Негасимое пламя

III. Поделом

– А я тебе, Мара, когда ещё говорила – не жилец…

Двойник скалит острые зубы, тянет длинные дымные руки – нет, не к нему, к сжавшемуся у коряги Митару. Как ни колоти по твёрдой прямой спине, как ни тяни за коротенькую чёрную косичку – всё впустую, будто и не замечает вовсе. А другу и невдомёк, что надо бежать; сидит, сбившись в комок, скулит жалобно, глядит мимо. Раз – и упал замертво, а неживой стоит над ним, кривит злобно Яровы губы. Грудь будто ледяным копьём пробили насквозь – до того больно глядеть, а не глядеть не выходит…

– Будет тебе, бабонька. Рано ещё…

Светлокосая девчонка ногой в нарядном башмачке ступает за холодную черту и падает мёртвая. Он ей так велел. Он виноват…

– Плохо дело. Неси-ка, хорошая, из бани горячих каменьев да печь разожги пожарче…

Девчонка сидит на пеньке, прячет в ладонях зарёванное лицо. Он, спотыкаясь о коряги, несётся к ней, кричит, чтоб ни за что не ходила к краю мира. Она поднимает голову, улыбается пустыми глазами. Заговорил, дурак… Первый заговорил…

Звонко, протяжно заголосил петух. Кто-то тронул Яру лоб горячими пальцами, коснулся шеи – искал, бьётся ли жилка под влажной кожей. Жарко. До чего жарко, как в бане, как в поле в ясный день…

– Полночь. Теперь уж легче станет.

Голос незнакомый. Низкий, звучный, неторопливый. И тут же – материн, тихий и тревожный:

– Так ведь сколько уж прошло, мудрый…

– То ничего. Выдержит. Ежли до сих пор дотянул, так теперь до старости доживёт.

Ох и всыплет отец… Под замок посадит, до будущего лета велит яблок медовых не давать. Ещё и, небось, Митарова мамка пристаралась… А вдруг Митар и не жив вовсе? Яр вздрогнул, будто его ударил кто, раскрыл глаза – как сумел, широко. Темно вокруг, только алый свет от печного огня пляшет по горнице. Тени от вырезанных из дерева богов – как живые, сердито смотрят со стен пламенными глазами. Старик-волхв склонил к плечу седую голову, усмехнулся в усы.

– Погляди-ка, бабонька, верно ли говорю?

Мать ахнула, склонилась над Яром, бережно отвела с его лба вымокшие от испарины волосы. Может такое быть, чтобы она плакала? Пахнущие молоком руки поправили одеяла, под самый подбородок подоткнули пушистый белый мех. Яр увернулся, попробовал подняться и рухнул обратно на подушки; в глазах на миг опять потемнело.

– Ты, малец, полегче. Слабый ещё, – строго сказал волхв.

– Ми… Митар, – шёпотом выговорил Пройда. Губы спеклись от жара, едва шевелились. – Где?

– Спит, почитай, – старик внимательно прищурил светлые глаза. – Он-то живёхонек-здоровёхонек.

Слава богам! Митар – живой, а отец пусть выпорет, и впрямь заслужил. Мать всё гладила его по волосам, шёпотом звала по имени, будто аукала. Совестно было смотреть на неё, такую. Волхв тяжело поднялся, расправил богато вышитую рубаху, взялся за прислонённый к стене посох; должно, наскучило ему тут сидеть.

– Ты бы, бабонька, поспала хоть до рассвету, – сказал он на прощание.

– Благодарствую, мудрый, – тихо сказала мать. Глаза у неё блестели. – Чем отплатить тебе? Хочешь – серебра дадим, али мёда, али тканого полотна…

– Мне плату за помощь брать не можно, – волхв покачал головой и усмехнулся. – Бывай, хозяюшка. С утра, может, свидимся.

Сказал так – и исчез, как не было. Мать вздрогнула, вздохнула, сотворила обережный знак.

– Каково тебе, хороший? – жалостно спросила она, гладя медвежий мех на Пройдином плече. – Хочешь ли чего?

– Пить, – шёпотом ответил Яр. – Жарко…

– Так волхв повелел. Терпеть надо.

Она встала, набрала в плошку воды, прошептала короткую молитву. Села рядом на лавку, помогла ему приподняться на подушках, прижала к пересохшим губам гладкий край плошки. Яр жадно глотнул тёплой водицы. Мать с ним носится, как будто нету за ним никакой вины. А она ведь есть… Тяжкая, как камень, чёрная, как печная зола. Нипочём нельзя волхву рассказывать. Пусть хоть ножом режет – нельзя, и всё тут! А старик, как назло, с утра прийти грозился; надо спрятаться так, чтобы не нашли, и тихо сидеть, покуда он вовсе из Заречья не уйдёт…

Мать отставила в сторону опустевшую плошку, прижала Яра к себе, как маленького. Он бы и вывернулся, когда б хватило сил. Братья увидят – на смех поднимут… А они и так поднимут, как узнают, что его поймали. И что б ему было не лезть за межу? Вернулись бы в деревню, рассказали всем, каково там, у края мира – даже большие уж не смели бы над ними потешаться! Теперь-то всё Заречье прознает, что Пройда попался. И правду не скажешь – перед волхвом боязно…

Он опустил тяжёлые веки и сам не заметил, как заснул под тихий треск пламени.

***

Хромая на левую ногу, медленно шёл Драган вдоль межи. Трогал посохом палые листья, поглядывал, на месте ли пёстрые ленты, не пора ли где подновить веховые столбы. Давненько не подходил он так близко к холодной черте. Сколько лет уж минуло с тех пор, как позабыл старый волхв дорогу на другую сторону, а всё помнилось ему зовущее беспокойство, от которого ещё за версту начинало ныть сердце. Было время, от тягостного того томления душа у него пела соловьём; теперь же пламя отгорело, остался один лишь седой пепел. Оттого неспешно брёл старик мимо столбов, не заступая за межу. Не за тем пришёл.

Страж всё никак не показывался. Не то зализывал раны, не то чуял, что Драгану к холодной черте не надобно. Никогда старик следопытом не был, ни за что не сумел бы найти то место, откуда малец его днём позвал. И без того здесь с чарами не сладишь; когда б не сказала девчушка, и не успел бы вовсе до лесу на своих двоих – выпила бы тень ребятёнка досуха. В былые лета, что уж там, ловчей бы управился…

Клок чёрного тумана неохотно выплыл из-за деревьев. Вытянулся, зарябил, обратился молодой рыжеволосой женщиной – какою Драган её помнил. Дюжину лет тому назад, увидав такое, он тут же сжёг бы неживую дотла; теперь не стал. Стало быть, так им говорить всего сподручнее. Тень боязливо шагнула ближе, остановилась у межи; заступить не посмела.

– Почто пришёл, волхв?

Драган встал против неё, оперся на посох. Не похожа, как ни старается. Глаза-то пустые у тени, а что ж без глаз?

– Говорить станем, – сказал он спокойно. – Ответишь – отпущу с миром. Не ответишь – не погляжу, что страж.

Тень, подумав, кивнула. Неживые лгать не умеют, а вот хитрить, лукавить, слова за слова заплетать – то запросто. Навидался таких Драган за долгую свою жизнь.

– Что ж ты на живых-то бросаешься? – укорил он, глядя в белые глаза. – Али обидели тебя?

– Обидели, – эхом отозвалась тень. – Уговор каков был? Покуда я свою службу служу, ваше племя меня не тронет.

– А ты службу служила?

– Да, – она сощурилась, переступила с ноги на ногу. – Как и велено: живых отваживать, дважды живых – спрашивать. Трое было – никто не ответил.

Вот оно как! Трое… А он – ни сном ни духом. Беленький-то – понятно, и против тени устоял, и на помощь позвать умудрился, и саму неживую, видать, волшебным огнём шуганул со злости за друга-приятеля. А вот что и чернявый непрост – то Драгану в голову не пришло. Был бы впрямь одинокий – быстрей бы оправился… Когда б только тень не сдурела от выпитой силы, как пьяница от хмельного мёда. Видал старик и такое. Много, видать, вытянула, раз клятвы свои позабыла…

– А третий кто же? Не меня ли сосчитала?

– Не тебя, – тень усмехнулась, качнула огненными кудрями. – Третий чужой. Пришлый. Ничего не сказал, назад ушёл.

– Покажи.

– Не умею, – неживая развела тонкими руками. – Не свиделись мы.

– А других двух?

Она молча обернулась сперва черноволосым мальчишкой, потом – белобрысым. Драган кивнул.

– Как было? Скажи.

– Никто мне не ответил, – упрямо повторила тень. – Кто не отвечает – тех надобно прочь отвесть, за межу. Не пошёл.

– А ты и рада, – упрекнул её волхв. – И что ж? Хлебнула лишку?

Отводит взгляд. Отсиделась в чаще, себя вспомнила, стыдно теперь и страшно. Добей она мальчонку – уже от самой только клятвы бы и остались. Драган нахмурил лохматые брови.

– А дальше что было?

– Не помню, – нехотя проговорила неживая. – Едва не сожгли меня.

– Кто?

– Кто ж его знает… Не ты ли?

Волхв задумчиво покачал головой.

– Не я.

Беленький. Как пить дать, беленький. На ногах устоять, когда рядом тень шастает, уже дорогого стоит, а ежли он так вот, без учения, взял да и призвал волшебное пламя – и вовсе самородок. И смышлён, раз додумался его, Драгана, позвать, чем с обезумевшей неживой в драку лезть. Когда вдруг с утра впрямь окажется, что таков он и есть, так надо в город вести, отдавать в обучение… Будут боги добры – славный волхв получится.

– Благодарствую, – сказал Драган, отступая от межи. – Неси свою службу, страж. Да смотри мне, не балуй, не то в другой раз не отпущу…

Она растаяла в темноте до того, как он договорил. Рада-радёшенька, что не сожгли. А как её сожжёшь, когда достойного стража днём с огнём не сыскать?

Старый волхв тяжко вздохнул, перехватил поудобней посох и зашагал обратно к деревне.

***

Яр продрал глаза, когда на дворе уж вовсю припекало солнце. Выпутался из-под одеял, вскочил на ноги – тут же сел обратно: голова пошла кругом. Хорошо хоть не было никого в горнице, кроме тощего чёрного кота. Пройда с досады топнул на него ногой; кот отбежал к дальней стене и там улёгся, сердито блеснул круглыми глазами. На столе, на который он как раз едва не вспрыгнул, стоял накрытый рушником горшок. Ступая по полу, как по льду, Яр перебрался к столу, уселся на лавку и приподнял полотенце. Страсть как хотелось есть.

– Ох! Куда ж ты вскочил, прохвост? – послышался за спиной визгливый тёткин голос. – А ну вернись и ляг!

– Не хочу, – буркнул Яр, запуская ложку в горшок. – Я уже здоровый.

– Где ты здоровый! – прикрикнула на него Милолика. – Волхв вчера полуживого принёс, мать ночь не спала, а он взял да вскочил! Вот погоди, вернётся отец…

– Да не могу я уже лежать! Можно хоть на двор выйду? – взмолился Пройда. – На солнце погреться…

Тётка призадумалась. Ложку не отобрала – и то хорошо. Кот завистливо таращился на Яра из своего кутка; пожалев животину, Пройда поманил чёрного, шлёпнул ему на пол немножко каши. Милолика, увидав такое, аж зубами скрипнула.

– Неча прикармливать, сам мышей ловить должен, – рявкнула она и замахнулась на кота полотенцем. Тот, голоднущий, не удрал – только выгнул спину и зашипел на обидчицу.

– Не тронь его, – попросил Яр. – Пусть ест, от нас не убудет.

Кот, не будь дурак, споро сожрал угощение и потёрся Пройде о ногу – давай, мол, ещё. Яр не осмелился: и так уже тётка злая, как бы тем полотенцем его самого не огрела. Милолика подхватила кота под брюхо, отнесла в сени и дверь за ним закрыла, как за пьяным гостем. Отряхнула руки о передник.

– Иди уж на двор, – проворчала она. – Только чтоб за забор ни шагу!

– Никуда я не пойду.

– Знаю я тебя, – досадливо цыкнула тётка. – Чем шкодить, лучше б вон на Митара равнялся. Его нынче сам волхв в ученики берёт, а из тебя что получится?

Яр вперился взглядом в пол. Митара волхв в ученики взял? С чего бы? Хотя оно понятно, с чего: у кузнеца вон сколько серебра, чего б волхву не отдарить за услугу… Только сам-то Митар зачем согласился? А охотничий промысел как же? Неужто веселее по дорогам таскаться, неживых жечь?.. Яр зябко повёл плечами и поскорее слез с лавки, пока тётка не передумала из дому его выпускать. Надоело сидеть взаперти.