Негасимое пламя

XXVIII. Тайное и явное

– Я чувствую себя преступницей.

Верховский с трудом сдержал утомлённый вздох.

– Присягу нарушала? Не нарушала. Остальное ерунда.

– Нет, – Марина упёрлась локтем в жёсткий матрас и упрямо сдвинула брови. Сквозивший меж задёрнутых штор серый утренний свет скользнул по её коротким вьющимся волосам. – Не ерунда. Я веду себя непорядочно.

– Не веди.

Она воззрилась на него оскорблённо. Наверное, это у неё профессиональное – выдумать себе замороченную проблему и потом ломать в своё удовольствие голову над решением.

– Я подам на развод, – твёрдо заявила Марина. – Это… это ни к чему тебя не обязывает. Просто… не могу так.

Ни к чему не обязывает. Пока она об этом не сказала, он толком и не задумывался. Мысль о том, что он может, как любой добропорядочный обыватель, обзавестись семьёй, перебраться из своего медвежьего угла в просторную уютную квартирку где-нибудь на окраине Москвы, даже построить какие-то отделённые от работы планы на будущее, время от времени его посещала, но казалась химерой – немногим правдоподобнее, чем идея, к примеру, отправиться куда-нибудь в экваториальную сельву истреблять эндемичные виды нежити.

– Погоди, – осторожно сказал Верховский, выпрямляясь среди подушек. Гостиничные наволочки резко пахли дешёвым отбеливателем. – Он кто? Маг, минус? Работает где-то?

Марина смутилась. При всей её решительности один лишь призрак чужого осуждения ввергал её в растерянное бессилие. Должно быть, это проклятие всех добропорядочных людей.

– Он… коллега. Бывший. Сейчас на производстве, – она горько поджала губы. – Ушёл, потому что нам платили совсем мало… Кто-то один должен был…

Её голос окончательно увял, задушенный беспощадной совестью. Самое удивительное, что Верховский её, пожалуй, понимал. И… переживал за неё, что ли?

– Ну, – он рассеянно взъерошил пятернёй волосы на затылке. Становиться причиной перемен в чьей-то жизни оказалось непривычно и неуютно. – Я-то золотых гор не зарабатываю. И не заработаю. Зато мне раз в четыре дня могут оторвать голову. Или проклясть.

– Это ты к чему?

– Да к тому, что спутник жизни из меня, как из лешего домохозяйка, – раздражённо буркнул Верховский. Привычка не замечать очевидного и ставить под сомнение всё подряд порой делала эту женщину невыносимой. – Лучше нам всё это прекратить. Пока я тебе жизнь не сломал.

– А ты намерен сломать?

Прозвучало это почти насмешливо. Смелая улыбка делала Марину завораживающе красивой; здравомыслие стремительно сдавало позиции, уступая пьянящему безумию. Безумию… Верховский рывком отстранился. Он, кажется, намеревался решать проблемы, а не создавать новые.

– Я бы не хотел, – сказал он тихо и серьёзно. – Оперативники безопасности живут не то чтобы долго и не то чтобы счастливо. Мне уже недавно… пожелали здоровья, – он невольно усмехнулся. – Теперь пятьдесят на пятьдесят: либо сдохну, либо нет.

– Пятьдесят? Так врачи сказали?

В этом она вся. Вместо заламывания рук и горестных стенаний – деятельный интерес. Разве ей не полагается раствориться в тумане, предварительно прибавив собственное проклятие поверх того, что уже есть?

– Врачи пока ниже шестидесяти сбить не могут, – сухо признал Верховский. – Значит, всё-таки скорее сдохну.

– А как звучало?

– Какая разница?

– Саш, я вообще-то работаю с вероятностями, – Марина мягко рассмеялась. – Знаешь, почему мыши умирают от проклятий реже, чем люди?

– Какие ещё мыши?..

– Подопытные. У них смертность раза в два ниже, чем показывают диагностические методики, – она лукаво улыбнулась, будто речь шла о чём-то забавном. – Потому что мыши не разумные. Не знают, что их прокляли, и живут себе спокойно. Иногда до глубокой старости.

– Методики ваши, значит, сбоят.

– Нет. Они рассчитаны на людей, – нравоучительным тоном сообщила Марина. Верховский сердито вздохнул: связавшись с научницей, он рисковал теперь получить лекцию где угодно и когда угодно. – Мы иной раз делаем проклятия самоисполняющимися. Ничего сверхъестественного, – она рассмеялась, заметив, как он скептически хмурит брови. – Люди опускают руки, или лезут на рожон, чтобы пощекотать нервы, или зацикливаются на том, чем их прокляли. По статистике со стопроцентной вероятностью сбываются только самопроклятия, понимаешь?

– Предлагаешь делать вид, что всё прекрасно? – ядовито уточнил Верховский. – И тогда оно всё как-нибудь само собой рассосётся?

– Да нет же! – Марина в сердцах хлопнула ладонью по одеялу. В её искренней горячности было что-то заманчиво убедительное. – Ни в коем случае! Надо здраво ко всему подходить, вот и всё. Потому и спрашиваю, чем таким тебя прокляли.

Он всерьёз задумался. Эта женщина не просто не испугалась нарисованной им сумрачной картины будущего – она всерьёз хотела помочь. И могла помочь. Лидия говорила когда-то, что там, где есть знание, нет места страху… Бездумно блуждая взглядом в извивах узора на выцветших обоях, Верховский осторожно сказал:

– Точно я не запомнил. Что-то про смерть в самый ответственный момент. И ещё… про безумие, – последнее слово далось ему с трудом. Может, эта часть уже начала сбываться – иначе какого чёрта он делает тут, с ней?..

– Так и сказано – «в самый ответственный момент»? – въедливо переспросила Марина.

– Нет. Не помню. Я должен сдохнуть перед чем-то важным, – Верховский изобразил кривую усмешку, – а всё, что я делаю, пойдёт наперекосяк. Надо сказать начальству, чтоб серьёзных поручений мне не давали.

Марина пропустила эту паршивенькую шуточку мимо ушей. Ей чрезвычайно идёт задумчивость – до той же степени, до какой смущение портит её черты, далёкие от классической правильности. По крайней мере, наедине с ним она больше ничего не стесняется.

– Ну, насчёт смерти трудно что-то предположить. Больно формулировка расплывчатая, – заявила Марина. – Надо понять, что для тебя – важное, и держать ухо востро. А насчёт безумия… Старайся следить за своими мыслями: не заходят ли куда-нибудь не туда. Сомневайся во всём. Думай, почему ты думаешь то, что думаешь. С людьми разговаривай. В одиночестве свихнуться проще, – она неуверенно улыбнулась, разом нарушив гармонию черт лица. – Нет, дело, конечно, твоё… Я не навязываюсь, не подумай…

Верховский прикрыл глаза. Свалить на неё ответственность за этот выбор – более чем соблазнительно. Пусть мысли о ней не вызывают лихорадочного восхищения, но с ней… спокойно, что ли? Да, пожалуй, так и называется это незнакомое прежде состояние. Следует заметить, вполне счастливое. Но ей-то от него одна морока. Всё равно что связывать себя со смертельно больным. Леший побери, лучше бы так и путался с Сиреной – ту хоть не жалко…

– Мне бы до сорока дожить, – усмехнулся он, не спеша размыкать веки. – Хотя из оперативников раньше попрут. Буду шиковать на пенсию по какой-нибудь инвалидности и радоваться… – он осёкся. Рассказывать о прошлом? Ей? Ну уж нет.

– Ты раньше не ныл, – заметила Марина тоном зоолога, обнаружившего странности в поведении подопытной мартышки.

Верховский возмущённо фыркнул.

– Это как ещё понимать?

– Когда тебя упырь покусал, ты только ругался так, что уши в трубочку сворачивались, – невозмутимо пояснила Марина. – А теперь чушь какую-то порешь, хотя тебе только что сказано было следить, чтобы всякая дурь в голову не лезла.

– Ты… – возмущённо начал Верховский и озадаченно замолк. Он совершенно разучился на неё злиться – а может, на деле и не умел никогда. – Удивительная, – искренне сказал он вместо того, чтобы разразиться гневной тирадой. – Серьёзно, ты ещё ни разу не поступила так, как я рассчитывал.

– Ну ещё бы. Расчёты – не твоё.

Он тихо рассмеялся и привлёк её к себе – раньше, чем успел задуматься. Рассудительность и впрямь не относилась к его немногочисленным добродетелям.

Когда будильник сердито заворчал, напоминая о скором наступлении расчётного часа, над Москвой уже растеклось тусклое зимнее утро. Марина заперлась в душе и вот уже четверть часа грелась под струями тёплой воды; несмотря на бытовую неприхотливость, она питала слабость к долгим водным процедурам. Спасаясь от зябкого сыроватого холода, Верховский поспешно влез в свитер, которому до совершеннолетия оставалось вполовину меньше уже прожитого. До памятной новогодней ночи старший лейтенант жил исключительно призванием, которое заменило ему отпавшую необходимость как-то выживать. Но вот как-то накопилось то ли возраста, то ли усталости, то ли пресыщения привычной жизнью… Будь оно хоть трижды неправильно, а Марина нужна ему. Нужнее всей своры казённых коновалов. Она права: проклятие – штука зыбкая; Витёк вон живёт со своим сколько лет, и ничего, только сердце иногда прихватывает от бурных эмоций…

Все беды – от праздности, а против неё нет лекарства лучше работы. Смена, правда, только завтра, но в кармане уже неделю дожидается своего часа бумажка с адресом, не без труда добытым из слюнявой бюрократической глотки. Не то чтобы начальство было осведомлено об этих изысканиях; Ерёменко вряд ли одобрил бы, узнай он, чем занимается в свой выходной не в меру любознательный подчинённый. Они, в конце концов, оперативники, а не следователи. Верховский и не лез бы на чужую делянку, если б не Феликс. Отчего-то было чертовски важно, прав здоровяк или нет. Выдумал он свою ненависть или попросту говорил то, что знал.

Ответы защищала не секретность, но непробиваемое безразличие. Наспех записанные материалы терялись среди колоссального вороха отчётов, рапортов и служебных записок; каждую крупицу информации приходилось отыскивать, просеивая тонны ненужного шлака. Сами же документы представляли мало ценности: работавшие на исходе века контролёры тонули в шквале мелких дел и протоколы кропали словно под копирку, меняя разве что фамилии подследственных. Отчаявшись разобраться в этом хаосе, Верховский выбрал самую многообещающую нить – ту, что начиналась где-то за закрытыми дверями психиатрического отделения и вела в укрытые рыхлым февральским снегом кварталы Капотни. Старик-некромант, его покойный приятель, смывшийся в неизвестном направлении парнишка-ученик – если хоть один из них в самом деле пострадал от рук контролёров, правда окажется на стороне Феликса. И тогда… тогда леший знает, что делать.

Дверь нужной квартиры выглядела добротной, неприступной и вполне современной. Здесь, должно быть, давно живут другие люди; родни у Василия Рябова не осталось, никаких следов завещания в архивах не нашлось. Верховский в нерешительности замер на лестничной клетке. Прихваченный с собой амулет-детектор вяло поблёскивал нейтральным серебристым светом. Фон здесь на редкость спокойный, особенно на контрасте с соседними районами. Это само по себе ничего не значит: если чары когда-то и были, их давным-давно снял, зачищая следы, тогдашний магконтроль. Мог ли признанный нелегалом маг припрятать тут что-нибудь важное, да так, что новые хозяева не нашли при ремонте? Сказать, что надежды мало, значило бы серьёзно преувеличить шансы.

Щёлкнул замок, и дверь в бывшую квартиру Рябова широко распахнулась. На лестничную клетку шумно высыпало целое семейство – мужчина и женщина, примерно ровесники Верховскому, и две девчонки в ярко-розовых пуховиках. Хозяин метнул быстрый взгляд в сторону подпирающего стенку визитёра, но ничего не сказал и принялся возиться с замками, громко бренча связкой ключей. Его супруга вовсе едва обратила внимание на чужака. В этом городе так принято: ты никого не трогаешь – и никому нет до тебя дела. Раньше такое положение вещей Верховскому очень нравилось.