь кое-где нашел указание на совершенно вымышленный характер всей истории предательства и судебного допроса. Бруно Бауэр считает эту историю иудейским мифом, основанным на Псалтыри (XL, 10) и на «Захарии» (XI, 12); однако, и он проходит мимо вопроса о недостоверности ее по существу. Фолькмар отвергает всю эту историю в целом, указывая на то, что иудеи вряд ли имели нужду в предателе, но и он дальше в этом направлении не пошел. Наиболее существенным из его соображений является замечание, указывающее на наличность упоминания Павла и апокалипсиса о «двенадцати». Это упоминание показывает, что легенда об Иуде ни в коем случае не могла существовать до появления посланий. Недостоверность рассказа о предательстве вскрывается также в анонимном произведении «Евангельское язычество.1864», (стр. 104). Тем не менее, весь этот рассказ продолжает оставаться для большинства читателей почти не подлежащим спору элементом христианского предания. Лишь некоторые из радикальных богословских критиков признают, что этот рассказ является специальной проблемой. А доктор Хейне, указывая на недостоверность всего рассказа, все же подвергает пересмотру все лучшие аргументы Фолькмара и продолжает верить в историчность Иуды.

Если мы оглянемся после этого беглого обзора среди имеющегося у нас материала, то мы в поисках за подтверждением рассказа об Иуде натолкнемся лишь на интерполированное описание вечери в посланиях Павла (I Кор., XI, 23-27), в котором есть намек на предательство. Однако, другая интерполяция в тех же посланиях говорит о «двенадцати» апостолах, бывших вместе и после воскресения. В недавно найденном апокрифическом «Евангелии Петра» мы находим указание мнимого автора на то, что, после распятия «мы, двенадцать апостолов господних, плакали и стенали», в этом евангелии нет даже намека на то, что один из двенадцати отпал после предательства. Следовательно, ко времени появления этого апокрифа не было еще в обращении мифа об Иуде. Позднейшие каиниты[77] даже защищали Иуду, однако, в этой защите имеется сильный намек на тот же факт, на который намекает послание Павла, а именно на то, что «предательство Иуды» стало впоследствии предметом спора.

«Праевангелие», как это установлено консервативными критиками, кончает свой рассказ не доходя до событий последних дней Иисуса ,до предательства и ареста. Одним словом, Иуда является таким же мифическим, придуманным позже лицом, как и двенадцать, к числу которых он принадлежит. Правда, миф об Иуде гораздо моложе, чем миф о двенадцати.

Возможное решение проблемы мифа об Иуде, вероятность которого растет с изучением каждой новой детали, заключается в признании этого мифа часто разыгрывавшейся когда-то религиозной мистерией. Там, в этой мистерии, где все было полно поэзии и мистики, там «предательство» в отношении господа могло казаться само собою разумеющимся событием, особенно если этой мистерии предшествовал более древний миф о господе, умершем жертвенной смертью среди иудеев, которые не хотели признать в нем Христа. В «Евангелии Петра» иудеи фигурируют в роли таких же врагов и гонителей господа, как Ирод и Пилат; вполне естественно, что именно в такой роли могли выступать «иудеи» и в той ритуальной драме, которая разыгрывалась для читателей подобных евангелий. В более поздние времена этот антииудейский дух религиозной драмы, который рождал у зрителя предположение, что в последнюю минуту все двенадцать апостолов покинули господа, легко мог породить представление о том, что только один из двенадцати действительно предал Христа и сыграл роль путеводителя для разыскивавших его; первоначальное имя его могло быть вначале просто Judaios «иудей». Мешок или сума, в которой предатель должен был носить свои сребренники, мог быть совершенно естественной принадлежностью сценического реквизита, а уже на основании этой детали мог возникнуть миф о том, что предатель был, якобы, казначеем первой апостольской группы, а, вместе с тем, скрягой и вором. От слова Judaios могло образоваться и имя «Иуда».

Все детали, которые в качестве биографических фактов являются сплошным вымыслом, могли совершенно непринужденно фигурировать в качестве действительных эпизодов религиозной мистерии. В сценическом представлении бог мог более подходящим образом обнаружить свое предвиденье, относительно грозящей ему участи, и не иметь, поэтому, нужды в вопросе, направленном к Иуде: «Друг, зачем ты пришел?» Там он мог вполне естественно обратиться к разыскивающим его со словами, заимствованными из практики солнечного культа: «Настал ваш час, пришло время власти тьмы». Компиляторам впоследствии пришлось, разумеется, комментировать и разменять непоследовательность отдельных моментов в возникшей таким случайным образом истории, тогда как лишенным критики зрителям первоначального религиозно-сценического представления все было ясно. Они верили в предательство Иуды, ибо они видели это предательство на сцене в форме, не требовавшей никаких комментариев.

Совершенно излишне подвергать подробному рассмотрению интересную попытку решения проблемы об Иуде, которую сделал Владимир Лесевич. Он пытался показать, что евангельский миф об Иуде является повторением мотива еврейской легенды об Иосифе, где Иуда выступил заправилой того заговора 12 братьев, в котором они решили предать Иосифа. История Иосифа многими своими деталями намекает на историю Адониса. А упоминание «сада Иосифа» в «Евангелии Петра» опять-таки позволяет думать о возможной связи его с «символическими садами Адониса». Иуда-предатель мог, таким образом, представлять собою образ из древнееврейского ритуала. Принимая, однако, во внимание, что драма ранних христиан носила антииудейский характер, что Иуда, несмотря на эпизод с Иосифом, является в еврейском предании высокочтимым лицом, трудно согласиться с предположением, что языческие драматурги превратили Иуду в типичного предателя. Имя это вряд ли могло бы пригодиться для их целей.