Происхождение христианства из гностицизма

Если в образе Иисуса евангелисты пытаются выдвинуть на первый план любовь, которая возвышается над праведностью и изображена в ветхом завете как основное свойство мессии, то нельзя сказать, чтобы это им особенно удалось. Ведь эту главную черту характера Иисуса они иллюстрируют только тем, что «сказано в писании»: исцелением больных, воскрешением мертвых, благовествованием среди бедных о приближении царствия небесного, произнесением слов любви и утешения. Но то же самое делали и бесчисленные пророки и гуманисты; это составляло задачу и мистериальных культов. Что же касается деятельности Иисуса как спасителя, то он руководствуется в этом отношении своей божественной миссией, а вовсе не человеколюбием, и ничем не проявляет своего расположения к людям, доброты и любви. Правда, он общается с мытарями и грешниками и своей ласковостью и задушевностью ободряет слабовольных, кротких и измученных. Но он делает все это только потому, что у Исайи говорится, что мессия не поломает надломленного тростника и не потушит тлеющей светильни, что он возьмет под свое покровительство убогих, униженных и повергнутых в рабство, будет бороться за их интересы с их угнетателями, обеспечит им более сносную жизнь и своим посещением принесет облегчение уставшим, подобно тому, как премудрость в приписываемой ей литературе благосклонно спускается к людям, распределяет между ними свои сокровища и возносит к себе желающих.[64]

«Любовь божия» Иисуса, абсолютное тождество его воли с волей божией, также принадлежит к числу неотъемлемых черт сына божия, каковым считали Иисуса евангелия; ведь весь образ Иисуса должен был, с точки зрения евангелистов, служить именно для того, чтобы возможно нагляднее изобразить любовь бога к людям и любовь людей к богу, находящую свое непосредственное выражение в любви к ближним. Поэтому нет никаких оснований рассматривать ее как. существенную черту характера исторического Иисуса.

Таким образом, мы приходим к выводу, что евангельская характеристика Иисуса обусловлена догматическими требованиями и литературными вкусами. Поэтому за носителем этого характера мы можем признать только литературную реальность. Противоречия в характере Иисуса всецело объясняются изложенной нами историей возникновения его образа, и вполне понятно, что при этих условиях евангелисты не создали и не могли создать действительно яркого, законченного и жизненного облика спасителя.

Представление, которое сложилось у людей об Иисусе, отвечает не столько образу евангельского Иисуса, сколько фантастическому идеалу спасителя мира, с которым носились евангелия. И если» так много говорят о «несравненном» образе евангельского Иисуса, то нередко это объясняется не столько тщательным ознакомлением с синоптическим текстом, сколько тем, что воспитание, искусство и благочестие приучили людей с малолетства смотреть на Иисуса как на идеальнейшего человека, как на сверхчеловека. Об этом особенно убедительно свидетельствует Иисус Маркова евангелия, — Иисус, образ которого был скопирован и детализирован остальными евангелиями. Разве этот Иисус, с его величественной недоступностью, непоколебимой сосредоточенностью, неподвижными, сухими, даже резкими чертами и строгими линиями древней византийской иконы, отвечает нашему представлению о человеколюбце и спасителе мира? Этот Иисус скрывается за тучей чудес, из-за которой по временам сверкает как молния его неистовый темперамент и безудержный гнев. Словно морское привидение бродит он в ночное время по волнам, заставляет ангелов прислуживать себе, панибратствует с демонами и в то же время остается загадкой для своих последователей. И этот странный учитель, который изо всех сил старается воспрепятствовать более глубокому познанию своего существа и ставит в этом отношении в тупик даже близко к нему стоящих людей, который так спокойно и поучительно говорит о предстоящей ему смерти, как будто речь идет о самом обыденном явлении в мире, причем абсолютно неизвестно, считал ли он сам себя мессией или нет, — эта, якобы, самая «независимая» личность в мировой истории, в отношении которой только и сбывается пророческое доказательство ветхого завета, этот Иисус является, дескать, непревзойденным прообразом нравственного поведения, благороднейшим представителем чистой человечности! Нет, в действительности он представляет собой скорее отрицательную, чем достойную любви личность и несомненно скорее похож на гностическое, абстрактно-фантастическое существо, чем на исторического индивидуума, реального человека по плоти и крови. Читая евангелия без помощи очков христианской предвзятости, просто как литературное произведение древности, мы убеждаемся в том, что в евангелии Марка господствует догматическая, а не историческая атмосфера. То, что мы представляем себе в настоящее время, произнося имя «Иисус», это не Иисус евангелий, по крайней мере древнейшего из них, евангелия Марка, а только своеобразный винегрет из благочестивых переживаний детства, церковной догматики, который каждая эпоха и каждый человек мыслит себе иначе, но который демонстрируется перед всеми в образе Иисуса, при чем религиозное искусство придало абстрактной схеме определенные очертания и окраску, а воспоминания о делах спасителя имеют целью внушить доверие к его образу.

При таком положении вещей становится понятным, почему евангелисты создали свой образ Иисуса из чисто мифического материала и при этом совершенно пренебрегли всей фактической стороной дела. Полное игнорирование всех личных человеческих черт, абсолютное растворение исторических воспоминаний в догме было бы совершенно непонятно, если бы оно последовало непосредственно или вскоре после смерти Иисуса, под свежим впечатлением реальных событий. Кто не цепляется за историчность Иисуса, тот должен будет в конце концов признать, что наше «старейшее» евангелие не могло быть написано уже в середине первого столетия или немного позже, как это желательно Гарнаку, Вельгаузену, Вейсу и Мауребрехеру. Ибо абсолютно немыслимо и неслыханно в мировой литературе, чтобы у кого-нибудь явилось намерение описать жизнь только что умершего человека и, при том, все без исключения биографические сведения о нем почерпнуть не из области реальных фактов, а из совсем другого источника; так, напр., трудно допустить, чтобы автор биографии Бисмарка использовал как материал для этой биографии какое-либо древнее сказание. Евангелие Марка могло быть написано только тогда, когда время излагаемых им событий и изображаемые в нем лица уже давно успели отойти в прошлое, и никакое живое воспоминание не могло больше перекинуть моста от них к эпохе евангелистов, т. е. едва ли раньше середины второго столетия. Но, с другой, стороны, этого вполне достаточно, чтобы понять то превращение чистого вымысла в историю, с которым мы прежде всего встречаемся у Марка и которое произошло приблизительно в 30-м году.

IX. ЕВАНГЕЛИЕ ИОАННА