Происхождение христианства из гностицизма

Религиозно-историческое значение Иисуса у Павла

Здесь нас интересует главным образом вопрос о сущности и характере Иисуса, поскольку об этом позволяют судить Павловы послания.

Кто беспристрастно вникает в эти послания оставив в стороне всякие воспоминания об евангелиях, тому не легко придет в голову, что Иисус мыслится Павлом как историческая личность. Иисус играет у Павла только роль религиозного, спасительного начала. Будучи по своему положению «владыкой» общины — это наименование позаимствовано, по мнению Буссе, из восточного культа, обожествлявшего царей и кесарей, — он носит в себе, с одной стороны, черты праведника Премудрости Псевдосоломона, «сына божия», страждущего раба божьего Исайи, жертвующего своей жизнью за грехи человечества и за эту искупительную жертву прославляемого богом, и является с этой точки зрения обыкновенным человеком, с другой же стороны фигурирует как один из тех ниспосланных с неба «сынов божьих» или божественных спасителей, в смысле гностического мистериального учения, которые спускаются на землю, ведут борьбу с демонами, страдают, умирают и, победив смерть, снова возвращаются к богу. Однако, Павлу не удалось спаять при помощи понятия духа эти два по существу различных образа в одно органическое целое. Спаситель называется у Павла Христом, мессией, поскольку имеется в виду его божественная сущность и сверхъестественная искупительная деятельность в смысле апокалиптического чаяния спасения. Он называется Иисусом, поскольку дело касается его человеческой природы и его заступничества за своих последователей. И он назывался Иисусом Христом или Христом Иисусом, как сошедший с неба сын божий, который обменивает на земле свою чистую духовность на человеческую сущность, принимает образ «раба», умирает на кресте, воскрешается богом из мертвых и в качестве «господа» возносится в царствие небесное, как это сказано в Послании к филиппийцам 2, 6 и сл.

Отсюда видно, что Павел отнюдь не отрицает того, что Иисус, мессия, был человеком, появился когда-то на земле и был распят как обыкновенный человек; напротив, то было ядро его веры, но он исходил при этом не из исторического опыта, а опирался в своих утверждениях исключительно на «писание», и сам не подал никакого повода к непосредственному отождествлению возвещанного им человека Иисуса Христа с тем Иисусом, мнимую историю которого рассказывают нам евангелия. Изображение страждущего раба божия у Исайи Павел, как и вся иудейская мистика, рассматривал как изложение действительного события. Он был уверен в том, что искупительная смерть раба божиего имела для человечества спасительное значение, хотя как подлинно мессианское явление, которого иудеи ждали в будущем, она отнюдь не получила всеобщего признания. Но Павел был в этом убежден подобно тому, как последователи Озириса были убеждены в том, что их бог когда-то жил на земле в образе человека, осчастливил Египет своими деяниями и погиб жестокой смертью от руки своего брата Тифона или Сета, или подобно тому, как фригийцы приписывали всевозможные человеческие свойства своему Аттису, сирийцы — своему Адонису, греки — своему Дионису и т. д., и указывали на те местности, где, якобы, произошли главные события в жизни упомянутых богов. Авторитет писания служил Павлу, как иудею, порукой в том, что его убеждение истинно; ему не нужны были никакие другие свидетельства (Гал. 1, 12). Что же касается., хронологии названного события и ближайших обстоятельствах, которыми оно сопровождалось, то, как античный человек, Павел мало задумывался над этим, подобно тому, как, напр., греки или египтяне совсем не интересовались тем, когда жили на земле их божества, смерть которых они ежегодно поминали торжественными празднествами. Бог послал своего сына, «когда пришла полнота времени» (Гал. 4, 4) т. е., когда истек предусмотренный богом срок существования мира, по окончании которого и согласно вавилонскому, персидскому и. индийскому представлению должен был появиться на земле спаситель. В более детальной формулировке гностик и апокалиптик не нуждался, и этим вопрос был исчерпан.

В действительности Христос является для Павла не всемирно-исторической, а, как на это указывает и Мартин Брюкнер, исключительно «религиозно-исторической личностью, разумеется, не в современном смысле, ибо так наз. исторический Иисус, напр., в смысле школы Ричля, был бы в глазах Павла абсурдом». Весь образ человеческого и земного Иисуса изображается у Павла столь же неосязаемым и витающим вне времени и пространства, так же окутан мифологической неопределенностью, как образ страждущего раба божия у Исайи. Павел не интересуется подробностями жизни Иисуса. Он равнодушен даже к ближайшим обстоятельствам его смерти, и чем меньше он о всем этом может рассказать, тем с большей готовностью останавливается он на описании небесного образа христа и на метафизическом факте искупления, которое становится возможным для людей благодаря сверхземному подвигу любви, совершенному божественным сыном.

Теологи обычно утверждают обратное. Что же касается «мифа о христе» то, как известно, Павел выступает здесь тоже в роли «главного свидетеля» историчности Иисуса. Поэтому перед нами встает задача подробнее рассматривать историческую ценность этого свидетельства.

Итак, на какие исторические факты из жизни Иисуса ссылается Павел?