Негасимое пламя

– Каково тебе, хороший?

Яр проглотил застрявший в горле комок.

– Всё ладно, матушка.

– Рубашка-то вся грязная, – она покачала головой, стряхнула ему с рукава серую пыль. – А ну, погоди, новую принесу.

Принесла – и впрямь новую, праздничную, из белёного льна, расшитую яркой синей ниткой. Сама заплела ему короткую косицу, перевязала тесёмкой, шепча наговор на счастье. Яр сидел неподвижно; не тянуло, как за ним водилось, вырваться и удрать. Век бы так было. А оно и будет… Завтра матушка опять возьмётся убрать ему волосы, поправит смявшийся ворот, повелит умыть чумазые щёки. Глянет из бадьи зыбкое отражение, дрогнет, обернётся тем, которому уж не сбыться. Яр прижал к лицу мокрые ладони; холодная вода обожгла кожу, будто жар из печного жерла.

Закричали на дворе третьи петухи.

– Матушка, – тихо, чтоб не слыхали просыпающиеся братья и навострившая уши Милолика, проговорил Яр. – Я вернусь. Выучусь всему и вернусь. Чтобы был в Заречье свой волхв…

Голос дрогнул, сорвался. Матушка улыбнулась печально, обняла Яра крепко-крепко, как никогда прежде не обнимала. Чёрные, как вороново крыло, длинные её волосы пахли летними травами. На белом льне рубашки остались крохотные влажные пятнышки.

– Мара, – послышался от дверей отцовский голос, – пора уже.

Мать не пошла на крыльцо – склонилась над большим расписным ларём, где хранили всё тканое. Братья и сёстры, заспанные, притихшие, высыпали следом за Пройдой в сени – даже Зимка, даже Ладмир. Забавка вертела головой, не понимала ничего и на всякий случай шмыгала заранее носом. Резанул по глазам яркий солнечный свет. Волхв стоял у калитки, опершись на дорожный посох. Ждал. Яр оглянулся на отца напоследок, сбежал по ступеням крыльца. Встал перед стариком, без страха глянул в светлые глаза.

– Ну, малец, – Драган усмехнулся в седые усы, – второй раз спрашиваю: пойдёшь ко мне в ученики?

Медленно, не сводя взгляда с обветренного старикова лица, Яр склонил голову.

– Пойду.

Волхв величаво ему кивнул. Бросил взгляд Пройде за спину, туда, где, безмолвные, остались стоять родичи.

– Ладмир, – старик слегка согнул в поклоне гордую спину, – вот оно как сложилось: было дело, я в твоём доме одну жизнь сберёг, а теперь, выходит, другую забираю. Не серчай. О сыне твоём позабочусь, как о своём. Возьми вот – не в плату, в дар.

Он отстегнул с пояса богато расшитый кошель. Послышались тяжёлые шаги; отец спустился с крыльца, низко склонился перед волхвом. Опустил ладонь Яру на плечо, строго взглянул в лицо.

– Не оплошай, сын. Боги тебе в помощь.

Торопливо подбежала мать, дала в руки туго набитую котомку. Ничего не сказала, только поцеловала в макушку и отступила, стыдливо пряча за спину распущенные волосы. В голос заревела Забавка. Захотелось, как всегда, подойти к ней, утешить, пообещать, что обидчику не поздоровится – а что сделаешь, когда он сам её обидел? Шагни только назад – и всё, уже не найдётся сил пойти за волхвом. Легла под ноги пыльная дорога; через улицу из-за забора зло глазела на Пройду кузнечиха. Да что там кузнечиха – вся деревня, почитай, собралась поглядеть, как волхв уходить станет.

– Золото, – послышался позади изумлённый тёткин голос. – Боги милостивые, взаправду золото!..

У самого частокола Яр не вытерпел – оглянулся. Смотрели на него, кто удивлённо, кто сердито, кто с жалостью. Пройда насупил брови, чтоб неповадно было его жалеть. Он большой уже, нельзя ему реветь! Да и чего реветь-то – пройдёт лето, пройдёт другое, и вернётся он в родное Заречье…

Пусть Забавка ревёт, а он нипочём не станет.