Происхождение христианства из гностицизма

Закон.

Если таков истинный облик мира, то как же может человек избежать угрожающей ему гибели?

Иудейское сознание Павла подсказывало ему, во всяком случае, принять во внимание прежде всего роль закона, от которого иудей ждал всякой религиозной благодати.

И действительно, Павел называет закон святым, справедливым и благим, прославляя его, как дарованный человеку (первоначально для жизни (Римл. 7, 10 и 12). Соответственно он и предполагает закон в силе, — по крайней мере, поскольку он является нравственным законом. В обоснование известных нравственных правил поведения Павел ссылается на писание (Римл. 12, 19 и сл.; 13, 9; 15, 2 и сл.; 1 Кор. 8 и сл.; 14, 34; 2 Кор. 6, 16 и сл.; 8, 15; 9, 6, 7, 9 и сл.).

Более того: он славит писание, как написанное для назидания верующих, дабы в них поддерживалась надежда терпением и утешением от писания (Римл. 15, 4). Он приводит из него изречения пророка Илии (Римл. 11, 2 и сл.) и всюду ссылается на писание, чтобы придать надлежащий вес своим словам и опереться на его авторитет в своих суждениях. И хотя он не приписывает закону существенного значения в вопросе об обретении спасения; хотя он, в частности, советует язычникам не обрезываться, однако для иудеев соблюдение закона представляется ему само собою понятным; от последних он требует также и обрезания (1 Кор. 7, 17 — 19). Как мало в этом отношении он думает об упразднении или отклонении закона, видно, прежде всего, из 13 гл. Послания к римлянам, в которой он определенно настаивает на соблюдении закона в части его морального содержания, хотя относящиеся сюда заповеди Моисея он, по связи с Лев. 19, 18, солидаризуясь с более передовыми раввинами своего времени, объединяет в заповедь: «Люби ближнего своего, как самого себя», называя любовь исполнением закона (Римл. 13, 8 — 10).

Но, считая человека вполне способным, при надлежащем усилии, преодолевать свои плотские вожделения, то же самое Послание к римлянам, как мы уже указывали, отстаивает вместе с тем взгляд, что человек, вследствие своей плотской природы, будучи подчинен греху, совершенно не в состоянии жить по закону, в виду чего Послание доходит до полного отвержения закона. Каков бы ни был закон сам по себе, он, при плотской и, стало быть, греховной природе человека, все же не был в состоянии осуществить намеченное им благое действие. Пока не было закона, не было еще и ясного сознания греха, хотя грех и смерть уже существовали (Римл. 5, 13). Благодаря закону, полученному Моисеем, грех стал явным и получил характер нарушения божественной заповеди (Римл. 4, 15; 7, 7). Таким образом, закон внес в мир познание греха (Римл. 3, 20). От этого, однако, возросла тяжесть греха, и человек сделался лишь сугубо виновным (Римл. 7, 13). Казалось бы, познание греха должно было привести человека к праведности и избавить его от гнета греха. В действительности случилось обратное: закон только умножил грех; он укрепил грех вместо того, чтобы его ослабить (1 Кор. 15, 56). Соответственно тому, что, как показывает ежедневный опыт, именно запрещенное возбуждает желания, закон пробудил дремлющие в человеке греховные страсти и, так сказать, воспользовался заповедью, чтобы чрез нее уж совсем привести человека к падению. Без закона греху недоставало жизни. Закон дал жизнь греху и, тем самым, смерть людям (Римл. 7 — 12; 4, 15). Очень далекий, таким образом, от того, чтобы спасать человека, для чего он ведь был предназначен богом, закон только сделал человека еще более несчастным, превратившись для него в закон греха и смерти (Римл. 8, 2). Обессиленный плотью, закон не мог вывести человека из юдоли греха (Римл. 8, 3). Напротив того, на основе закона над человеком тяготеет гнев божий.

Это относится ко всем без исключения людям, как к иудеям, так и к язычникам. Ибо, как объясняет Павел применительно к Премудр, гл. 13 и 14 (ср. также 12, 23 и сл.), хотя бог явил себя язычникам в чудесах творения и хотя они могли бы познавать в этих чудесах невидимое существо божие, они все же не вели, себя соответственно этому, но в неразумных сердцах своих истинное богопознание извратили в мрачное идолослужение. Так как они, таким образом, стали почитать вместо творца его тварь, то бог предоставил их похотям их сердца, не препятствовал им оскверняться постыдными страстями и противоестественными пороками и так как им нет оправдания, столкнул их в бездну нравственного падения. Но и те, кто осуждает эту греховную жизнь язычников, не изъяты от божественного суда, ибо они и сами поступают не иначе. И иудеи в своей закоснелости и в своем нераскаянном сердце подпадут суду точно так же, как язычники. У бога нет лицеприятия. Грешившие без закона — и погибнут без закона, а грешившие под законом будут осуждены по закону. Ибо бог оправдывает не слушателей, а исполнителей закона. Поэтому не следует иудею хвалиться своим богом и полагаться на свой закон, а тем более выставлять себя учителем, образцом, руководителем и воспитателем остального человечества, как будто бы он имеет в законе познание и истину: он сам не исполняет законе! и только бесчестит бога нарушением его.

Ведь и обрезание не имеет никакой цены без соблюдения закона; и наоборот, необрезанным соблюдением закона зачитывается за обрезание. Ибо истинное обрезание — не внешнее, не обрезание плоти, а духовное — обрезание сердца. А такое обрезание опирается на признание не от людей, а от бога. Необрезанный, исполняющий закон, будет судить иудея, который, несмотря на писанный закон и обрезание, нарушает закон (Римл. 1, 18 до 29). Правда, иудеи имеют перед язычниками преимущество божественных обетований, причем последние не теряют силы и от неверности людей по отношению к богу; напротив, неверность людей содействует проявлению верности божьей. Из этого, однако, нельзя заключать, что бог несправедлив, раз человеческий грех должен служить к его прославлению. Ибо бог именно вследствие своей справедливости не может отказаться от суда над людьми. А в этом отношении у иудея нет никакого преимущества сравнительно с лишенным закона язычником. Итак, все люди грешны.

Следовательно, так и остается: от дел закона не оправдается пред богом никакая плоть. Закон только и служит для обнаружения греха (Римл. 3, 1 — 20). Закон служит только к усилению греховности человека на почве его плотской природы. От этого выдвигается только в более грозной форме вопрос, как возможно искупление для человека с его плотской природой.

Несомненно одно: как язычники не в состоянии были познать бога, так и иудеи не имеют никакого повода хвалиться, что они познали бога по его истинному свойству, что они «познание и истину имеют воплощенными в законе» (Римл. 2, 17 и сл.). Закон дает только представление о справедливом боге. Следовательно, если бы справедливость была высшим выражением для существа божия, то люди, при наличных своих свойствах, должны были бы ожидать только суда божественного гнева, и никакое искупление не было бы возможно (Римл. 3, 5 и сл.; 4, 15).