Негасимое пламя

XX. Вольный

В заповедной роще царил покой. Берёзовое редколесье застыло в солнечных лучах, точно в золотистом меду; по опушке – вездесущий ясенец, у древесных корней – невытоптанная мурава, налитая летними соками. Никого вокруг на многие вёрсты, кроме мелкого лесного зверья и хозяйки землянки, упрятанной среди бурелома. Так было всегда: божьих отшельников не тревожат по пустякам. За минувшие годы поменялось многое, но не это.

Яр никогда прежде здесь не бывал. Дремучий суеверный страх, оставшийся с детства, до сих пор смутно его беспокоил. Был и ещё один, вполне земной. Следовало бы поскорее уносить ноги из здешних краёв, пока вооружённые огнём и вилами зареченцы не добрались до беглеца, однако уйти просто так Яр не мог. Он целый месяц тянул, находил предлоги сюда не ходить, а теперь откладывать стало некуда. Что ж, много времени ему не нужно. Может, он и говорить-то не станет – только поглядит издали, хватит и того.

Свет, сквозивший меж тонких стволов, ласково коснулся кожи. В древесных кронах безмятежно щебетали птицы; тихие шаги чужака их не потревожили. Яр решил бы, что вокруг морок, если бы не умел отличать явь от наваждения. Его вели метки на белых стволах, вырезанные в незапамятные времена, задолго до его рождения. Священные символы, принадлежащие богине-матери. Богине-смерти. Здесь не место дважды живым. Здесь вообще никому не место; бабка говаривала когда-то, что в добрые годы отшельничья землянка стояла пустой…

Меж расступившихся берёз показалась выстланная дёрном крыша. Яр замер, не решаясь идти дальше. Хозяйка, не старая ещё женщина в простом платье из грубого льна, неподвижно сидела у дома, обратив лицо к солнечным лучам. Переброшенная через плечо седая коса кончиком касалась травы у босых ног. Глаза, затянутые мутной дымкой, не щурились на яркий дневной свет.

– Боги в помощь, добрый человек, – не шелохнувшись, проговорила Забава. Яр вздрогнул: голос её, негромкий, надломленный, тронул в памяти что-то заветное, надёжно укрытое под ворохом прожитых дней. – Подойди ближе. Мне тебя не видать.

Не поздно ещё уйти. Он узнал, что хотел – то есть чего никогда не хотел бы знать. Недаром Зима так скупо говорила о сестре… Медленно, словно во сне, Яр шагнул к землянке. Забава безошибочно повернула к нему лицо. Казалось, глаза её видят незваного гостя.

– Здравствуй, почтенная, – совладав с голосом, проговорил он.

Сестрины губы дрогнули, изломились в призрачной улыбке.

– Здравствуй, мудрый, – она учтиво склонила голову. – Так ли величать тебя теперь, братец Яр?

– Как ты… – начал было он и осёкся. Если сестра теперь Семарина ведьма, значит, ей дано чуять чужую силу.

– А как же мне не узнать тебя? Ты и прежде был, как летнее пламя, – Забава тронула висящий на шее оберег – искусно сплетённый из серебряной нити знак её богини. – Мстилось мне, что суждено ещё нам встретиться. Что ты придёшь с полуденным солнцем. Милосердна Матерь, сбылось…

Яр невольно вскинул голову. Солнце и впрямь стояло в зените. Сбросив с плеч поклажу, он опустился на мягкую траву у ног Забавы, взял в руки её узкую ладонь. Было время, он выручал сестру от деревенских забияк, а вот от подлинных бед уберечь не сумел.

– Как же так вышло? – спросил он тихо и горько. – Зачем ты сюда ушла? Разве не было тебе дороги назад, в Заречье?

– Дорога-то была, да жизни мне там не было, – отозвалась Забава. Голос её звучал ровно, мягко; старые раны давно покрыл седой пепел. – Счастье моё сгорело в пожарах, а судьба погибла под вражьими стрелами. Старуха Илана меня пригрела, ремеслу научила, – она вновь коснулась оберега. – Я ведь, братец, теперь тоже лечить умею, хоть и не так, как вы. Нынче дело нужное… Ходят ко мне со всех окрестных деревень, сколько их осталось…

Она примолкла, опечаленная горечью собственных слов. Яр бездумно гладил сухую её ладонь, не зная, что теперь говорить. Он привык уже к своему проклятию, обращавшему радость встречи в печаль о минувшем, надежды в отчаяние, а добрые намерения в пустые старания. Того, что было дорого, уже не спасти. В родные края путь заказан, а Забаве не вернёшь ни цвета в косу, ни света в глаза, ни пламени в сердце. Из всех прошлых долгов только один и остался – защищать живых. Этот будет с ним до самой смерти.

– А ты что же? – спросила Забава, и в голосе её вновь послышалась теплота. – Выучился у Драгана Белогородского? Сделался волхвом?

– Сам не знаю, – честно ответил Яр. – Выучился понимать, как мало могу. Кем сделался, одним богам ведомо.

– То мудрые слова, – сестра улыбнулась, и в чертах её вдруг проглянула прежняя Забавка, беззаботная, ласковая ко всем. – Стало быть, и впрямь судьба твоя великая.

Яр только усмехнулся в ответ. Какая уж тут судьба…

– Правда ли, что волхвам дано за холодную черту заглядывать? – спросила Забава. В голосе её послышалась надежда невесть на что.

– Правда, дано.

– А правда ли, что живут там те, что отсюда ушли навек?

Так вот она к чему… Истина ранит её, оставит без тайных чаяний. Но и ложь не даст ничего, кроме зыбкого морока.

– Нет, неправда, – тяжело проговорил Яр. – Там другие живут. Иной раз на нас похожие, но и только.

Губы Забавы горько дрогнули. Теперь и она оказалась лицом к лицу с необратимым течением времени, стремительным и безжалостным. Сестра беззвучно прошептала короткую молитву, сотворила обережный знак.

– Вот, возьми-ка, – ладонь её скользнула в складки платья. В солнечных лучах остро сверкнуло серебро. – То я сделала, как впервые Матерь мне сон послала… Пусть убережёт тебя от погибели.

Колдовство на обереге, скрученном из серебряной проволоки, отблёскивало мертвенно-синим светом. В хитроумном его узоре Яр различил едва заметные призрачные завитки – вероятностные чары, вплетённые в искусные лекарские заклинания. Он давным-давно зарёкся брать в руки такие амулеты, но тут случай особый… К тому же здесь не просто заряд удачи. Забава – Семарина ведьма, а значит, подарок её призван отвести смерть. Яр осторожно развязал шнурок, на котором носил положенные мужчине обереги, и продел сквозь тонкую серебряную петельку. Будет среди пустышек один настоящий.

– Благодарствую, – тихо сказал он, вновь касаясь сестриной руки. – Мне нечем отдарить, кроме труда. Чем помочь тебе?

– Мне помощи не надобно, – Забава покачала головой. – Добрые люди дают мне хлеба и мёда, а иное не нужно. Я уж счастлива тем, что ты пришёл, братец. Храни тебя Матерь…

Уходил он с тяжёлым сердцем. Знал, что так будет. Знал и то, что вряд ли вернётся. Путь его лежал в южные земли, в новую княжескую столицу. Яр ещё не решил толком, что станет делать, чтобы добиться своего, но времени на раздумья у него было вдоволь. Он не представлял, где именно находится Гориславль, и вдобавок осторожничал с магией. В безлюдных местах, каких вокруг лежало теперь много, можно было шагать сквозь вёрсты, полагаясь на собственное зрение. Вблизи деревень приходилось бить ноги по изъезженным телегами пыльным дорогам. У людей Яр спрашивал направление и изредка, когда не хватало ни сил, ни дара, выменивал на кусочки золота нехитрую снедь. Почти никогда не обходилось без чар. Тяжёлые времена сделали хлебосольных прежде ильгодчан подозрительными и прижимистыми. Памятуя о своём промахе, золото Яр сплавлял в волшебном пламени с чем было не жалко – с найденными по дороге кусочками породы, с не слишком нужными оберегами, с металлическими пуговицами от принесённой из чужого мира одежды. Так можно было надеяться, что селянина, вздумавшего продать золото на торжище, не отправят на костёр.

Новый стольный город вырос в трёх дюжинах вёрст от разлома, через который Яр впервые шагнул на другую сторону. Белокаменные стены поднимались над высоким речным мысом и гляделись в неторопливые воды Ивны. Должно, многое сменилось, раз великий Брай, по которому шли некогда ладьи к Благоуханному заливу, к вольным городам и великим морским царствам, сделался теперь не нужен. Ивна течёт с севера на юг, в Буреносное море, на берегу которого стоит древний Саборан, ставший теперь твердыней завоевателей. Старый князь удачно выбрал место для своей столицы.

Старый князь… Зима говорила, при нём нынче служит Волк. Кто-то давным-давно привёз этот слух в Заречье, да так он и прижился: деревенские судачили, что средний Ладмиров сын в бою спас Гориславу жизнь, и за то князь приблизил Волка ко двору. Яр не слишком верил в эти россказни. Люди горазды чесать языками почём зря. На деле брат, может, и впрямь живёт в стольном городе, только искать его здесь – как иголку в стоге сена. Да и к чему? Встреча эта, если случится, принесёт снова одну только печаль.

Отдав десяток медных монет стражам нижних, деревянных, стен, Яр вступил в лабиринты гориславского посада. Здешние слободы мало отличались от белогородских: невысокие бревенчатые домики теснились вдоль извивов случайно сложенных улиц, карабкавшихся вверх, к величавым крепостным стенам. В каменный город простому страннику, само собой, хода нет; навряд ли найдётся там Чародеева сторона, на которой в былые времена мог бы найти приют пришлый волхв. Поглядев снизу на сторожевые башни и неприступные валы, Яр свернул в посадские закоулки. Ещё не время.

– Скажи, добрый человек, где здесь храм? – спросил он у уличного торговца с коробом кренделей.

Тот поскрёб в затылке, прежде чем отвечать.

– Вона, гляди, за Гончарной свернёшь налево, там через Боровую, по Лекарской слободке. Дальше сам увидишь башню-то – к ней и иди.

Яр в благодарность оставил ему монетку и зашагал, куда было сказано. Высокая восьмигранная крыша и впрямь вскоре показалась за домами, тёмная против белокаменных стен детинца. Ступать на обнесённый резной оградой двор было боязно. Пусть теперь Яр знал кое-что о новых обычаях, любое неосторожное слово могло его выдать. У ворот снаряжался в дорогу храмовый сокол – не в пример рябиновскому поджарый и могучий сложением. Вокруг предназначенной ему повозки суетились двое парней немногим старше Яра; одеты они были в нарядные белые рубахи, расшитые священными знаками Воина. Сокол зорко наблюдал, как они укладывают в телегу запасы снеди. У его пояса висела короткая кривая сабля.

Под низкими сводами было темно и тихо. Пахло душистыми летними травами, деревом и дымом. На высоком столе, покрытом дорогим цветным полотном, стояли перед священным огнём восемь резных фигур, бросавших на стены зыбкие тени. Премудрого Стридара, покровителя волхвов, здесь, конечно же, не было. Опального бога убрали даже со старого зареченского капища, а в новодельных святилищах ему с самого начала не нашлось места. Пожилой жрец в расшитых алыми нитками одеждах неторопливо шёл вдоль стены, ровняя лучины в напольных светцах. Он не обернулся на шум шагов – может, привык, что люди то и дело заходят и выходят, а может, был туг на ухо.

Повинуясь порыву, Яр осторожно приблизился к вырезанным из дерева богам. Фигурки здесь не в пример искуснее, чем те, что стояли когда-то на полке в восточном углу отцовской избы, и подношения перед ними куда обильнее. Как вышло, что по всей Ильгоде разом бросили славить одного из самых почитаемых богов? Как сам он это стерпел? Может так быть, что наставница права и на деле вовсе нет никого за резными ликами? Нет такого знания, которое ответило бы наверняка, а могущественнее знания ничего не бывает…